Январь, 1980 год
Ремус приоткрыл один глаз, почувствовав возле себя запах еды. Долохов накануне вновь устраивал ему допрос с пристрастием. Старался так, что в какой-то момент Ремус просто потерял сознание. После допросов Долохов обычно пропадал на несколько дней, мог неделю не появляться. В такие дни за ним присматривал домовик, который приносил Ремусу еду. Он не знал, где он находится. Держали его в большой просторной клетке в длину метров двадцать, в отсыревшем подвале, глубоко под землей. Только несколько узких окон были под высокими потолками, из которых виднелась высохшая трава и кусок неба. Ремусу это чем-то напоминало пуффендуйскую гостиную. Там тоже окна находились под самым потолком и выходили на лужайку школьного двора. Только вот в пуффендуйской гостиной всегда было солнечно, ярко горел камин, а все пространство заставлено растениями. А в этом подвале серые обшарпанные стены, от которых пахло сыростью, постоянно гуляли сквозняки, а в особо дождливые дни протекал потолок и скапливались небольшие лужи на полу. Из подвала вела единственная дверь — тяжелая и металлическая, с массивным засовом снаружи. А от нее вверх шла длинная лестница — Ремус всегда задолго слышал шаги Долохова, а следом еще одна дверь, но уже обычная, деревянная. Он пытался по запаху определить свое местоположение, но удавалось плохо. Он ощущал много хвойных деревьев и запах животных, к которым ближе к полнолунию примешивался отчетливый запах оборотней. По насыщенности и частоте ветров он предполагал, что они находятся далеко на севере неподалеку от непроходимых лесов. Зато Ремус точно знал сколько он находится в плену. Внутренние часы никогда не сбивались. Ровно сорок шесть дней. Сорок шесть дней, что он живет в клетке и не имеет ни малейшего представления, как отсюда выбраться. Когда он только очнулся, первые несколько дней пребывал в настоящей панике и агонии. Вся его одежда пропиталась вампирской кровью, запах которой сводил с ума и вызывал бесконечное раздражение и злобу внутри. Серебряные прутья решетки, вымазанные концентрированным раствором аконита, словно вибрировали, словно звенели, Ремус физически ощущал исходящую от них энергию, от которой круглые сутки стоял гул в голове, мешая сосредоточиться. Отчаяние, страх и боль съедали его день за днем. Первое время теплилась глупая надежда, что сейчас объявится кто-то и спасет его. Кто угодно. Отец, друзья, Кастор, Рея или даже Ликаон, или сам Дамблдор. Больше всего на свете ему хотелось вырваться отсюда, увидеть солнечный свет, полной грудью вдохнуть свежий воздух, ощутить свободу, оказаться как можно дальше от серого подвала и клетки. Отчаяние, что он умрет в этом подвале, лишало его сна. Страх, что он никогда больше не увидит друзей и близких, никогда больше не окажется на свободе, бесконечно грыз изнутри. Надежда умерла довольно быстро, как только Долохов сказал ему, что его похоронили. Помощи ждать неоткуда. Никто не знает, что он жив, а значит, никто не станет его искать. Следом прошел и страх, оставляя одну безнадежность и отчаяние, временами к которой примешивалась и столь несвойственная ему обида. А все из-за Реи. Мысли о ней лишали его покоя. Удалось ли ей сбежать, прорваться сквозь огонь, созданный Лицинией, обойти всех вампиров, сбить со следа Сивого? Малая часть его души переживала за нее, но по большей части его злил ее поступок. Она явно предчувствовала опасность, знала, что грядет нечто страшное, и просто сбежала, даже не сделав попытку предупредить его, не предложив сбежать вместе. Он бы никогда не бросил Орден, но он бы обязательно помог ей выбраться из страны или найти безопасное место. А Ремус, в момент пожара, вместо того, чтобы спасаться самому или хотя бы попытаться связаться с Дамблдором или друзьями, кинулся спасать ее. Но она в его помощи не нуждалась, и оставила на верную гибель, словно он для нее и не значил ничего. Целый месяц его гложила обида и злость, отчаяние, и невыносимая боль от пыток Долохова, который временами спускался к нему для «допросов». Декабрьское полнолуние походило на настоящую пытку, Долохову такие и не снились. Ослабленный и изувеченный после «допросов», он всерьез думал, что эту трансформацию он не переживет. Надеялся на это. Его словно на куски разрывали, живьем отрывая кости, ломая и перестраивая их, выворачивая кожу наружу, царапая ее острыми толстыми когтями. Он впервые за много лет не мог сдерживать крики боли, что рвались наружу, раздирая кожу и плоть в клочья. Одного хотелось — чтобы все немедленно прекратилось. Но наутро он вновь проснулся в своей же клетке. И все же, как бы он ни желал сейчас смерти, но умирать в клетке совсем не хотелось. Где угодно — в сражении против Пожирателей Смерти, от лап опасного хищника, от клыков вампира, но только не в клетке. Дни тянулись невыносимо медленно. Он не видел выхода из своего положения. После полнолуния, казалось, его покинули абсолютно все эмоции. Только жалость к себе временами мелькала, но он ее быстро глушил. Пропало даже желание бороться, надежда выбраться отсюда окончательно угасла. И если в первый месяц Ремус еще что-то отвечал Долохову, пытался сбить его со следа, запутать, или вовсе грубил, находясь во власти злобы, то сейчас он совсем перестал с ним разговаривать. Молча смотрел на него на любой его вопрос, чем только больше выводил его из себя. Каждый раз Ремусу казалось, что это встреча последняя. Он не принес Долохову ровно никакой пользы. Долохов подливал ему Сыворотку правды в воду — но разум оборотня оказался сильнее зелья. Он его пытал — но даже после Круциатуса Ремус быстро восстанавливался. Он угрожал ему лично, угрожал отцу и друзьям — все тщетно. И Ремус все ждал, ждал, что сейчас он не выдержит, пустит в него смертельное заклинание, но Долохов просто уходил, каждый раз обещая вернуться.***
Лежа на тонком дырявом матрасе, он смотрел на небольшую колонию летучих мышей, что копошилась в дальнем, темном углу под потолком. Его новые соседи. Они перебрались сюда пару недель назад сквозь прутья окон, очевидно, нашли себе прекрасное место для зимовки. Днем они мирно спали, повиснув под потолком, зато ночью страшно шумели. Из их темного угла постоянно доносился шорох крыльев и пронзительный писк. Они общались между собой на высоких частотах, неподвластных человеческому слуху и, к сожалению, уловимых для слуха оборотня. Когда Ремус в первый раз их увидел, у него мелькнула надежда, что среди них Цербер, но он быстро разглядел, что это совершенно другой подвид. Шерсть Цербера гладкая и черная, у него довольно крупное для летучей мыши туловище, маленькие уши и острый нос. А у летучих мышей из поселившейся колонии туловище было обросшим белым, пушистым мехом, огромные уши и полупрозрачные крылья. Ремус временами разговаривал с ними. Правда, стоило ему рот раскрыть, они замолкали, с опаской жались друг другу, и только десятки черных блестящих глаз глядели на него из темноты. Уловив звук шагов за тяжелой дверью, Ремус тут же вскочил на ноги. Долохов не навещал его практически неделю — довольно маленький срок, обычно он приходил для очередных допросов не раньше, чем через пару недель. В сторону с тяжелым скрипом отъехал мощный засов, и показалась полоска тусклого света сквозь приоткрытую дверь, а следом и высокая темная фигура Долохова. — Ну как? — Долохов взмахом палочки наколдовал себе стул, усаживаясь по другую сторону клетки. — Передохнул после нашей последней встречи? Ремус ничего не отвечал, и Долохов окинул его медленным, откровенно брезгливым взглядом. — Паршиво выглядишь, — усмехнулся он. Будто Ремус сам этого не знает. Волосы его слиплись от пота и грязи, лицо заросло колючей щетиной, одежда порвана, перепачкана грязью, вампирской кровью и его собственной. Все его тело постоянно зудело и чесалось от грязи. — По-прежнему молчишь? Когда с лица Долохова пропадала усмешка, веселье исчезало из глаз, он становился по-настоящему пугающим. С грубыми чертами, острым прямым носом и тонкими, плотно сжатыми, губами. Темные глаза с неприкрытой ненавистью смотрели в ответ. — Ты же понимаешь, что никто не будет тебя здесь искать. Все давно считают тебя мертвым. Друзья твои уже смирились с потерей. Отец и то дольше горевал, — Долохов растянул губы в плотоядной улыбке. — Какое несчастье — потерять жену, а после и единственного сына. А Ремуса уже давно не волнуют переживания отца. Да, поначалу он за него переживал, для отца наверняка это стало большим потрясением, но со временем любые переживание за других людей стали притупляться. — Честно признаюсь, я порядком утомился вести монологи. Если бы ты отвечал хоть что-то… что-нибудь. Даже самую малость. Возможно, я даже позволил бы тебе жить в доме. Но ты совершенно не хочешь сотрудничать. И меня это расстраивает. Выдержав небольшую паузу, будто все же надеясь, что Ремус заговорит, он продолжил: — Полагаю, это наша последняя встреча. Если ты не начнешь говорить, я просто отведу тебя в штаб Темного Лорда. Поверь, вряд ли ты хочешь попасть к нему на стол допросов. Что ж, не самый ужасный вариант. Вряд ли может быть что-то хуже, чем умереть в клетке от руки Долохова. — И я, признаться, даже не знаю, как он поступит. Может, на опыты тебя пустит. Может, убьет тут же. А может, попробует использовать по-другому. Поднявшись со своего стула, Долохов приблизился к клетке, не спуская с него взгляда. — Или мне самому попробовать использовать по-другому? Точно! — у Долохова глаза вспыхнули озарением. — Ты, наверное, в курсе, что Повелитель очень желает встретиться с мистером Блэком. Нет, ему нужны оба Блэка, но старший постоянно мелькает у всех на виду, добраться до него легче. Как нам думалось. Паршивец просто неуловим. Ремус даже смог испытать некое злорадное удовлетворение. А вот привычного страха за друга, из-за его неосторожности, напротив не было. — Если у Повелителя будет Сириус, через него он доберется и до Регулуса и до мадемуазель де Бланк. А если у него будет и Сириус, и Регулус, он и вовсе сможет оказывать влияние на все семейство Блэков. А то, знаешь ли, они в последнее время совершенно отбились от рук. Ремус равнодушно глядел на него в ответ, не совсем понимая, к чему он клонит. — И как вы думаете, мистер Люпин, ваш замечательный друг сразу же бросится вам на помощь, как только узнает, где вы? О, он, наверное, очень расстроится, если узнает, что вы подвергаетесь пыткам, что вас держат в клетке, словно монстра какого-то. Что уже второй месяц вы сидите здесь всеми забытый и никому не нужный. Вот его план — использовать его как наживу и заманить в ловушку его друзей. — На самом деле… это ужасно. Вы и с оборотнями не прижились, и для волшебников всегда чужаком и уродом будете. Даже волчица и та вас бросила и сбежала. Еще я слышал, что вы свою школьную подружку убили, в клочья разодрали в полнолуние. Просто кошмар, врагу не пожелаешь… Долохов продолжал что-то говорить, с ядом в голосе, с наслаждением, а Ремус зацепился за его слова о сбежавшей волчице. Откуда он это знает? Единственный, кто точно знал о его отношениях с Реей, это Ликаон. Но неужели и он здесь? Интересно, он тоже сидит в клетке или ему позволено гулять на свободе? И для чего Ликаон нужен Долохову? А ведь Ремуса давно тревожил его нездоровый интерес к Ликаону. — Видимо, — насмешливо произнес Долохов, — кроме парочки ваших друзей, предателей крови, у вас больше и нет никого. Очевидно, Долохову и не понять, что парочка друзей Ремуса — это самое ценное, что у него есть, и чего никогда не будет у такого человека, как Долохов. — Как думаешь, Ремус, Темный Лорд очень обрадуется, если я для него поймаю сразу и Поттера и Блэка? Может быть, — вкрадчиво произнес он, впившись в него взглядом, — мне удастся и Снейпа проверить на верность? Не удержавшись, Ремус взметнул на него взгляд. — Возможно, — медленно проговорил Долохов, следя за его реакцией, — он тоже отправится тебе на помощь. Как думаешь? Отвечать не хотелось, что-то внутри сопротивлялось этому. Но сейчас от ответа зависит не только его судьба, но и судьба Северуса и его друзей. — Северус уже давно не с нами. — Ты, все-таки, говоришь, — довольно усмехнулся Долохов, выпрямляясь и прохаживаясь вдоль его клетки. — А я уж думал, услышу твой голос только после очередных пыток. Чем развлечемся сегодня? Иглы под ногти будем загонять? Руки-ноги ломать? Или обойдемся классическим Круциатусом? Кстати, что ты там сказал насчет Снейпа? Он давно не с вами? Ну, а вдруг вернется? Одумается, скажем. — Он не вернется. А даже если и одумается, Сириус и Джеймс его никогда не простят. Долохов замер на месте, растянул губы в торжествующей улыбке, в глубине глаз нечто ненормальное вспыхнуло. — Вот! И я о том же! — Долохов вновь приблизился к клетке, останавливаясь напротив Ремуса. — Поттер и Блэк предателя не простят. Не такие они люди. Ремус не понимал, к чему он клонит. Впрочем, он уже больше года оторван от цивилизованной жизни, и почти два месяца сидит в клетке, не получая никаких новостей. Долохов ему рассказал только о том, что Волан-де-Морту и Пожирателям Смерти известно о Регулусе. Возможно, им удалось еще что-то узнать, а Ремус сейчас сболтнул что-то лишнее. Но это был их изначальный план, которого они все должны придерживаться на людях — никакого общения с Северусом, и даже намека не дать, что они вновь могут сблизиться. — Ну, только если Снейп изначально не был предателем. Можешь себе представить, — произнес Долохов, вновь устремив на него цепкий взгляд, — захожу я в прошлые выходные в Сохо, а эти трое там сидят и как ни в чем не бывало виски пьют. Ремус вглядывался в его глаза, пытаясь выискать в них ложь. Он всегда легко отличал правду. Но то ли его сбивало с толку серебро, которое создавало помехи, то ли на Долохове была сильная защита, то ли он говорил правду. Только вот Ремус представить не мог, как друзья могли быть настолько неосторожны, чтобы появляться вместе в людном месте. — Главное, я оказался там совершенно случайно. Теда искал, — заметив его выражение лица, он усмехнулся. — Смотрю, ты тоже удивлен. Согласен, Ремус, что-то здесь не чисто, и я узнаю, что именно. Благодаря тебе, мой друг. Достав палочку, он демонстративно размял шею. — Ну а сейчас, раз уж ты заговорил, я задам вопросы в последний раз. У Ремуса все внутренности сжимались, в ожидании очередной порции пыток. Кто бы знал, как сильно ему хотелось выдать все, что так жаждет узнать Долохов. Выдать имена всех, кто состоит в Ордене, где они живут, где скрываются и какими чарами защищаются. Выдать местонахождение Софии и Регулуса, и рассказать о рунах Альфарда, которые их защищают. Рассказать о шпионе Ордена и обо всем, что ему известно. Долохов все равно убьет его сразу, как только узнает все, что ему нужно. Но если раньше Ремус молчал, потому что не хотелось умирать в клетке, то сейчас он должен продержаться ради друзей. Он должен найти способ предупредить их о возможной ловушке. И лишь в этот момент, когда Долохов поднял палочку, готовясь произнести заклятие, мелькнула первая мысль, ведущая к спасению. Все это время выход был столь очевидным. Как и всегда, вместо того, чтобы использовать свои сильные стороны, он их ненавидел, упиваясь жалостью к себе. Положиться ему не на кого, кроме себя. А значит нельзя больше терять времени.***
Навалившись спиной на холодную стену и скрестив ноги, он, прикрыв глаза, старался отбросить все чувства, мысли и переживания. Последние две недели он старательно пытался вспомнить все то, чему его успела обучить Рея. Следующее полнолуние ровно через десять дней, нормальный оборотень в такие дни набирает силу, становится более чувствительным. Жизнь в лагере оборотней, наставления Реи помогли ему не испытывать боли при трансформации, ни страдать от близящихся дней полной луны, помогли сродниться с природой — своей и окружающей. Только вот нападение Долохова, пытки и жизнь в клетке обнулила все его старания. И сейчас приходилось учиться всему заново. Он множество раз видел, как Рея считывает знаки с расположений звезд, с направления ветра. Он не раз наблюдал, как она могла войти в транс, перемещаясь в разум животного или птицы. И она помогала и ему обучиться этому. В лагере ему лишь однажды удалось проникнуть в чужой разум. Несколько мгновений он видел мир глазами ящерицы, цеплялся крошечными лапками за кору дерева и ощущал удвоенное сердцебиение. Рея говорила, при зрительном контакте гораздо проще проникнуть в разум животного. У него даже был шанс испробовать себя. Правда, ему так и не удалось пробиться в разум, но на очередной охоте у него получилось заставить зайца замереть на месте, он даже не сделал попытки удрать и спастись, находясь под гипнозом, пока Гарм голыми руками не свернул ему шею. И вот сейчас он вновь пытался воспользоваться тем немногим, чем он успел овладеть. Пытался прочувствовать природу, находясь вдали от нее. Пытался учуять животных, чтобы попасть в их разум. И если с природой не возникало проблем — он явственно ощущал высокие, густые леса по всей округе, серые скалы на западной стороне и вересковые пустоши на востоке, быстрый ручей неподалеку. Он чувствовал, как меняется направление ветра, слышал шорох листьев, сидя в клетке глубоко под землей. И присутствие животных он улавливал. Только их было подозрительно мало для таких лесов — никакой дичи. Но несколько хищников находились совсем близко. Ремус их чувствовал, слышал. Чье-то рычание, лай. Насыщенный запах. Он сказал бы, что это собаки, но сбивал с толку запах оборотня, который был слишком ярок. И если догадки Ремуса верны, здесь и правда находится Ликаон. Это бы объяснило отсутствие животных поблизости. А значит, ему будет труднее проникнуть в их разум. Но он все равно пытался. Изо дня в день, каждую минуту. Пытался найти то, что привносит спокойствие и умиротворение, чтобы отпустить тревоги, мешающие ему полностью принять то, что сидит внутри него, позволить ему «выйти наружу» и попытаться спасти их двоих. Он думал о родителях, но сейчас воспоминания о них навевали лишь горечь, даже детские воспоминания не помогали. Не помогали и воспоминания о друзьях, они вызывали болезненную тоску по ним и страх перед будущим, если Долохову все же удастся устроить им ловушку. Ремус много думал о Рее — она помогла ему в принятии себя, как никто другой. И волк, сидящий внутри, должен это помнить. Ведь именно благодаря ей он обучился всему, что умеет. Но, кажется, обида и непонимание, все еще хранящиеся глубоко в душе, не давали ему полностью расслабиться. Он перебирал одни воспоминания за другими, пытаясь найти нужные для волка внутри, как вдруг ощутил, что в груди стало свободнее, напряжение из тела пропало, мышцы больше ничего не сковывало и на виски не давило. Спокойствие душе неожиданно принесли воспоминания об Эшли. Что довольно странно — ведь рядом с ней он больше всего не переносил свою сущность, стараясь задавить ее поглубже, лишь бы Эшли в безопасности была. Но она так искренне любила его чистой и светлой любовью, всем сердцем, принимая все его недостатки, что монстр внутри становился ласковым зверем. Для Ремуса стало неожиданностью, что волк тоже тоскует по ней. Кажется, у них гораздо больше общего, чем ему казалось. И, стоило подумать о ней, он словно наяву ощутил запах летних цветов. Услышал ее переливчатый смех и нежные прикосновения ее пальцев по его коже, вызывающие волнующие мурашки. Он будто очутился в одном из летних дней, так тепло внутри стало, как под палящим солнцем. А она кружится, в волосах отражаются лучи солнца, легкая юбка платья приподнимается все выше. Она срывает голубые васильки, вплетая их в венок, а с соседнего куста срывается стайка бабочек, хлопая полупрозрачными крыльями и взмывая ввысь. Поднимаясь все выше к яркому, слепящему солнцу. Первое — он полностью перестал ощущать прохладу подвала и твердую стену. Звон серебряной решетки вдруг заглох, погружая его в гробовую тишину. Ему словно дышать легче стало, внутри сила проснулась. Казалось, никаких границ и преград больше не существует. Тело приятно обволакивали потоки морозного воздуха, в голове удивительная ясность, руки расправлены в стороны и он плавно пикирует вниз. Ощущения до того необычайные, что он не удержался, распахнув глаза. Яркое январское солнце ослепляет, глазам от него больно, хочется зажмуриться — Ремус уже третий месяц сидит в темноте. Но взгляд вдруг падает вниз и его накрывает волной паники — под ним пустота, до земли десятки метров, а его ничто не держит. Он успевает лишь мельком увидеть территорию под собой, как его выбрасывает из сознания птицы. Вскочив на ноги, пытаясь перевести сбитое дыхание, Ремус обегал взглядом пространство. Все тот же серый и сырой подвал, все та же клетка. Но он не сомневался — только что, на несколько коротких мгновений он был на свободе. Парил высоко в небе. Получилось… У него получилось! Осознание этого будоражило. Впервые за много недель на губах улыбка дрогнула. Ремус пока не знал, как он сможет это использовать. Но в груди вдруг затеплилась новая надежда. Появился шанс. Сердце все еще с сумасшедшей скоростью разгоняло кровь по венам, как вдруг до слуха донесся знакомый голос. Голос этот был за несколько десятков метров, за толстой дверью, что значительно приглушала звук, но Ремус безошибочно узнавал глубокие нотки низкого баритона. Это походило на сон. Может быть, ему это снится? И полет, и голос знакомого человека. Но сердце так оглушительно бьется в груди, что никаких сомнений в реальности не остается. Он метнулся к клетке, вцепился пальцами за серебряные прутья и, не обращая внимания на обжигающую боль, что есть силы закричал: — КАСТОР! Вряд ли он его услышит, наверняка на его подвал наложены заглушающие чары. Но все равно — глубокий вдох и снова: — Кастор! Я здесь! Он прервался на полуслове, отшатнувшись от клетки. Возможно, все это ловушка. Возможно, Долохов начал приводить свой план в действие. У него все еще путались мысли после сознания птицы. Перед глазами все еще стояла территория, что он успел увидеть — густые леса, а в середине просторное поместье, с двухэтажным домом и несколькими небольшими постройками. А в душе по-прежнему ярко горела надежда на спасение, заглушая здравый смысл. Но сейчас ему как никогда надо взять себя в руки. Ремус вздрогнул, стоило в проеме узкого окна появиться небольшому темному силуэту. Проскользнув сквозь прутья, черное существо ухватилось за перекладину, повиснув вверх ногами. — Цербер… — прошептал Ремус, снова приближаясь к клетке. — Цербер, это же ты? Летучая мышь склонила голову, издав тонкий писк. — Цербер, это ловушка! Пожалуйста, найдите моих друзей, предупредите, что это ловушка! Но он договорить не успел, как Цербер сорвался со своего насеста, протиснулся сквозь прутья на окне и устремился прочь. У него не оставалось никаких сомнений, что Долохов сейчас специально даст его друзьям возможность найти его. Но что здесь делал Кастор? Ремус знал, что Долохов один из его постоянных клиентов, но что, если он решил проверить и Кастора на верность? Ведь именно он предупредил Ремуса ни о чем больше не писать в дневник, а Долохов наверняка его отслеживал. Вся надежда сейчас оставалась на Цербера. Но Ремус с трудом представлял, как он, даже если понял, что сказал Ремус, передаст эту информацию Кастору, хотя и видел, что они способны находить общий язык. А еще он не конца был уверен, что Кастор согласится отыскать его друзей и предупредить их о ловушке. Мало того, что он не отличался благородством, так и вряд ли захочет терять одного из своих старых и щедрых клиентов. Но его друзьям ни в коем случае нельзя здесь появляться. Им нельзя так рисковать. Слишком много людей может пострадать из-за него одного. А он попытается выбраться сам. За тяжелой дверью вдруг послышались чьи-то шаги. У Ремуса уже мелькнула сумасшедшая мысль, что Кастор идет его освободить, как он учуял знакомый насыщенный животный запах. Отодвинув засов и толкнув дверь, в проеме показался силуэт, застывший на входе. — Ликаон… Не закрывая за собой дверь, Ликаон медленно прошел внутрь, озираясь по сторонам и окидывая взглядом серый, сырой подвал. Ремус с удивлением замечал, что тот уже совсем не выглядит, как одичалый оборотень, каким он его запомнил со времен лагеря. Он аккуратно подстрижен, гладко выбрит, одет в чистую футболку и брюки, на плечи накинута мантия. И палочку в руке держит. Оборотня в нем выдает только запах, который Ремус явственно ощущает. — С кем ты здесь разговариваешь? — спросил он, останавливаясь напротив Ремуса. Ремус помнит каким он был, когда они только познакомились. Ликаон показался ему беззаботным и безбашенным мальчишкой, который не мог усидеть на месте, который был очень вспыльчив и чувствителен. Но Ремусу все равно казалось, что внутри него есть нечто хорошее, несмотря на его жестокость. Он был брошен совсем один еще ребенком, волк его сразу взял вверх над ним, чтобы они выжили, но тот брошенный всеми маленький мальчик явно нуждался в любви и заботе. И вряд ли Сивый, который его подобрал, смог ему это дать. А сейчас, когда пропала шальная улыбка, когда из глаз испарился азарт, а на лице застыла неподвижная маска; когда отросшие, спутанные светлые волосы пострижены и аккуратно лежат на косой пробор; когда потрепанную джинсовую куртку заменила дорогая мантия, его не узнать, словно совсем другой человек перед ним. И все это сделал Долохов. Чем он смог подкупить Ликаона? — Ему нельзя верить, Ликаон, — вместо ответа произнес Ремус. — Долохов не тот человек… — А кому можно? — резко перебил он. — Тебе? Это ведь ты постоянно сдавал нас Ордену. Из-за тебя убили несколько наших. Разве не так? Врать и оправдываться уже бесполезно. — Я пытался защитить невиновных людей. Но я никогда не желал зла ни тебе, ни кому-либо другому из стаи. Его рот исказила презрительная усмешка. Он подошел ближе к клетке, останавливаясь практически вплотную и словно не ощущая воздействия серебра. — От стаи почти ничего не осталось. — Есть… какие-нибудь новости? — с искренним интересом спросил Ремус. — О подружке своей беспокоишься? — Ликаон хищно прищурил глаза. — Рея сбежала. Со Сколль и Хати. Отец с Гармом и еще парой наших ее ищут, но… — Они ее не найдут, — закончил за него Ремус. — Но и Отец так просто это не оставит. Ремус устремил на него внимательный взгляд. Что, если ему вновь попробовать завоевать его доверие? Однажды у него уже получилось. — Ликаон… почему ты здесь? — Мистер Долохов ко мне добр. Он помог мне выбраться из скользких ручонок вампиров, когда они меня окружили. Он дал мне дом. У меня своя личная спальня! Как в детстве… Да, кажется, у Ремуса и шанса нет соперничать с Долоховым за его доверие. Ликаон тут же и новой палочкой похвастался и тем, что его обучают колдовству. А в полнолуние Долохов разрешает Ликаону порезвиться в окружающих лесах. Вот и еще одна проблема — особо злой оборотень, умеющий контролировать себя в ночи полной луны, на территории дома Долохова. Лишь бы друзьям хватило ума не сунуться сюда в полнолуние.