***
Дорабатывали детали плана и спорили они еще не один час, возвращался домой Джеймс далеко за полночь. Заметив в окне гостиной тусклый свет, он ускорился, вбегая на крыльцо и входя в дом. Стараясь не шуметь, он скинул на вешалку куртку и, только повернулся, заметил в коридоре Лили. — Ты задержался, — сонно произнесла она. — Все хорошо прошло? Как там Северус? — Да-да, все нормально, — отмахнулся Джеймс. Его так и распирало рассказать о Ремусе, но он знал — Лили вместе с ним покой потеряет, а он все ее волнения старается свести к минимуму. — А я уснула, кажется, не дождавшись тебя… Лили выглядела не до конца проснувшейся, со слегка растрепанными волосами и неаккуратно подвязанной на поясе темно-зеленой, шелковой мантией. От нее веяло теплом и уютом, и хотелось как можно скорее ее обнять. Джеймс даже на мгновение забыл о волнующей теме, засмотревшись на нее. Она удивительно легко переносила беременность, и ему хотелось ее на руках носить, лишь бы она не перегружалась. Лили заметно похорошела. После школы, за полтора года войны, она значительно похудела, но сейчас ее вес вновь начал приходить в норму. Цвет лица приобрел здоровый оттенок, а в глазах вновь искры. Она улыбаться стала чаще. А ведь улыбка ей так идет. Живот у нее совсем не виднелся, и к концу третьего месяца Джеймса это даже начало беспокоить, но Лили убеждала его, что все так и должно быть. Зато ее грудь заметно увеличилась в объемах. Он и раньше не жаловался на ее размеры, а сейчас и вовсе нарадоваться не мог. Правда, ему разрешалось только смотреть — Лили жаловалась на повышенную чувствительность и болезненные ощущения. А еще поначалу Джеймс радовался ее буйному всплеску гормонов. Близости ей хотелось по несколько раз на дню. Хотелось чаще, больше, дольше. Хотелось, когда Джеймс приходил уставший после учебы и смены в Ордены. Хотелось, когда он не спал сутки. Хотелось после выматывающих сражений с Пожирателями. Нет, конечно, он всегда сполна удовлетворял все ее желания, но всему есть предел. Прошлым утром он позорно сбежал «на экзамен», и еще пару часов досыпал в штабе. Джеймс этим не гордился. Но сейчас он понял, насколько по ней соскучился. Она чуть склонила голову, заметив его изучающий взгляд, и едва заметно улыбнулась, немного приподняв уголки губ. Остатки сна с нее окончательно спали, и в глазах вновь заискрился уже знакомый Джеймсу огонек. Остановившись возле него, она обхватила руками его шею и потянулась к нему губами. Как она умудряется быть такой бесчеловечно притягательной? Она такая невыносимо нежная и ласковая, но поцелуи ее страстные, движения пылкие. Она проводит ладонями по его груди, а у него сквозь рубашку кожа гореть начинает вслед ее прикосновениям. Усталость как рукой снимает. Он крепче стискивает ее в объятиях, проводит ладонями по спине, опускает их на поясницу и сжимает ягодицы. — Скучала по мне? — горячее дыхание опаляет ее шею. — Который час уже тебя жду. Она торопливо достает его заправленную в брюки рубашку; путаясь пальцами, расстегивает пуговицы, и опускается руками на ремень. Оставляет горячие поцелую на его скулах, губах, шее. Сквозь ткань брюк сжимает ладонью член. С его губ срывается хриплый стон. — Мерлин, Эванс… Она мельком улыбается — он ощущает это кожей под ее губами. — Я Поттер. А он часто в моменты близости совершенно забывает о том, что она уже Поттер. Остается для него все той же неприступной старостой, в которую он однажды влюбился. И то, что она вытворяет, каждый раз сводит с ума. Ее руки скользят по его телу, он едва успевает ловить ее губы, прижимаясь к ней все плотнее. Ему сейчас как никогда нужна разрядка. А гостиная и диван находятся так далеко. Невыносимо далекие десять шагов. Он вжимает ее в дверной косяк, распахивая шелковую ткань мантии. Оставляет горячие поцелуи на шее, ключицах. И обнаруживает, что под мантией совсем ничего нет. Но не успевает он это прокомментировать, поясницей ударяется о комод, рукой нечаянно смахивает стоящие колдофото на нем. Она спиной врезается в книжный шкаф; дрожит и испускает длинный тонкий вздох, как только он пальцами соскальзывает вниз по ее животу. Она подталкивает его к дивану, на ходу расправляясь с молнией на брюках. Давит на его плечи, опуская на диван, и перекидывает через него одну ногу, устраиваясь на его коленях. Ведет плечами, сбрасывая с них легкую ткань, обхватывает ладонями его лицо и целует. Мерлин, как же она целует. Он плавится под ее губами. Не выдерживает, торопливо проводит руками по ее бедрам, сжимает талию и придвигает к себе вплотную. Он чувствует на своих губах ее улыбку, прежде чем она чуть отстраняется, а ему не терпится — хочется большего. — Лили… Но она уворачивается от его губ, медленно тянет к его лицу руки и снимает с него очки, аккуратно складывает дужки и убирает их на рядом стоящую тумбу. Она расплывается перед глазами. Без очков он видит лишь ее огненно-рыжие волосы, которые сейчас кажутся настоящим костром; смазанные вспышки изумрудных глаз; кажется только, что он каждую веснушку видит отчетливо — либо же он выучил их наизусть. Нет ничего более естественного, чем видеть ее полностью обнаженной, до того она хороша. Взгляд падает на открывшуюся круглую грудь с темно-розовыми ореолами. Только смотреть. Но он, не выдерживая, прижимается губами к правому соску, левый пропуская между пальцев и обхватывая ладонью грудь. — Джеймс… — звонкий вздох, срывающийся с ее губ. И она лишь сильнее подается ему навстречу, выгибаясь в спине. Она вся дрожит. Пальцы запускает в его волосы, резко и с силой сжимает их, стоит ему втянуть в себя твердый сосок. Она обхватывает рукой его член, сдавливает его у основания и проводит вверх, приподнимается на коленях и направляет его в себя, медленно опускаясь. Внутри невыносимо горячо, и перед глазами еще больше все плыть начинает. Смешиваются яркие краски — пламя в камине, огонь ее волос, вспышки изумрудных глаз. Кажется, будто он плавится от жара ее кожи. Смазанные поцелуи на ее открытых плечах, ключицах. До боли вцепившиеся ее пальцы в его шею — яркие полосы от ее ногтей по коже. Тяжелый выдох его имени, хриплый стон в ее губы, прежде чем перед глазами рассыпается фейерверк эмоций. На улице уже стремительно светало, у него осталось всего три часа перед тем, как ему надо отправиться в Мракоборческий центр, а он все еще лежит в постели без сна. Из головы не уходил Ремус, и ему сейчас вдруг стало за себя стыдно. Как он может наслаждаться жизнью, лежать в теплой постели рядом с любимой супругой и предаваться разврату, когда его друг в плену у Долохова? Им надо было отправиться спасать Ремуса прямо сегодня. Если это ловушка, вряд ли Долохов бы рассчитывал, что они сорвутся прямо в этот же день. С другой стороны, полнолуние и правда подходило больше всего. Но как же невыносимо тянулось это ожидание. Ему надо было отвлечься. И желательно на что-то далекое от Ремуса. — Почему Блэк такой вредный? — произнес Джеймс в темноте спальни. — Просто гадина. — Какой из них? — сонно поинтересовалась Лили, даже не открывая глаз. — Как будто есть варианты! Сириус нормальный человек! В отличие от этого… Лили наконец приоткрыла глаза, посмотрев на него. — Вы снова ругались? — Ругались? Нет, конечно. Но он постоянно ко мне цеплялся. — Он просто ревнует, Джеймс, — устало вздохнула она. — Ревнует? — недоуменно переспросил он. — Кого? — А ты как думаешь? Сириуса конечно. У Джеймса плохо укладывалось это в голове. Он не видел ни связи, ни логики. — Бред какой-то. Лили, кажется, понимая, что разговор быстро не закончится, приподнялась и, подложив подушки повыше, устроилась на них спиной. — У Регулуса… довольно непростая жизнь… — Да уж, понимаю, — перебил Джеймс. — Любимый сын, любимчик преподавателей, и на поле звезда. Ну, после меня, конечно. Лили показательно вздохнула в ответ. — Тебе же Сириус рассказывал про их родителей… — Не так уж и много он рассказывал. — Вряд ли им приходилось просто, — закончила Лили. — Ты ведь должен понимать, что значит быть наследником древнего рода. Это ты единственный и долгожданный ребенок в не такой уж консервативной семье, а они… — Это да, есть такое, — нехотя согласился Джеймс, — как в средневековье все еще живут. — И с чего ты взял, что Регулус — любимый сын? — Сириус рассказывал. — А мне кажется, их родители, в лучшем случае, вообще не выделяли кого-то из них. «Любимый сын» — это ты, — прозвучало не особо-то лестно, но Джеймс решил опустить этот момент. — А ему… явно приходилось бороться за их любовь. Сам подумай, что значит быть младшим сыном в древнем роду? Когда старшему и внимания больше, а потом этот старший и вовсе сбегает, «предает» по их меркам. Возможно, здесь Джеймс и мог согласиться. Первым наследникам всегда уделялось особое внимание. Но ему всегда казалось, что Регулус не прочь занять место Сириуса. По крайней мере, так считал сам Сириус. И он все равно не понимал, при чем здесь он, Джеймс. — Любимчик у всех это как раз таки ты, — произнесла Лили. — Долгожданный сын, любимец преподавателей. И на поле-то у тебя все всегда легко получалось. У тебя и соперников-то никогда не было достойных. Тебе не приходилось бороться ни за чье внимание… — Это ты сейчас пошутила так? — развеселился Джеймс, прерывая ее. — Ладно, сделаем вид, что за твое внимание мне не приходилось сражаться каждый божий день на протяжении мучительно долгих лет. Но как же МакГонагалл?! Думаешь, она меня за красивые глаза полюбила? У нее на губах улыбка дрогнула, но она попыталась сохранить серьезный вид. — И вообще, Регулус тоже блестящий ученик! И ловец он превосходный, так и быть, признаю. — Ты… не понимаешь, — терпеливо произнесла Лили. — У тебя было то, чего, возможно, не было у Регулуса. Внимание родителей ему приходилось делить с Сириусом, который этим еще и пренебрегал, что тоже немаловажно. В школе он должен был быть не хуже Сириуса, который ничего не делал, а все равно был одним из лучших. — Бред, — снова перебил Джеймс. — Регулус тоже сильный волшебник. Еще и зануда редкостная. Ему не хотелось это признавать, но вряд ли Регулус сильно уступал ему в мастерстве владения палочкой. Да, возможно, у Блэка было больше теоретических знаний, но и на практике он явно сможет составить достойную конкуренцию. Как минимум, со слов Сириуса, он очень хорош в дуэлях. — Да, но ему в пример всегда ставили Сириуса, — продолжала Лили. — И внимание родителей, которых он любит и уважает, было на Сириусе, как на первом наследнике. И в школе он был заметен явно больше Регулуса. Потом еще и София, которая… выбрала не его. И ты… — Я? — перебил Джеймс, осененный идеей. — Думаешь, я ему нравлюсь? — Боже, Джеймс, нет, — у Лили на губах веселая улыбка мелькнула. — Но ему наверняка обидно… или неприятно, что Сириус с тобой много времени проводит. Что он всегда оказывается на втором месте. Для людей… которых любит. — А я-то здесь причем? Я же не запрещаю им общаться! — Регулус очень привязан к нему, это даже сейчас видно, а представь, какого ему было в детстве. Когда Сириус на Гриффиндор поступил, с тобой подружился. Они ведь в школе совсем не общались. — Ну так Регулусу это тоже не особо надо было. — Откуда ты знаешь? — А ты откуда знаешь? Лили в очередной раз тяжело вздохнула, качнув головой. — Просто… будь с ним помягче. — С чего бы это? — возмутился он, но под взглядом Лили мгновенно успокоился. — Ладно, я не буду начинать первым. Это максимум, который я могу пообещать. Джеймс все равно остался с ней не согласен. Регулус никогда не выглядел как человек, которому не хватает чьего-то внимания, которому надо бороться за чью-то любовь — всего этого было у него сполна. И он однозначно никогда не выражал недовольства, что Сириус больше времени проводит с Джеймсом, чем с ним. Уж в чем-чем, а в этом Джеймс однозначно не виноват. Но еще больше его стало волновать откуда Лили все это узнала. Вряд ли Регулус делился с ней такими откровениями. Он осторожно покосился в ее сторону, но она уже вновь сползла на подушках и прикрыла глаза.***
Последние десять дней Ремус постоянно проникал в разум животных и птиц. Получалось не всегда, его по-прежнему часто «выбрасывало», но хотя бы так он следил за происходящим на территории. От Долохова вестей не было, Ликаон тоже к нему не заходил, да и Кастор с Цербером не появлялись. Каждое утро Ремус просыпался с самыми худшими ожиданиями. Постоянно думал, что сейчас, сегодня что-то случится. И с той же силой, с какой он надеялся, что друзья не поведутся на ловушку, он жаждал их увидеть. Одно он знал наверняка, если Долохов даст им хотя бы малейший намек, что Ремус у него, они не смогут это проигнорировать. Ремус даже мог примерно предсказать, что они будут делать. Джеймс, безусловно, тут же загорится идеей «бежать и спасать»; Сириус его обязательно поддержит, даже сомнению не подвергая его решения; Северус попытается их остановить. И у Ремуса на последнего все надежды были. Северус должен быть осторожен, должен быть разумен, он должен догадаться, что это будет ловушкой, но остановить их окончательно он вряд ли сможет — один против Джеймса и Сириуса он практически беспомощен. Но если Долохов дал им зацепку, почему их все еще нет? Прошло уже девять дней, и Ремус опасался худшего. Конечно же они решат пробраться сюда в полнолуние. Это было бы логично — Долохова на территории в такие дни не бывает, мешать им никто не станет. Да и вряд ли их считают настолько сумасшедшими, которые готовы в полнолуние сунутся в клетку оборотня. Только вот они не знают ни о собаках, ни о Ликаоне. День перед полнолунием прошел в таких переживаниях, что Ремус лишь к вечеру опомнился, осознавая, что привычной ломки нет. Напротив, он так ждал появления на небе полной луны, что ощущал необычайный прилив сил. Если Долохов дал понять его друзьям, что Ремус у него, если друзья решатся ему помочь, если они соберутся это делать в полнолуние, то придут они ближе к утру. Сплошные «если», но Ремус за столько лет дружбы успел их отлично изучить. Время до ночи тянулось мучительно медленно. Он надеялся — обернется он волком и попробует сломать клетку, силы оборотня должно хватить на это. Жизнь в клетке становилась невыносимой. Январь выдался довольно холодным, отсыревшие стены покрывались изморозью, из его рта постоянно вырывался пар. Летучие мыши последние несколько дней находились в спячке, только изредка слышался шорох крыльев. Здесь было холодно, темно и одиноко. Когда за окном опустились сумерки, в груди вдруг потяжелело. Сердце словно увеличилось в размерах, сбиваясь с ритма, пропуская несколько ударов. Выдох застрял в груди, когда позвоночник переломило надвое. Он рухнул на колени, ощущая, как кости дробятся, перестраиваясь, как вытягивается лицо, удлиняется копчик, как ломает пальцы, из которых вырастают толстые, острые когти. Как из кожи пробивается густая шерсть. Несколько долгих мгновений, когда он, наконец, стал на лапы, замечая сквозь узкую полоску окна кроваво-красный диск луны на синем небе. По его подсчетам прошло уже несколько часов, все из которых он пытался прорваться наружу. Серебро обжигало, оставляло ожоги на лапах и пасти, а ему удалось лишь погнуть один из прутьев. В очередной раз, уняв боль, он собирался вновь сломать прутья, как замер, услышав вдалеке новые звуки. Не шелохнувшись, он сидел на месте, прислушиваясь к окружающим звукам. Он отчетливо слышал мягкие, практически бесшумные шаги крупного пса, короткие и быстрые шаги оленя. Ремус слышал, как они приближаются с юга и быстро двигаются на восток. В той же стороне он всегда ощущал собак. Ему хотелось подать голос — и пес, и олень услышали бы его за несколько миль, но тогда его услышит и Ликаон. А вот его присутствие Ремус никак не мог уловить. Его вдруг охватило волнение. Страх за друзей, грозящая опасность, надежда на долгожданную свободу. Все смешалось, сбивая с ритма пульс. Те две минуты, что пес и олень направлялись к его подвалу, показались настоящей вечностью. Из пасти вырывался скулеж, пока он слушал происходящее снаружи. Он слышал, как они приняли человеческий облик и спускаются по лестнице. Слышал, как Джеймс произнес заклинание, проверяя помещение на ловушки, а Сириус взмахом палочки отворил тяжелую дверь. И вот, наконец, он увидел их силуэты. Наверное, будь Ремус в человеческом облике, он бы разрыдался навзрыд. Три месяца в дверном проеме он видел лишь фигуру Долохова, которая несла за собой лишь боль и унижения. А сейчас там стояли два его друга, которые, конечно же, пришли за ним. — Рем?.. Из пасти невольно вырвался скулеж. Ремус подошел ближе к клетке, замечая лица своих друзей, вышедших на свет. И ничего-то в них не поменялось. Да, у обоих отросли волосы, лицо Сириуса заросло щетиной, а Джеймс, кажется, раздался в плечах, но они все те же. А ведь он их почти год не видел. И только сейчас осознавал, насколько по ним скучал. — Черт, это и правда Луни, — шепотом произнес Сириус. Джеймс метнулся практически вплотную к клетке, пригибаясь до уровня Ремуса. — А я им говорил, говорил, что ты жив! — взбудоражено произнес Джеймс. — Не переживай, мы вытащим тебя, дружище. Конечно, Джеймс наверняка отказывался верить в его смерть. И Ремусу, пожалуй, больше всего не хватало вечного оптимизма Джеймса, его вечной веры в лучшее и жизнелюбия, которым он всех заражал. Ремус сам не заметил, что улыбается и машет хвостом. — Ты слышишь нас? — с неверием спросил Сириус, подходя ближе к клетке. Слышит, конечно он их слышит. Но им нужно скорее выбираться отсюда. И, словно заметив его волнение, Сириус достал палочку. — Ладно, надо торопиться. Ни взрывающие чары, ни чары плавления, исчезновения — ничего не помогало. Они только разбудили летучих мышей, которые косяком ринулись сквозь узкое окно на свободу. Ремус чувствовал, что Сириус уже начинает паниковать — ведь раньше чары его никогда не подводили. Он и сам начинал ощущать беспокойство. Конечно, не трудно догадаться, что Долохов наложил всевозможную защиту на клетку, но он надеялся, что друзьям хватит сил и способностей разрушить ее. Но чары не помогали разрушить ни клетку, ни стену. — Дай я попробую, — Джеймс прервал Сириуса и поднял палочку. — Думаешь, я не все испробовал? — вспылил Сириус, расстроенный неудачей. — От чего обычно делают защиту? — со смесью нравоучения и насмешки поинтересовался Джеймс. — От чар, от боевых заклинаний. От рун, если толку хватит. Но вряд ли Долохов способен на защиту от перевоплощений. Сосредоточившись, он взмахнул палочкой, прошептав заклинание. Из палочки вырвались потоки магии, спиралью окутывая прутья клетки. Всего секунду ничего не происходило, как вдруг прочные, серебряные прутья посыпались на пол, превращаясь в ярко-алые лепестки. — Трансфигурация, господа, — самодовольно усмехнулся Джеймс. Да уж, вряд ли Долохов рассчитывал, что здесь окажется мастер такой сложной науки. А уж чтобы защитить клетку от возможности ее трансфигурировать, самому надо в совершенстве владеть этим предметом. — Лепестки лилий? — улыбнулся Сириус. — Мерлин, Сохатый, какой же ты романтик, аж тошно. Даже в такой момент! — Зато красиво! Они прервались на полуслове, когда на пол упал последний лепесток, устремили взгляды на Ремуса, и одновременно сделали шаг назад. Ремус медленно шагнул им навстречу, давая понять, что набрасываться на них он не станет. — Ты научился контролировать себя? — восторженным шепотом спросил Джеймс. Ремус кивнул, делая еще шаг навстречу. — А Сев ворчал, что ты одичал совсем. — Всегда хотел так сделать, — произнес Сириус, смелым движением протягивая руку и проводя ладонью по его макушке, потрепав за ухом, как всегда делали они Бродяге. — Надо уходить, — прервал их Джеймс. — У нас осталось не больше пары минут, Сев отвлекает Долохова. Ремус снова кивнул и первый кинулся к выходу, слыша, как друзья торопятся за ним, вновь оборачиваясь животными. Высокая узкая лестница, хлипкая деревянная дверь и вот он наконец на свободе. Здесь дышится по-другому. Свободно, легко, полной грудью. Никакого больше прогнившего и отсыревшего подвала, никакого серебра, никаких летучих мышей. Луна уже клонится к горизонту, но Ремус все равно ощущает силу, которую она ему дает. Он останавливается, слыша шум позади. Собаки. Он слышит, как они ломают ограду своего загона, пытаясь выбраться наружу. А с другой стороны, прямо им навстречу несется нечто огромное, проламываясь сквозь ветки деревьев. Вот и Ликаон. Возле него лай — Сириус его поторапливает. Но Ремусу нужно еще несколько секунд, чтобы оценить обстановку. С юга их встретят собаки, с севера — Ликаон. А сейчас он услышал хлопок трансгрессии, раздавшийся вдалеке на западе. Выход только один — на восток, где перед ними непроходимая чаща. Но до нее почти сотня метров. Он оглядывается на друзей, убеждаясь, что они следуют за ним, и устремляется к чаще. Но что они будут делать, когда окажутся в лесу? Луна уже скрылась за верхушками деревьев, полнолуние продлится еще несколько минут. И чем раньше он превратится обратно в человека, тем быстрее они смогут трансгрессировать. Но эти минуты им предстоит как-то пережить. А Ликаон, кажется, уловил смену их движения. Ремус слышит, как он стремительно к ним приближается. Слышит, как далеко-далеко Долохов произносит заклинание, выпуская собак. До леса осталось совсем немного, сейчас главное — хотя бы вывести друзей с территории Долохова, откуда они смогут трансгрессировать. Он сбавляет скорость и останавливается, замечая, что они отстают, но со всех ног несутся за ним. Он отвлекается лишь на секунду, на короткое мгновение, в котором ему показалось забавным, как вместе смотрятся олень и собака, как вдруг за ними, но горизонте появляются три длинноногих, крупных пса с острыми, торчащими ушами. Это не просто собаки, Ремус чувствует это с расстояния. Видит это по их развитой мускулатуре, по длинным, мощным челюстям, по горящим красным глазам, по запаху, в котором он явно улавливает оборотней. По собственной шерсти, что встает дыбом. Но пес и олень вдруг тоже замирают, не добежав до него десяток метров. А ему в нос ударяет еще один, уже знакомый запах. Он резко оборачивается, замечая, как в чаще леса появляется крупный волк. Можно ли рассчитывать на то, что Ликаон даст им сбежать? Ведь он был Ремусу другом. Но он рычит, обнажая длинные клыки. Ремус ощущает его злость. А в голове вдруг всплывают слова Ликаона о том, что у того есть небольшой недостаток — он не может остановиться, пока не убьет. Ремус вновь оборачивается на друзей, собаки совсем близко, но Ликаон гораздо опаснее них. Не раздумывая больше, он кидается ему навстречу. Краем глаза он видит, как друзья бегут за ним, а в следующую секунду уже ощущает, как на его шее смыкаются острые зубы. Чей-то жалобный вой — его собственный. Острые когти оставляют след на его морде, он в ответ рвет шкуру на шее. Обжигающая боль на ребрах и горячая кровь, от которой слипается шерсть. Тяжелая челюсть обхватывает его левую лапу, ломая кости. И вновь его оглушает собственный вой. Зубы на шее раздирают его шею. Из стороны в сторону мотают, разрывая плоть. Режущие удары, острые когти, он едва успевает хоть как-то отвечать. Он не в силах тягаться с Ликаоном — он слишком ослаб за три месяца заточений, и тот значительно крупнее него, но он пытается вырваться из крепкой хватки челюстей. У него перед глазами темнеет, прежде чем в считанных сантиметрах пролетает вспышка заклинания. Ликаона отбрасывает в сторону, он переворачивается сквозь спину, ударяется о толстый ствол дерева, но тут же подрывается на лапы. С пасти стекает густая кровь, в глазах чистая злоба. Ремус с трудом встает, не находя опоры — одна лапа сломана, и заваливается на бок. Позади него стоит Сириус с поднятой палочкой. Но ему сейчас нельзя превращаться в человека, любой, даже незначительный укус грозит необратимыми последствиями. Ремус ищет взглядом Джеймса. Но раньше, чем находит взглядом, он его слышит. Сердце в груди разрывается от жалобных криков животного. Ремус вновь пытается подняться. Надо помочь. Ведь совсем рядом, в паре десятков метров, ветвистыми рогами олень откидывает одну собаку, но другая вцепляется в бок, третья со спины нападает. Ремус словно на себе ощущает эту боль — у него также разодрана шкура. На него накатывает волна страха и вины — они здесь из-за него. Из-за него. Ремус чувствует, как начинает терять контроль над собой. Перед глазами мелькают черные точки, летят яркие молнии — кажется, это Сириус выпускает очередное заклинание. Но только не сейчас, он не может потерять контроль прямо сейчас. Он бросает взгляд на Джеймса, с ужасом замечая, что тот, в облике человека неподвижно лежит на снегу, который быстро пропитывается алой кровью.***
Ремусу холодно. Его трясет, он совершенно голый лежит на промозглой земле, припорошенной снегом. Ему больно, рваные раны жгут и кровоточат. Боль ослепляет, разодранное горло не дает вдохнуть. Он с трудом приоткрывает веки и видит в десятке метров Ликаона без чувств, с поломанными руками и ногами, лежащего в неестественной позе на снегу. Ремус пытается встать, но острая боль на ребрах не дает ему и пошевелиться. Он выворачивает голову на шум голосов. Как они здесь оказались? Память с трудом восстанавливается. Они в чаще леса, за границей территории дома, до которой не больше пары метров. К нему спиной стоит Сириус, а перед ним Долохов, их разделяет лишь защитный барьер. Недалеко от него смирно сидят собаки, а возле них неподвижная фигура Джеймса. Ремус пытается что-то сказать, но из горла вырвается лишь слабый хрип. Они должны спасти его. Джеймса нельзя оставлять у Долохова. Но Ремус сейчас едва шевелится, и никто не обращает на него внимания. — Можешь поменяться местами с ним, если хочешь, — на лице Долохова жуткий оскал. Он не сводит с Сириуса плотоядного взгляда. — Только палочку за барьером оставь. Ремус не видит лица Сириуса, но он ощущает исходящие от него волны гнева и отчаяния, от которых его буквально трясет. Он резко взмахивает палочкой, но чары разлетаются фейерверком о защитный барьер. Еще, еще и еще раз, у Ремуса перед глазами рябит от бесконечных вспышек чар, а у Долохова это вызывает лишь глухой, утробный смех — им не прорваться за барьер, не достать Джеймса. — Я рассчитывал вас двоих заполучить, — с ядом говорит Долохов, — но и Поттера мне тоже хватит. — Я тебя убью, — голос Сириуса вибрирует от ярости. — Клянусь, я тебя убью. Ремус слышит в округе хлопки трансгрессии, в десятке метров появляются люди в черных мантиях и масках Пожирателей Смерти. Он вновь делает попытку встать и из последних сил произносит: — Сириус…