Отпусти меня

      — Мисс Джонсон, Вы наконец очнулись, — мягкий голос, чистый бархат, ласково щекочет уши, разливаясь теплом внутри. Мишель приходится повернуть голову вправо, чтобы увидеть источник звука, но глаза ослепляют слишком яркие лучи дневного солнца. Девушка щурится, ощущая накатывающую боль в висках. Кости будто перемололо в мельнице, кажется, вся кожа содрана и как минимум сутки прожарилась в печи.       Боль. Огнём она разливается внутри, сжигая всё на своём пути.       — Меня зовут мистер Батлер, Вы попали в нашу больницу сутки назад, с переломом правого запястья и трёх рёбер, а также многочисленными ушибами и лёгким сотрясением мозга. Ваш, эм, молодой человек вызвал неотложную помощь.       — Брэндон? — одними губами произносит Мишель, скорее для себя, чем задаёт вопрос мужчине. Воспоминания короткими отрывками вспыхивают перед глазами, а по коже пробегают неприятные мурашки, болью отзывающиеся в повреждённых местах.       — Как Вы себя чувствуете? — Батлер коротко осматривает девушку, садится рядом с постелью.       — Всё болит, — тихий голос звучит в пустой палате достаточно громко. Мужчина поджимает губы, тяжело вздыхает и пробегает глазами по её телу.       — Мы приведём Вас в порядок, мисс Джонсон, всё не так серьёзно, как чувствуете Вы. Но меня вот что волнует, — снова вздох, набирает воздух в лёгкие и выпаливает, словно боясь чего-то.       — Ваш молодой человек сказал нам, что Вы неудачно упали с лестницы, — короткий и быстрый вдох, приподнятые уголки губ. Мишель становится смешно от столь нелепой лжи. Запах крови, её собственной крови, вдруг ударяет в нос, до тошноты сжимая горло. Приходится проделать большие усилия, чтобы сдержать естественные позывы.              — Вы подтверждаете мои сомнения, — продолжает Батлер. И без того тёмные, шоколадные глаза мрачнеют, а брови опускаются, нахмуренные. — Я с самого начала почувствовал, что здесь что-то неладно. Вы знаете, через нас ведь много кто проходит, разные ситуации я повидал и знаю, как выглядит человек, упавший с лестницы. Случаи, конечно, всякие бывают, но я-то уж знаю, что у лестниц рук нет, — мужчина поднимает её правую руку, на которой красуется синий отпечаток пальцев. Неприятно начинать ныть, так, что Мишель старается тут же опустить предплечье. — Я не имею права что-либо расспрашивать у сопровождающего, подвергать его показания сомнению, в конце концов синяк мог быть оставлен при других обстоятельствах, мало ли, поссорились, опять же, всякое бывает, — лицо, покрытое лёгкими морщинками, проявляющиеся сильнее, когда мужчина хмурится, по-отечески добродушно и обеспокоенно смотрит на неё. Тоской в сердце отзываются воспоминания об отце.       — Если Вы не готовы к этому разговору, только скажите, я вернусь позже.       «Вопрос не в моём состоянии», понимает Мишель, «вопрос в том, готова ли я рассказать правду».       А готова ли?       Дрожь проходит по телу, стоит только представить ей, что случится, если она всё расскажет. Полиция, бесконечные допросы, ненужная огласка. Игнорируя резкую боль, Мишель вздрагивает, представив вдруг, как обрушивается на неё тяжёлый кулак Брэндона, узнавшего о том, что она сделала. Это подорвёт не только его репутацию, это уничтожит всю его беспечную жизнь, которой он наслаждался.       Но ведь всему должен прийти конец, не так ли?              — Я понимаю, что это очень непросто, — раздаётся снова учтивый голос врача. — Но, уверяю Вас, всего одно слово, и его не подпустят к Вам никогда. Вы больше не увидите его. Тут ведь и свидетельств не нужно искать, они все на поверхности. Прошу Вас, если всё, о чём я думаю, правда, я настоятельно рекомендую обратиться ко мне, пока не стало поздно. Пока нельзя всё это скрыть.       Мишель закрывает глаза, чувствуя, как по щеке предательски бежит горячая слеза. Что будет со мной? Что будет с ним? Как жить дальше? Сотни вопросов роются в голове, путаясь, перекрикивая друг друга, но громче всех оказывается страх остаться одной, потерять его. Ни гроша в кармане, куда она пойдёт?       — Я боюсь, Вы ошиблись, это правда был несчастный случай, — на выдохе шепчет Мишель, открывая глаза.       — Более чем уверен, что это не так, — мужчина поджимает губы, явно оставшись недовольным её ответом. — Но это Ваше право. Вас выпишут через три дня, скорее всего. У Вас есть три дня, Мишель, и ни минутой позже. Дальше выхода не будет.       Батлер поднимается, чтобы покинуть палату, но девушка окликает его, просит дать ей мобильный, просит уточнить адрес больницы. В голове всё ещё смутно, но кое-какие мысли сплетаются в один узел, дающий надежду. Она обязательно сообщит в полицию, она клянётся себе, но для этого нужно подготовиться.       Остаток дня проходит в беспокойном сне. Мишель засыпает и просыпается с одинаковой быстротой, не давая разуму проясниться до конца. Не открывая глаза, в один из моментов пробуждения она слышит возмущённый голос Брэндона снаружи.       — Что значит, Вы не пустите меня? Я пришёл навестить её! Что? Спит? Я не помешаю, — сердце болезненно сжимается, когда ручка двери визгливо дёргается, но в палате так и не раздаются его шаги. Облегчённый вздох, и снова обволакивающая темнота.       — Но она писала мне, просила прийти. Где-то пару часов назад. Вот, смотрите.       Мягко и осторожно дверь наконец открывается. Мишель медленно поворачивается, открывает глаза, удивляется так быстро наступившему вечеру. В палате совсем темно, поэтому она просит не включать свет, давая глазам отдых.       — Привет, — покрытый вечерним мраком силуэтом неловко присаживается рядом с её кроватью на невысокий металлический стул, обитый кожей на сиденье. — Прости, что не приехал, как только ты написала. Нужно было закончить кое-какие дела, да с пробками добирался около часа. Дорогая неблизкая. Но ты написала, что в порядке, поэтому я не особо волновался, если ты простишь меня за это, — сутулые плечи виновато опускаются ещё ниже. У Мишель это вызывает только по-доброму насмешливую улыбку.       — Я не виню тебя, Орландо, — тихо говорит она, но не потому что ей больно. Напротив, крепкий сон сделал её состояние вполне сносным, так что она даже может присесть на кровати, делая разговор удобнее. — Повода для беспокойства правда не было. Я хотела видеть тебя не потому, что мне было плохо и мне нужна была помощь. Вернее, мне нужна помощь, но…       — Это он сделал, да? — неожиданно мрачный низкий бархат его голоса сбивает её с толку. Требуется несколько секунд, чтобы она нашла ответ на этот вопрос, осколком впившийся куда-то в области груди.       — Да, — едва уловимым шёпотом выдыхает Мишель. Смысла врать нет, он узнает, если она попытается скрыть правду.       — Как этот урод только посмел тебя тронуть? — она скорее слышит, чем видит, как руки Орландо сжимаются в кулаки, как напрягается широкая спина. Кожей чувствует раздражение, гнев и беспомощную агрессию, плескающиеся в этом темпераментном итальянце.       Если бы на неё напали и она попала в больницу, стал бы так злиться Брэндон?       Глупый вопрос мелькает в голове. Глупый, потому что ответ она знает давно.       Нет.       Ещё и добавит по возвращении домой, заподозрит в измене. Глупый, безнравственный, безжалостный мужчина, так низко вымещающий свою злость на девушке, которую, как он утверждает, так страстно любит.       Почему? Почему она прощала его всякий раз, когда на следующий день он возвращался с работы с огромными букетами, пакетами, набитыми одеждой, которую уже складывать некуда, с бесполезными блестяшками, которые она всё равно никуда не наденет, потому что «будешь привлекать лишнее внимание».       — Прости, Орландо, я не хочу тебя в это вмешивать, — неуклюжая попытка прикоснуться к его руке, потому что собственные пальцы затекли от долгого сна. Кулак от неожиданности вздрагивает, а затем раскрывается снова в ладонь, сплетая свои пальцы с её. Тёплая мягкая ладонь успокаивает её. Почему-то рядом с ним она чувствует себя под надёжной защитой. Рядом с ним её утренний туман превращается в ясный полдень с солнцем в самом зените.              — Мне нужна ваша с командой помощь, — мерцающее молчание пронизывается негромким голосом. — Я хочу сбежать от него. Но… — щёки заливаются румянцем. Мишель благодарит судьбу за то, что в палате царит мрак.       — Но? — впервые за сегодня его проницательные глаза, отчего-то блестящие в темноте, смотрят прямо на неё.       — Мне ужасно неловко говорить об этом, я никогда не просила о таком. Ты ведь знаешь, что занятия я провожу бесплатно, помещение содержит он, в моём кармане ни гроша. Я знаю, я глупая, бестолковая девчонка, живущая на попечении богатого мужчины-тирана, которая не в силах даже уйти от него, — внезапные горячие слёзы текут по щекам, и так не хочется их стирать. Потому что вместе с ними приходит долгожданное облегчение. На душе вдруг становится так горько и пусто, что Мишель начинает дрожать. — Но я ничего не хочу сейчас больше, чем свободы от него. Мне нужны лишь…       — Сколько? — Орландо подсаживается ближе, притягивая девушку к себе. Она ныряет с головой в его объятия, тёплые, нежные, заботливые, уютные. Он не уходит, как только речь заходит о деньгах, не отказывается от помощи. Что-то внутри яростно терзает себя, смесь самых разных чувств накрывает её с головой, так, что она едва не теряет сознание. Нужно взять себя в руки, твердит она себе.       Но почему бы просто не побыть собой, когда человек рядом тебя не отталкивает?       — Я не прошу тебя дать мне их из собственного кармана, нет, ни в коем случае. Но, если ребята согласятся, если вы займёте первое место в конкурсе, могу ли я рассчитывать на самую маленькую долю? Пять процентов, нет, хотя бы один, боже, мне ужасно неловко, — Мишель зарывается в его футболку, оставляя на ней мокрые следы. За это ей становится ещё более неловко, но эмоции взяли контроль над телом, тотальный и бесповоротный.       — Ты с ума сошла? До конкурса ещё пять дней, к тому же не факт, что мы победим, — Орландо резко выпрямляется, заставив её поднять влажное лицо с опухшими и красными глазами на него, берёт его в большие ладони. — Я не могу позволить тебе столько времени провести под одной крышей с ним.       — Он ничего не сделает, — прерывает его Мишель, обхватывая ладонями его руки, автоматическими движениям поглаживая бархатную кожу. — Пока он не причинит мне вреда. Мне всего лишь нужно время, я не могу позволить себе требовать от тебя полной ответственности за меня. Мне хватит лишь этого маленького одолжения. Это моё окончательное решение.       — Безумная девушка, — шепчет он, отпуская её совсем. Хочет встать, но порывистым движением приближается к девушке, оставляет почти невесомый поцелуй на лбу. От кончиков пальцев вверх бегут волнующие мурашки, Мишель тянется вперёд, ведомая бог знает чем, но Орландо уже стоит у двери.       — Я поговорю с ребятами, Мишель. Звони, если будет нужно что-то ещё. Я сделаю всё что смогу, — открывает дверь, намереваясь оставить девушку снова в одиночестве. — Моё предложение будет в силе. Всегда.       — Спасибо, — дрогнувшим голосом произносит девушка и, как только закрывается дверь, падает на подушки.       Дура. Глупая, ужасная дура.       Тугой комок ненависти и жалости к себе пляшет в груди, царапает кожу, перемалывает кости. Хочется прижаться к постели и превратиться в застывшую, бездушную статую, только бы ничего не чувствовать.       Но что ей оставалось делать? Нагло воспользоваться положением? Мало того, что она попросила часть выигрыша, так ещё и заявится к нему домой, не имея средств даже на самое жалкое существование. И всё же это кажется несомненно лучше, чем снова встретиться со льдом ставших чужими глаз, слышать морозящий кожу голос, в котором от сожаления не осталось ничего.              Пальцы левой руки то и дело сжимают простыни в горячем порыве отчаяния, тянутся позвонить Орландо, сказать, что она передумала. Мишель поворачивается на левый бок, туда, где меньше сломанных рёбер. Зажмуривает глаза, пытаясь снова уснуть в надежде, что ответ явится в перерыве между реальностью. Но зажмуривает так сильно, что перед глазами всплывают разноцветные фейерверки, разбиваются на сотни мелких вспышек, а затем собираются вновь, чтобы восстановить свой привычный ход.       Мишель разбивалась так же всякий раз, когда ярость Брэндона проливалась на неё. Она всегда чувствовала себя в опасности рядом с ним, но так упорно продолжала не замечать этого. Одно неверное слово, не то движение, лишняя улыбка, слишком нежный голос, и искра подрывает фитиль, заставляя взлетать на воздух всё, что она так старательно выстраивала на своих «ошибках».       Каждый раз отстраивала себя заново, собирала по кусочкам обидную горечь, слёзы боли и разочарования, сыпучие песчинки любви, которые с каждым разом пропадали куда-то всё в большем количестве. Осколки той Мишель, которой она была до смерти родителей и появления Брэндона, язвительно усмехались в зеркале. Она была такой бессильной и безвольной, что собственная тень презрительно отворачивала голову в солнечные дни.       Шумные потоки осознания всех этих вещей громадными волнами разбиваются о скалы внутри головы. Почему, спрашивает она себя, почему она была столь слепа? Почему не, возмутившись, после первого же случая унесла ноги подальше от леденящего душу кошмара, в который её жизнь превратилась с ним?       Трусливая, жалкая, ненавистная идиотка, довольна ли ты теперь, на больничной койке с одной лишь крохотной крупицей надежды на спасение? Довольна ли ты, что каждый раз подкармливала его напыщенное самодовольство, дарила волю на то, чтобы он продолжал свои жестокие бесчинства?       Мишель не знает, в какой момент она уснула, когда исчезли последние вспышки начинавшего бледнеть салюта. И когда её голова успела стать такой тяжёлой? Где-то вдали послышалось журчание воды. Кто-то включил кран? Почему-то бодрый «чирик» птички её совсем не испугал.       И лишь где-то в закромах мысли проносится: «Откуда в больнице птицы?»       — Иди ко мне, королева моих мыслей, — чьи-то нежные ласковые руки обнимают её за талию, утягивая к себе неприлично близко. Солнечная улыбка обожания яркими лепестками укрывает её кожу. Блестящие изумруды смотрят на неё с неприкрытым благоговением. Она оказывается у него на бёдрах, поместив свои ноги по обе стороны его спины.       — Хочу касаться твоей шёлковой кожи бесконечно. Просидеть бы так примерно вечность, — лицо мужчины укрывается в районе её плеча, а она зарывается пальцами в мягкие густые волосы, вдыхает запах древесного парфюма. Подушечки пальцев правой руки плавно перемещаются на тёплую шею, вызывая тысячи мурашек. Она не видит и не чувствует их, но наверняка знает, что они появились. Так происходит всегда, когда она касается его там.       — Я тоже люблю тебя, — она не поэт, никогда не умела выражать свои чувства красивыми словами, её призвание состояло в том, что любой её танец выворачивал наизнанку её душу и показывал всем видевшим это то, что там скрывалось, даже на самой её глубине.       И он это знает, потому не требует, не усмехается, не обижается, что она просто прямо говорит о своей любви. Ему не нужны витиеватые слова, он и сам прекрасно умеет их произносить. За них двоих.       Она открывает глаза, до этих пор закрытые, лишь по прикосновениям и шумам выстраивавшие картинку в голове. Едва удерживается, чтобы не вздрогнуть. За его спиной стоит зеркало, почему-то не отражающее ничего, что происходит напротив них. От него веет холодом, заставляющим её открытые плечи покрыться неприятными мурашками.       Голубые глаза, пока невидимые, но почему-то так чётко ощущавшиеся внутри, бесстыдно разглядывают их, к ним примешиваются ревность, нескрываемая злоба. Что-то внутри начинает закипать, ярость горит огнём, готовым сжечь всё на своём пути. Что-то заставляет её подскочить, высвободиться из уютных жарких рук. В руках сам по себе материализовался нож, но она и глазом не моргнула.       Ровным уверенным шагом, как будто она проделывала это уже сотню раз, она подходит к зеркалу и направляет кончик ножа в самый центр. Крепкой рукой бьёт, трещины расходятся от точки соприкосновения острого метала и гладкой хрупкой поверхности. Она бьёт ещё раз и ещё, в разные углы, чтобы не осталось ни одного места без ломаных, наполненных яростью, трещин.       Когда кровь брызжет из каждой из них, она замирает лишь на секунду, а затем бросает нож и разбивает голыми руками всё, что осталось. Одежда безвозвратно запачкана, во рту тошнотворный металлический привкус, но она до остервенения разрушает всё, что связано с неизвестно откуда появившимся ненавистным зеркалом. Закончив, она падает без сил, но ловкие руки с готовностью подхватывают хрупкое израненное тело.

***

      — Я хочу написать заявление.