Отпусти меня

      Следующие три дня Мишель думает, что сделала ужасную глупость. Чувствует себя так нелепо, что хочется выть по вечерам в пустующей палате. Мягкая белая подушка, пахнущая стерильностью, покорно впитывает в себя все слёзы, пролитые из-за неуверенности в себе, в будущем, в собственной безопасности. Множественные разговоры с полицейскими изрядно потрепали её. И хотя доктор настаивал на более редких встречах, так как Мишель была ещё слаба, все они утверждали, что так нужно.       — Дура, глупая, невыносимая тупица, — шепчет она, закрыв лицо руками. Боль в разных частях тела уже давно отошла на второй план, ведь грудь разрывается на части от невыносимого горя. По кому она горюет? Или по чему? Слабая морально, слабая физически, она ненавидит себя. Несколько раз ловила себя то у раскрытого окна, то с ножом в руке, спрятанным после обеда. С отвращением и ужасом закрывала окно, откидывала нож в мусорку, словно тот вот-вот взорвётся. По телу пробегали мурашки от осознания того, что она только что пыталась сделать. А после ненавидела себя ещё больше.       Батлер относился к ней с отеческой нежной любовью, всегда говорил утешающие слова, бывало, приобнимет, поглаживая по плечу, а когда увидел злосчастный нож в мусорке, тут же распорядился не выдавать ей больше этот столовый прибор на приёмах пищи. Мишель старалась быть благодарной, но в душе вынуждена была признавать, что его поддержка не помогает. Дело было не в нём, а в её привязанности к тому, на кого написала заявление.       Иногда он снился ей, даже когда она засыпала днём. Всегда в жгучем гневе, с сжатыми зубами, а в глазах ослепляюще сверкали молнии. Мишель плакала даже во сне, защищаясь. Потому что во снах он всегда бил её, разъярённый тем, что она сделала.       Мишель боялась. Тряслась в ожидании, когда он ворвётся в палату и убьёт её. Довела себя едва ли не до паранойи, пытаясь даже спать реже, чтобы успеть среагировать. Особенно страшно было ночью, когда на посту оставалась лишь пара медсестёр. Никто не придёт на помощь, она знала это. Доведённый разум в конце концов всегда засыпал где-то под утро, потом её будили, и досыпать приходилось уже днём.       Орландо несколько раз выражал желание приехать, но Мишель, решив для себя пока не беспокоить его, каждый раз говорила, что не нужно. Однако сообщила ему, что решилась на заявление, поэтому он готовился к её приезду. Чувство страха смешивалось со стыдом и виной. Она бы ни за что не впутала в это кого-то другого, если бы только у неё был дом. Если бы только была семья, способная защитить её. Мишель чувствовала себя маленькой слабой девочкой, но она обещала себе, что научится быть сильной.       Как-то раз, после очередного болезненного кошмара с участием Брэндона, Мишель проснулась в холодном поту и с трясущимися руками. Одна только мысль о нём вселяла всепоглощающий ужас и страх. Она долго сидела в кровати, перебирая пряди вспотевших волос. А потом решила для себя, что наконец настало время перестать трусливо дрожать. Она жила с монстром, с жестоким монстром, а зло в сказках всегда оказывается побеждённым. Ей бы хотелось жить в доброй детской сказке, каждый день видеть в небе радугу и смеяться. Сжав кулаки, Мишель пообещала себе, что будет на корню убивать прорастающее чувство вины. Не позволит своей слабости одержать верх.       Сегодня она ожидает своё спасение. В последнюю встречу полицейские обещали, что сообщат что-то по её делу. Поймать Брэндона было легко, она знала это, он ведь не скрывался, даже не думал, что она будет способна на такое. Они должны арестовать его. В следующий раз она увидит его уже за решёткой в зале суда. Бросит лишь один взгляд на него, даст необходимые показания и уйдёт, чтобы больше не вернуться. Никаких сомнений в том, что всё будет именно так, у Мишель нет. Её тело носит на себе очевидные улики, а в подробностях рассказанные подобные случаи лишь подкрепляют его вину. Они должны защитить его от неё.       Короткий стук в дверь, и в палату после разрешения входит невысокий пожилой мужчина в сопровождении молодого брюнета с тёмными улыбающимися глазами. Джозеф Орвуд и Рэй Уоррет были назначены на её дело, и она с первых секунд доверилась им, цепляясь за них, как за последнюю веточку спасения.       — Добрый день, мисс Джонсон, мы к вам с хорошими новостями, — губы Орвуда, покрытые короткими густыми усами, расплываются в улыбке. — Господина Форда удалось поймать и доставить в участок. Через два дня состоится слушание по вашему делу, вот повестка, — Мишель берёт в руки белый листочек, исписанный аккуратным почерком, и перечитывает строчки несколько раз, чтобы убедиться в том, что всё написанное — правда. Она не сдерживается и порывается обнимать обоих мужчин, не верит тому, что всё может закончиться уже совсем скоро.       — Пришлось постараться, конечно, чтобы выбить ордер на его арест, вы ведь не состоите в браке, но закон на вашей стороне, мисс Джонсон, и мы приложили все усилия, чтобы защитить вас.       Ликующая Мишель ещё долго благодарила сотрудников полиции, в глазах её наконец искрилось счастье, впервые после стольких лет отношений с Брэндоном. Когда они ушли, она больше не плакала. Словно разделяя её чувства, на улице появилось солнце, скрываемое все эти дни хмурыми тучами.       Мишель, уже совсем не обращая внимание на лёгкую боль в теле, прошлась по коридорам больницы, чтобы сообщить доктору обо всём, но, как оказалось, его сегодня не было на работе. От нетерпения Мишель написала Орландо, на что он тут же ответил звонком.       — Я верил, что всё закончится хорошо, — бархатный голос греет её на расстоянии, она беспрестанно улыбается и сама не знает, то ли от новостей, то ли от того, что говорит с ним. Природу своих чувств к Орландо она даже не пытается исследовать. Она просто знает, что ей с ним хорошо. Лучше, чем с Брэндоном. Они болтают о всяких мелочах ещё час, пока Мишель не чувствует, что уставший организм перестал активно вырабатывать гормоны счастья и она вот-вот заснёт. Положив трубку, она тут же проваливается в сон.       Впервые ей снится лишь бесконечное лето, искренний смех и чужое тепло рядом. Она не знает, кто с ней, не оборачивается, но чувствует лишь запах его духов и слышит низкий заботливый голос.       Всё наконец позади.       Открыв глаза, Мишель сперва замечает мягкий сумрак, царящий в палате. Снова проспала не один час. По всему телу разливается тягучая сладкая слабость, и девушка от души потягивается, наслаждаясь ощущениями хрустящих суставов. Рядом с собой слышит тихий смешок, тут же умолкающий, когда она поворачивается налево. Сначала пугается, подаётся назад, но глаза успевают рассмотреть копну русых волос и смуглое лицо Орландо.       — Ты меня до ужаса напугал! — кровь пульсирует в венах слишком часто, у Мишель от страха начинает кружиться голова, но с этим она справляется быстро.       — Прости, не хотел. Мне сказали, что ты спишь, я не стал включать свет, чтобы не разбудить.       — Спасибо. Ты приехал так поздно? Сколько ты тут сидишь? — Мишель неловко от одной только мысли, что Орландо здесь, с ней, возможно, отложив все свои дела и пожертвовав свободным временем.       — Где-то полчаса, думаю. Не засекал, — последние слова, произнесённые вкрадчиво, заставляют Мишель негромко посмеяться. Она придвигается ближе, теперь не боясь того, что показалось ей сначала в темноте. Это ведь даже не мог быть он. Правда?       — Спасибо тебе… за всё, — если бы темнота могла быть человеком, она бы хранила слишком много тайн. Пунцовые щёки Мишель, её волнение и одновременно счастье быть не одной и даже не с человеком, от которого испытываешь отвращение. Оказывается, это не привилегия, а обычное явление, недоступное ей, когда она была с Брэндоном.       Мишель не знает, в какой момент нить напряжения между ними лопнула, какой день, час или мгновение стало точкой невозврата, но теперь она ощущает, что её привязанность к нему сломалась под невыносимо тяжёлым камнем давления, которое она испытывала постоянно. Подумать только, жить в страхе, тщательно скрывая синяки, боясь оступиться, сделать что-то, что не понравится ему, но самое главное, каждый раз дрожать, садясь к нему в машину или возвращаясь домой.       В дрожащем ужасе оглядываясь на прошлое, она говорит себе, что с этим покончено и она не позволит больше втаптывать себя в грязь и вытирать о себя ноги. Никому. Никогда. Кожей она чувствует приближение нового, по-хорошему волнующего этапа в её жизни. Мурашки бегают по коже от одной только мысли, что она теперь свободна. Простое слово, само собой разумеющееся для других, она воспринимает как долгожданное благословение и сама удивляется своей же наивности и глупости. Но больше никаких слёз, только гордость за саму себя, за то, что смогла решиться на такие тягостные перемены в жизни. Что бы подумали родители, будь они живы? Догадались бы обо всём, помогли бы прежде, чем всё дошло бы до критической точки? И хотя ответ она уже никогда не получит, Мишель нравится думать, что помогли бы. Вытащили бы насильно, если бы она сопротивлялась, но не позволили бы дочери пережить этот кошмар.       — Как ты? — голос Орландо заставляет её дёрнуться. Всё это время она молчала, погрузившись в мысли, а он терпеливо сидел рядом и ждал. Сердце снова сжимается, но уже не от страха. Приятное чувство, испытываемое ей так давно и убежавшее от неё так скоротечно.       — В порядке. Задумалась, — Мишель улыбается, подняв взгляд на Орландо. Свет они так и не включили, предпочитая его таинственной темноте, в которой легче высвободить душу из тягостных раздумий.       Она не знает, сколько времени они вот так сидят и разговаривают. Разговаривают обо всём на свете, от команды Орландо до глобальных проблем мира, споря, настаивая каждый на своём, но светлая атмосфера царила в палате даже в горячих спорах. Мишель нравится это ощущение. Мягко. Тепло. Уютно. Словно её завернули в толстый плед и напоили горячим чаем с сахаром. Она, конечно, предпочитала больше с лимоном, но так тоже сойдёт.       Орландо рассказал, что переехал в США лишь два года назад, а большую часть жизни провёл в Италии, с бабушкой и дедушкой, которые заботились о нём после смерти его родителей. Рассказал о своей короткой, но яркой актёрской карьере, а Мишель, после недолгих колебаний, поделилась увиденным фильмом с ним в главной роли. Оказалось, что Орландо закончил академию актёрского мастерства, а в тот фильм его порекомендовали как лучшего ученика. Лента была самой успешной его работой, но после неё он соглашался лишь на незначительные роли, осознав, что не хочет этим заниматься. Хореография всегда была его любимым предметом, но лишь тогда он понял, что не только в этом дело. Это было его призвание, зов его души, поэтому, перепробовав себя в разных направлениях на родине, он встретился с Джозефом и Кристианом, которые предложили ему присоединиться в их команду. Так он оказался здесь. И так встретился с Мишель.       После этого было ещё много разных тем, но девушка всё думала, что их встреча была судьбой. А как иначе? Они бы никогда не познакомились, останься он в Италии.       Внезапный порыв накрывает её с головой, гоняет жар по венам, и без раздумий она тянется к нему, пока он обсуждает очередную проблему экологии. Он не замечает, не знает, что она собирается сделать.       — К сожалению, из-за этой проблемы, вина которой лежит только на монополистах этой индустрии… — к чёрту сейчас этих китов, попадающихся в ловушки крабов. Мишель накрывает его губы своими, обхватив ладонями щетинистое лицо. Такие мягкие, невесомые, словно пушинка, но вместе с тем страстные и желанные, когда их обладатель преодолевает первый шок и отвечает на разгорячённый поцелуй. Не ведая, что творят и к чему это в итоге приведёт, они отдаются друг другу в крепких объятиях, и лишь тихий вздох с трудом оторвавшейся от его губ Мишель заставляет Орландо притормозить и извиниться за нечаянно причинённую боль. Но только для того, чтобы снова коснуться друг друга и вдоволь насытиться чужим жаром, запоминая это мгновение, стараясь продлить его, насколько это возможно. Дыхание срывается, но паузы, редкие, они посвящают касаниям, изучению тел друг друга. Но дальше не заходят. Не время и не место.       Момент, такой трепетный, хрустально хрупкий, сыпется сквозь пальцы, ускользая, дыхания перестаёт хватать даже на короткие проявления зарождающихся чувств. Раскрасневшаяся, запыхавшаяся Мишель неловко отстраняется, в последний раз ласково проведя пальцами по горячей щеке.              Не смотрят друг на друга, сидят в застывшей тишине, а комната наполняется тяжёлым дыханием, которое постепенно восстанавливается, оставив воздух разряжённым и сладко молчаливым. Мишель чувствует, как подрагивают кончики пальцев, как сердце сжимается в одну точку, а в висках стучит кровь. Голова кружится от настойчивых мыслей, нападающих целым роем. Не сделала ли она ошибку? Не слишком ли быстро она доверилась другому человеку и не слишком ли мало времени прошло для того, чтобы почувствовать что-то к Орландо?       Мишель посылает к чёрту эти вопросы и решает, что глупо мерить себя по каким-то стандартам, любовь к Брэндону в последние годы лишь называлась таковой, но на деле ею не являлась. Нельзя любить человека, когда всё, что он делает, это ревнует, бьёт, кричит, а потом извиняется самым банальным способом. Невольно вспоминается, как он вымаливал у неё прощения, обещал, что больше такого не повторится, но всё повторялось. Снова и снова. К чёрту Брэндона. К чёрту эти мысли.       Она только что поцеловала другого мужчину, и одно только прикосновение к нему вызвало больше чувств, чем за последние два года вызывал секс с Брэндоном. К чёрту его. К чёрту.       — Тебя завтра выписывают. Я приготовил для тебя комнату. Заедем за твоими вещами, — долгую тишину нарушает тихий, но твёрдый голос Орландо. По его тону Мишель понимает, что возражений никаких быть не может. Да у неё и выбора нет, не жить же ей в его доме. К тому же с Орландо она может чувствовать себя в безопасности. Но всё происходит так быстро, их стремительное сближение пугает её, ещё не оправившуюся после всего кошмара.       Неправильно. Неправильно. Неправильно.       Вертится в голове слово, зажимает в колючие объятия, не давая ранам зажить, бросает на передовую, заставляя вновь и вновь переживать всё то, что она хочет забыть. Забиться бы в угол, спрятаться от всех, не позволяя больше никому причинить боль. Но отказываться от помощи, столь явственно означающей всё, что он к ней испытывает, было бы абсолютным безрассудством.       — Прости за эти неудобства, — шепчет Мишель, чувствуя себя безвольной, слабой девочкой, прячущейся при первой же опасности за спинами других. Вечно ждёт освобождения, вечно трусит, не решается. Мысли, сомнения съедают изнутри, и Мишель захлёбывается в собственных страхах без надежды на скорое спасение.       — Тебе не нужно извиняться, — делая акцент на первом слове, произносит Орландо, поднимаясь. — Это должен делать я. За то, что не пришёл раньше.       По коже — мурашки. Как он может быть таким? Почему? За что? Что хорошего она сделала, чтобы получить его?       Мишель кивает, не смотрит на него, но внезапно чувствует его прикосновение на своей щеке. Поднимает глаза, улыбается, с готовностью прижимается к нему, когда он обнимает её, гладит по спине широкими движениями и почти невесомо оставляет поцелуй на макушке, прощаясь.       Завтра — подготовка к новой жизни. Через два дня — следующий этап.       В воздухе — запах свободы и его духов.