***
— Привет, — улыбаясь, сказала Лаура. Фуго раздраженно сжал губы и глянул на девушку, сощурив глаза. Он пожалел, что рассказал Амаретти, где живёт, и что он не может испепелять людей взглядом. Это было бы достойной участью для тех, кто посмел разбудить его в полдень, когда он провел целую ночь, ворочаясь в кровати. — Как ты можешь так открыто клеится к парню? — фыркнул Паннакотта, прикрывая дверь. — Это неприлично. — Что-о? — воскликнула Лаура и округлила глаза. — Ты что о себе возомнил, Паннакотта Фуго? Э-эй, открой дверь!.. Ты не понимаешь, что сегодня, может быть, мы в последний раз видим Эннио? Я пришла, чтобы мы вместе пошли в больницу к нему… Фуго вздохнул и нажал на дверную ручку. В глазах Амаретти стояли слёзы. — Извини, я… Я не то имел в виду, — запинаясь, сказал он, но девушка только лишь гневно глянула на него и, развернувшись, побежала вниз. Фуго растерянно стоял, слушая, как певица неуклюже топает тяжелыми подошвами кроссовок по ступенькам. Почувствовав цепкие мурашки на спине, Фуго вздрогнул и вернулся в квартиру.***
Коридоры больницы сверкали в голубоватом свете. Фуго наступил на мокрую дорожку и проехался на пятках, еле удержав равновесие. Молодая санитарка рявкнула на него и пригрозила шваброй. Медсестры на посту не могли сдержать улыбки, когда паренек в дырявом костюме подошел к ним уточнить, в какой палате лежит Эннио Минестроне. — Спасибо, что пришёл, — сказал Эннио, слабо улыбнувшись. У его койки на табуретке сидела Лаура. Заметив Фуго, она поджала губы, но поспешила стереть недовольную мину со своего лица. — У меня теперь вот такая почка, — произнес Минестроне, указывая пальцем на огромный механизм позади изголовья его кровати. Фуго инстинктивно расширил глаза и сглотнул — показалось, что у него ком застрял в горле. От слов Минестроне его покоробило, и Паннакотта не знал, куда деть глаза. Что-то в словах умирающего приятеля было такое цинично-ужасное. Парень покосился на Лауру. Девушка сидела неподвижно. Эннио вздохнул, словно улавливая напряжение в воздухе, повисшее между этими двумя. Неловкое молчание нарушал лишь шум больницы и непонятное пищание медицинских аппаратов. — Ладно, пока, — сказала Лаура, поднимаясь с табуретки. Эннио улыбнулся и пожал ей руку. Девушка двинулась к выходу и будто бы случайно задела плечом Паннакотту, и парень вновь сжал челюсти, стараясь пересилить свой нарастающий гнев. У выхода Амаретти развернулась и грустно обвела глазами палату. Остановив взгляд на Фуго, она заглянула ему в глаза и тут же скользнула за дверь. — Может, сядешь? — произнес Эннио. Фуго пожал плечами и приземлился. Сиденье табуретки всё еще хранило тепло Лауры. — У тебя есть какой-нибудь знакомый хороший адвокат? — вдруг задал вопрос Минестроне. — А почему ты спрашиваешь? — насторожился Паннакотта. — Даже не знаю, как сказать… — Эннио посмотрел в окно, закрытое жалюзи. В палату проникали полоски света. — Скажи прямо. — Прямо не получится… — пожал плечами бывший бармен. — Я не умею говорить Мне очень жаль, что мое состояние ухудшилось, что я вообще попал сюда. Я умираю. И мне больше ничем нельзя помочь. А я не успел очень много чего. Я оставляю недоделанные дела. Мне сейчас особенно тоскливо, представь, весь мир ограничился этой палатой… Ты не говори, что можешь представить, это невозможно, если не почувствовать самим. Эннио замолчал и запрокинул голову. Фуго успел заметить, что у него глаза были совсем усталые и печальные, даже немного мутные. Нижняя губа дрожала, а пухлые щёки обвисли. Веснушки потускнели, рыжие волосы танцевали на лбу сальными прядями. Фуго не знал, куда себя деть. В этой серой палате, в этом скорбном месте вообще, ему стало совсем не по себе. Здесь витала абсолютная безопасность. Все, кто лежал здесь, уже смирились с ней и тихо доживали оставшиеся дни. Казалось, Эннио уже полностью пропитался этой атмосферой с ног до головы. Подсоединенный к диализу, он как будто растворялся в серых больничных стенах. — Послушай, — продолжил Минестроне. Фуго вздрогнул. — Я не смог завершить то, что начал. — А что ты начал? — Это долгая история. Если ты не торопишься, я расскажу. — Не тороплюсь. — Мне сейчас страшно. Мне вообще так страшно никогда не было. Я боюсь умирать. А ничего больше не сделаешь. Другие смиренно принимают это, а я не могу. Мне даже хочется, чтобы мне посочувствовали. Мне тут очень одиноко. И когда я начинаю думать о незаконченных делах, о том, что я больше никогда не смогу снова прийти домой, не смогу сходить на работу, мне становится просто невыносимо… Ты думаешь, что я на жалость бью, наверное… — Нет, нет, — успокоил его Фуго. — Продолжай. — Спасибо тебе… Я опять думаю, что после меня останется… А ведь я ничего не делал. После меня ничего не останется, я просто исчезну и ничего не изменится. — Ты очень хороший человек, Эннио… Ну что ты говоришь… Тебя будут помнить. — Ты еще скажи, что я останусь в сердцах любимых… Памяти не будет. Ничего не будет… Ну так вот. — Думай, как тебе угодно. Однако ты не ответил на вопрос. — Слушай. Я узнал о трагедии, которая произошла в семье моего друга. Я не смог помочь. — Какого друга? — Нашего общего друга. Беда случилась в семье Лауры. — А что с ней?.. — протянул Фуго и вскинул брови. — Полтора года назад её родители возвращались домой, — сказал Эннио, нахмурившись. — Это был вечер. Их сбила машина на большой скорости. Отец умер, а мать парализовало. — Мне жаль… Это ужасно, — пробормотал Паннакотта. — А дальше еще хуже. Водила обставил так, что виноваты оказались супруги Амаретти. Будто бы у них в крови нашли алкоголь. Этот гад остался без наказания. — Ты поэтому спрашивал про адвоката? — Да. У нас ни у кого нет никаких знакомств. Лаура наняла первого попавшегося, тот забрал деньги, но ничего не сделал. Лаура вообще не знала, что делать в таком случае. У неё было сильное потрясение, сам понимаешь. — А чем ты можешь ей помочь? Что ты не закончил? Эннио замолк. — Я просто собирал информацию. Про покойного отца, про этого водилу… Но это вообще ничем не помогло. Мне не хватает юридических знаний. — Эннио, а зачем ты хочешь ей помочь? — В жизни должно быть хотя бы одно доброе дело, правда? Я ухожу, ничего не сделав. И я прошу тебя помочь Лауре. — А чем я могу помочь, я не понимаю… — пробормотал Фуго. — Что я могу сделать? И вообще, Эннио, она жуткая задира. Бесспорно, с её семьей случилась трагедия. Но это не оправдывает её. Есть такие вещи, которые лучше не говорить другим людям, а она их говорит. Она ничего не боится. Чем больше с ней общаешься, тем больше она наглеет. — Ты можешь просто совершить доброе дело, — Но какое? И зачем?! Ради чего?! — повысил голос Паннакотта и всплеснул руками в непонимании. — Тот человек должен ответить перед законом за то, что уничтожил семью. За то, что убил профессора Амаретти. За то, что разрушил жизни его жены и дочери. Если бы не этот проклятый лейкоз, я бы двигался дальше. Но я скоро умру. Я бы очень хотел, чтобы ты хотя бы попытался сделать что-нибудь, — Эннио вдруг схватил Фуго за запястье, отчего тот вздрогнул. — Я не имею права заставлять тебя, но, пожалуйста, помоги мне поверить, что в этом мире существует справедливость. Фуго нервно сглотнул. У него чуть не вырвалось «Эннио, что ты несешь?», но он промолчал. Слова Минестроне можно было считать чем-то вроде последней воли. — Если ты всё-таки решишься, зайди ко мне домой. Мою сестру зовут Франческа. Попроси её дать тебе красную папку из стола… И спасибо, что пришел. Эннио приподнялся, чтобы обнять друга, а Паннакотта подался вперед, позволяя ему обвить руками свои плечи. Фуго закрыл глаза, почувствовав, что его трясёт от гнева и бессилия — медики не могут помочь Эннио выжить, он сам не может ему помочь, молодой парень умирает, а ведь совсем недавно он еще мешал коктейли и готовил бутерброды для бесталанного дуэта «Корабля». Для одной стервозной дуры и тупицы-предателя.***
Лаура стояла у входа. Когда Фуго вышел из дверей больницы, она подошла к нему. — Паннакотта! — позвала она даже без вредных ноток в голосе. — Да? — М-м… Хочешь жвачку? — предложила она и вынула из кармана ветровки упаковку клубничной жевательной резинки. — Нет, спасибо, — вежливо отказался Фуго, хотя во рту он чувствовал привкус хлорки. — Зря. У меня после больницы гадость какая-то во рту… Ладно, пока, — тихо сказала Амаретти и, повернувшись спиной, побежала вниз по тротуару. Паннакотта успел заметить, как в её глазах блеснули слезы. Фуго проводил её глазами до поворота. Движения девушки казались ему скованными. Она не обернется, подумал Паннакотта. Он задумчиво смотрел, как её тонкий силуэт постепенно исчезал между других людей, их ярких пальто, увидел, как дорогу пересекли желтые такси, а потом замаячили разноцветные зонтики. Заморосил дождь, и Фуго решил обождать под навесом при больничных дверях, пока уйдут тучи, но капли становились все больше и чаще. Паннакотта мысленно выругался и побежал домой. Он промок до нитки и вбежал к себе, стуча зубами от холода. Ему вдруг стало невыносимо жалко бедного Эннио, несчастную Лауру и потерянного и никому не нужного себя.