Wildest Dreams

Наверное, теперь единственное желание Юнги – просыпаться вот так, от солнечных лучей и щекотливых поцелуев Чонгука по груди и выпирающим ключицам, и младшего совсем не беспокоит чуть солоноватый от пота вкус кожи Юнги, он же вчера очень хорошо старался, чтобы доставить удовольствие своему кролику. И когда языком проходится по шее, Юнги открывает глаза. – Маленький извращенец, – ласково, со смешинкой в голосе, хрипло произносит Юнги, а Чонгука нехило так ведет от его голоса, как от алкоголя. Он отрывается от своего приятного занятия и мило улыбается, закусывая нижнюю губу. – Доброе утро, хён. – И рукой проскальзывает под одеяло, чтобы огладить попу старшего с задорной улыбкой и игривым взглядом. Теперь ему стыдиться нечего. Только и хочется касаться и касаться тела старшего. Уже разрешено во всех аспектах. – Да, теперь доброе, малыш. – Прикрывая глаза от ласк младшего, шумно выдыхает. Утро в самом-то деле хорошее, рядом с Чонгуком. – Ты как? Болит? – спрашивает о самочувствие младшего после вчерашнего секса. – Не очень. Ты был нежный со мной. – Но предательский румянец всё равно появляется на щеках, и он зарывается в шею хёна, посмеиваясь. Все-таки немного стыдно. Он в жизни не думал, что скажет такое вслух, да ещё и парню. – Поэтому ты прячешься как маленький кролик? – Юнги берет его лицо в ладони и легко касается губ. – Нет, хён. – Набирается смелости и наваливается сверху на Юнги, что тот аж хрипит от тяжести чужого тела и скулит по-детски, но не отстраняет от себя. Он нависает над Юнги и глазами улыбается. – Просто, пусть это будет и банально, – меняет тон на более серьезный и всматривается в любимые глаза, – но я не думал, что могу быть таким счастливым рядом с тобой. – Чонгук-а, – нежно, с хрипотцой произносит Юнги и заправляет за ухо спадающую прядь блондинистых волос, не отрывая взгляд, признается, себе, ему, – у меня тоже самое…но ты тяжелый. И со смехом сбрасывает с себя удивленного младшего, сам наваливается на него, седлая бедра, и половина одеяла спадает на пол, давая Чонгуку разглядеть в свете дня совсем нагого Юнги на нем, освещенного лучами солнца, что он просто напросто забывает, как дышать. Проводит по бокам ладонью, спускаясь все ниже, по такой вожделенной белой коже, оглаживая свои оставленные вчера в порыве страсти красные отметины. У обоих учащается дыхание, уже совсем не до смеха. Юнги ни капли не стыдно, когда его голое тело так жадно разглядывает младший, касается нежно и смело, будучи сам голым под ним. Ему хочется зарыться в эти объятия, и чтобы они никогда его не отпускали. Для Чонгука это самый интимный момент, какой может быть. Он чуть приподнимается, чтобы быть ближе, видя, как грудь Юнги быстро вздымается, а щеки алеют от его касаний, и хочется ещё больше утонуть в нем. На его лице появляется довольная ухмылка, когда он сжимает две половинки попы Юнги немного сильнее, чем положено, легко покусывая шею. А Юнги ведёт, просто дико ведёт, когда он чувствует, как член Чонгука, уже твёрдый, упирается так хорошо и правильно между его ягодиц, что хочется застонать и замурлыкать от ощущений, поэтому он начинает легко тереться об него, мелко подрагивая, обхватывает его шею руками, чтобы держаться и быть ближе… – Блять, Чонгук… – Выгибается и начинает активнее тереться об младшего. Все-таки утро, блять, очень доброе. – Тебе хорошо? – стонет Чонгук и сам подмахивает бедрами, усиливая трение. Ему самому так хорошо, когда Юнги трётся своими ягодицами об его вставший член. Нравится ощущение прикосновения голой кожи к его. Чонгука кидает в дрожь, когда Юнги мягко проводит своими тонкими пальчиками по его позвоночнику, касаясь мелких родинок, рассыпанные по спине как созвездия. – Да…мать твою…да… – И Чонгука ещё сильнее ведёт, потому что он никогда не слышал, как громко стонет Юнги в наслаждении. –Я все правильно делаю? – Ему, блять, так жарко, но совсем не хочется останавливаться, хочется ещё и ещё. А как бы было мегакруто войти в Юнги, в его дырочку… Но блять, он знает, что старшему нужно, наверное, подготовиться, да и ему самому, морально, потому что стоит представить, как он будет втрахивать Юнги в белые простыни, то уже хочется кончить только от одной мысли об этом. – Член… И до Чонгука доходит, что от него хочет Юнги, он убирает одну руку с такой привлекательной задницы и кладет на член старшего, сжимает и начинает ритмично двигать вверх-вниз, чтобы хён наконец достиг своего пика удовольствия. Чонгук плотно обхватывает головку, проводя пальчиком по уретре, что Юнги громко стонет, двигаясь по члену, что да, блять, хорошо, правильно. И Чонгук немного сильнее сжимает его член, кулаком скользит к основанию, спускаясь к яичкам, легко их поглаживая, очерчивая, а потом снова возвращается вверх, повторяя движения, отправляя Юнги в пропасть блаженства. – Поцелуй меня... –просит Чонгук, потому что так неимоверно соскучился по губам старшего. И когда его целуют страстно и хаотично, он резче двигает рукой, и через пару минут Юнги прикрывает глаза, закидывая голову вверху, громко выругивается и бурно кончает ему в руку, попадая им на животы, и сразу же кладёт голову на его плечо, тяжело дыша. Чонгук прекращает толкаться бедрами и ждёт, когда его хён отойдёт от мощного оргазма, покрывает его шею мелкими влажными поцелуями, даруя спокойствие и приятные ощущения. Его волосы, как и Чонгука, слиплись, а на лбу выступили маленькие капельки пота, их тела мокрые и грязные, но Юнги это не останавливает, потому что его малыш ещё не кончил, а очень хорошо старался довести старшего до звезд в глазах. Поэтому он рукой толкает Чонгука, чтобы тот лёг на спину, а сам скользит по ногам младшего, показывая свою хищную ухмылку, и Чонгук понимает, что сейчас ему просто будет пиздец, что не обязательно, он ведь весь влажный, но когда Юнги наклоняется над его болезненно изнывающим членом и языком очерчивает головку, все…Чонгук снова умер. У него сильное желание откинуть голову назад и закрыть глаза, простонать как дешевая шлюха, но ещё больше он хочет смотреть, как хён открывает рот и заглатывает его член почти полностью, смазывая его своей слюной, утыкаясь носом в пах. И Чонгуку просто, блять, очень хочется толкнуться ему в глотку, но он себя сдерживает, воспитанный, если так можно назвать в такой момент. Его ноги широко расставлены, чтобы Юнги было удобно насаживаться ртом, и от «насаживаться» Чонгука просто уносит с земли. Юнги медленно заглатывает, словно пробует на вкус всего Чонгука, постепенно наращивает темп, втягивает щеки и мычит, пуская вибрацию по органу младшего, и Чонгук уже не может, он еле сдерживает себя, чтобы не елозить по кровати, как ему охуенно от второго в его жизни минета от Юнги. – Прости…прости… – шепчет извинения младший, не зная, можно ли ему такое делать, будет ли приятно Юнги. Но он не может сдержаться, одной рукой вцепляется в волосы старшего и легко, чтобы не переборщить, пробует толкнуться в его горло. Юнги кладет свою руку поверх Чонгука, сжимает её, давая ему зеленый свет. И Чонгука уже ничего не может сдержать, сильнее толкается в узкую глотку и стонет, стонет так чувственно от того, что Юнги сосет его член, и через всего лишь минуту спускает в рот Юнги с громким стоном, забыв предупредить, отстранить от себя старшего. Он поздно спохватывается, но тут же расслабляется, видя, как Юнги всё сглатывает, облизывается, сокращая между ними расстояние, впечатывается в губы Чонгука, давая ему попробовать собственный вкус на его языке. И Чонгук целует, врывается языком, всё вылизывает, наслаждаясь, умирая в который раз. Терзает губы, оглаживает снова всё тело и целует, целует до головокружения, до звёзд. Юнги немного отстраняется, растягивая тонкую ниточку слюны между их губами, и это выглядит так горячо, и Чонгук, измотанный, снова сокращает расстояние, чтобы оставить едва ощутимый поцелуй, словно заключительный. И дышит, как ненормальный, с улыбкой на лице, светится, как солнышко. Обнимает, как самое ценное, что у него есть, переворачивает их на бок, прислоняясь животом к спине старшего, не беспокоясь, что он в сперме, и кладет руку на его живот, тоже измазанный, все равно. Их это сейчас совсем не волнует. – Это лучше, чем в любом порно! – хриплым из-за стонов голосом говорит Чонгук, чем вызывает смех у Юнги, содрогающегося всем телом, впечатываясь спиной в младшего. – Можно, я так буду просыпаться каждое утро? – Эй! – Получает легкий тычок локтем от повернувшегося к нему Юнги. – Мой рот столько не выдержит! – О! Юнги… – смеется Чонгук, не привыкший слышать пошлости изо рта старшего, боясь, что его дружок опять проснётся и захочет дикого и жаркого продолжения, и его уже ничего не остановит. – Хён! – шуточно исправляет его Юнги и снова тычет в бок, на что младший ещё больше улыбается. – Хён…мой хён…мой крошечный хён… – И привстаёт, чтобы оставить дразнящие укусы на груди Юнги. – Эй… – со смехом ворочается из стороны в сторону Юнги, умоляя Чонгука прекратить дурачиться, ему ужасно щекотно, пока Чонгук нависает над ним, удерживая его руки над головой, сжимая, чтобы не крутился слишком. И, блять, Чонгука прошибает осознание. Он перестает играться, поднимает голову и смотрит в кошачьи глаза Юнги, на него, голого под ним, затраханного им же, нежного, самого лучшего, самого желанного, любимого, что у Чонгука снова перехватывает дыхание, потому что, блять, он так влюблен, до без возможности вернуться назад. Юнги сужает глаза и уже не смеётся, наблюдает, как младший за секунду становится серьезным и смотрит так, что просто хочется распасться на куски прямо здесь, растаять под ним, в нем… Вручить свое сердце и душу, но он уже это сделал… Он больше не принадлежит себе, он отдал всего себя в руки младшего, каждую частичку своего тела и души, делай что хочешь, только не разбивай сердце… Потому что второго раза Юнги не выдержит. Потому что он уже не знает, как жить без этих оленьих глаз и кроличьей улыбки, что согревает сердце. Без искреннего смеха и нытья «хён…хён…», нежных и страстных поцелуев. Без сильных рук, гладящих его, очерчивающих, как самое лучшее произведение искусства. Он не сможет без громких и значимых фраз Чона: «Ты словно стал целым миром для меня. И это не глупые слова». «…Но я не смогу тебя отпустить, Юнги. Не в этой жизни. Слышишь…не в этой и даже в другой…» Чонгук излечивает его одним своим видом, зажигает сердце, душу, делает его безумно счастливым каждый миг. Когда он рядом, Юнги чувствует такое тепло, проносящееся по всему телу, что не хочется никогда его отпускать, только дарить успокоение и радость. И Юнги не знает, что сейчас им движет, может, подступивший страх, который он выгоняет из своего сердца, заменяя на надежду и любовь, а может, то, как смотрит на него Чонгук сейчас, влюбленно и задумчиво, будто его мучает что-то, но решается тихо произнести, прямо смотря в любимые глаза Чонгука: – Ты ведь честен со мной? Ты не сделаешь мне больно? – И наблюдает за большими выразительными глазами младшего, за тем, как он тяжело выдыхает, как его взгляд меняется на встревоженный, моля о прощении? Чонгук забывает, как дышать. Его глупое сердце словно упало и ребра переломало пополам, а глотку сжали, не давая вымолвить хоть слово. Он открывает рот, чтобы сказать «нет, никогда…», но как он может смотреть в любимые глаза и снова соврать, когда Юнги сейчас полностью открыт перед ним, такой хрупкий, родной, отдает всего себя, доверяет, любит. Но разве у него есть выбор? Говорят, что он есть всегда, но ему кажется, что не в его случае. Он парень, родившийся с серебряной ложкой во рту в консервативной семье, влюбившийся в самого красивого парня на земле, словно созданного для него. Разве он этого хотел?! Нет…Он не верил в чистую, искреннюю любовь. Он знал, что у него все будет банально, шаблонно, что он женится на чьей-то богатой дочке, одобренной родителями, что днём будет занят делами компании, а вечером, возможно, будет изменять ей. Ему было все равно… было, пока он не встретил ЕГО и не случилось это: «Ты словно стал целым миром для меня…» И как теперь солгать, смотря в эти верующие глаза? Он не отрывает взгляд, чувствуя, как щиплют глаза, и крупная предательская слеза падает старшему на щеку. Юнги начинает ерзать под ним, пытаясь выбраться из ослабленной хватки, и недоумевающе смотрит. И боясь увидеть недоверие в глазах хёна, он точно этого не переживёт, Чонгук берет себя в руки и громко выкрикивает: – Никогда! – Его сердце словно молнией пронзило, потому что в груди так больно, и он шепчет на грани: – Слышишь, никогда…никогда я не сделаю тебе больно. – И он ловко уклонился от первого вопроса. – Я просто... так сильно тебя люблю! Юнги тянется к его лицу, чтобы вытереть слёзы, и мягкая улыбка трогает его губы. Чонгук закрывает глаза, ненавидя себя всем сердцем. – Ну…чего ты…малыш. – Оставляет легкий поцелуи на скуле, хотя у самого сердце бешено колотится, грозясь выпрыгнуть из груди. – Я тоже тебя люблю. Чонгук притягивает Юнги к себе, крепко обнимая, и зарывается носом в шею, дышит им, успокаивается, чтобы не разреветься сейчас, как девчонка. Возможно, это шанс, шанс рассказать правду, Юнги же не отвернётся от него? Он поймет, что он делал все ради их блага, чтобы они были вместе, видели звезды и умирали…Но все зашло слишком далеко. Наверно, он просто трус, но он не может потерять Юнги. Только не сейчас. – Прости… – шепчет и отрывается от его шеи, смотрит в обеспокоенные глаза, выдавливая из себя улыбку. Он же не врёт сейчас, скорее, не всё говорит. – Я просто подумал, что будет, если мы не будем вместе…и просто…блин. Прости…Я хочу быть рядом с тобой. – Не буду врать, – хмыкает Юнги, поднося руку к щеке младшего, чтобы её погладить, – ты меня напугал, Чонгук-а, дурачок мой… – Чонгук тычет пальцемв ребро старшего, вызывая улыбку, и сам расслабляется. – Я люблю тебя и никуда не отпущу. Но нам нужно в душ, тут уже нечем дышать… – морщит нос и вырывается из объятий Чонгука, ставя правую ногу на пол, но младший его тут же снова сгребает в охапку, заливаясь смехом, тычется носом ему в шею и специально громко дышит. – Прекрати! – смеётся Юнги. – Нам нужно в душ, мы воняем. И комната... Нужно проветрить. – Сходим вместе, хён? – предлагает Чонгук и отпускает старшего, наблюдая, как Юнги хмурится. – Вместе?! – прикрывает рот рукой. – Ты же увидишь меня голышом! – дразнит младшего, за что получает громкий шлепок по ягодицам и объятия, когда они наконец встают с кровати. – Хён! – возмущается Чон. – Ну почему ты такой… – И не может насмотреться на округлые ягодицы Юнги, да вообще на него всего. Стоит сзади и не может глаз оторвать, и его совсем не волнует, что он тоже голый. И кажется, что так и должно быть. – Красивый? – Выгибает бровь, поворачиваясь к Чонгуку, а потом к шкафу, за чистой одеждой. – Вредный, хён! Вредный! – И ловит вещи, которые Юнги ему кидает, и плетётся за ним хвостиком в душ. Стоя под струями тёплой воды, Чон прижимает Юнги к холодной плитке, целуя и бесстыдно оглаживая, куда руки дотягиваются, не давая нормально им помыться. Дорвался, называется. Теперь живого места не оставит. – Чонгук... – стонет Юнги и разрывает очередной долгий поцелуй. – Ты ненасытный кролик! – Проводит руками по плечам младшего. – Ничего не могу с собой поделать! Меня так тянет к тебе, хён. Юнги на это только довольно ухмыляется и берёт шампунь, и Чонгук наклоняет голову, тем самым намекая, чтобы и ему помыли. Старший лишь мило улыбается и принимается усердно намыливать волосы Чона, и тот прикрывает глаза, ловя кайф от рук хёна. – Засранец такой! – Хён! После долгого душа, что аж пальцы сморщились, потому что кое-кто отстать никак не мог со своим «хён, теперь тебе надо голову намылить». А потом надо отблагодарить долгими и страстными поцелуями засранца. И это всё никак не заканчивалось, потому что: «хён, надо лосьоном намазаться, чтобы кожу увлажнить, и она хорошо пахла», а отказывать своему кролику Юнги не умеет. И снова Чонгук огладил его, где только можно, уделяя особое внимание ягодицам, сильно сжимая их, что даже получил по пальцам за свою игривость. Юнги, конечно, не железный, но держался как мог, не то что некоторые, упирались бесстыдно кое-чем твердым ему в живот. Только у Юнги уже возраст не тот, у него нет столько сил, как у энергичного Чонгука, ему кофе нужен, покурить неплохо было бы, да и съесть что-то, поэтому малышу пришлось делать всё самому, точнее, прижать его к стенке и взять их члены вместе, надрачивая в бешеном темпе, выбивая последние силы и стоны из Юнги, потому что его уже так расслабило, что можно было снова лечь спать на целый день. После этого Юнги прямым текстом сказал, что с извращенцем-кроликом мыться вместе не пойдет. Только Чонгуку слабо верится в слова хёна, но для вида, соглашаясь, угукал, а в мыслях представлял, как бы было хорошо сейчас в его шикарной квартире в большой ванной комнате принимать вместе пенную ванну, не подозревая, что уже кто-то воплотил его план в жизнь. Когда они вместе поздно завтракают перед телевизором, устроившись удобно на полу, опираясь спинами о диван, Чонгук тут же принимается расспрашивать Юнги про вчерашнее, точнее про Чимина. – Ты говорил тебе, Чимин…хён подарил гитару? – уплетая рамен за обе щеки, спрашивает Чонгук и тянется за кимчи с редькой. – Да. Она в той комнате, где моё оборудование. – После того как Чонгук перебрался в его комнату, Юнги всё своё музыкальное оборудование перетащил в свободную комнату. – Красивая, черная. Буду учиться играть, – довольно произносит Юнги, ставя недоеденный рамен на стол, больше не влезает, и тянется к пачке сигарет, лежащей на краю, под прищуренный взгляд Чонгука, который прослеживает, как Юнги вытаскивает одну сигарету и берет зажигалку. – …подожди! Юнги уже собирался вставать, но слова Чона его останавливают, и он переводит вопросительный взгляд на Чонгука, поднимая правую бровь. У Чонгука огромное желание сказать Юнги бросить, но он не может, ещё слишком рано просить его об этом. – Да? – Ты можешь…можешь просто посидеть со мной, пока я не доем? – Конечно, малыш. – Он откладывает сигарету и тянется рукой к лицу младшего, чтобы погладить его щеку. Интересно, думает Юнги, будет ли хоть один раз, когда он сможет отказать этим глазам? – Чимин…хён, он нас пригласил к себе домой... Разве он не живет в общежитие? – Доедает и откладывает палочки в сторону. А подсознание говорит: «Молодец, какой хороший актёр пропадает!» – А Чимин, – вздыхает, – у нас оказывается богатенький буратино. – В голосе Юнги слышится добрый упрёк, он поворачивает голову к окну, размышляя о чём-то. – Богатенький? – переспрашивает Чонгук и немного напрягается. И мысленно вручает себе «Оскар». – Ох…Оказывается, Чимин из богатой семьи, но у него плохие отношения с родителями, он давно не живет с ними. Они отказались от него, как только узнали, что их сын гей. – Но ты ведь не… – «ненавидишь богатеньких сынков. Презираешь их. Почему не оттолкнул Чимина и продолжаешь дружить с ним?» подкидывает идеи мозг, но рот говорит другое, – тебя не смущает, что он мажор? – Зажмуривает глаза и прикусывает нижнюю губу в нетерпении услышать ответ, подсказку для себя, как найти выход из всей этой ситуации. – А почему должно? Он же не мой парень, чтобы меня волновало, из какой он семьи. – Убил, просто, блять, убил Чонгука, ещё и по роже дал этим своим ответом. И глупая ревность просыпается, что Чонгук, не контролируя себя, закатывает глаза и тихо хмыкает, хорошо, что Юнги не видит. – Да, сначала он скрывал это от нас, но его можно понять, у него серьёзные проблемы с родными, – переводит взгляд на телевизор, где идет какое-то популярное шоу, – и каким бы я был другом, если бы не поддержал его?! Тем более он не разбалованный мальчик, который считает, что всё и всех можно купить. И деньги для него не на первом месте, не важнее любимого человека. Он много что пережил! Он отказался от денег родителей, от места в компании, зарабатывает самостоятельно, а всё ради того, чтобы быть свободным и заниматься тем, что он любит, а не плясать под чужую дудку. Я бы назвал Пака волевым человеком. «Какой хороший, блять, Чимин!» – думает Чонгук и ещё больше хмурится. Юнги будет всего в паре шагов от его настоящей квартиры в элитном комплексе. Даже дверь увидит. Но все должно пройти без эксцессов, Пак вроде будет молчать на его счет, Тэхён обещал порешать эту проблему, а Чонгук Тэ верит, а это значит, что угрозы нет. Юнги поворачивает голову к Чонгуку, у которого уже желваки на лице играют. Ладони сжаты в кулаки, глаза прищуренные и дыхание неровное. Юнги думает,что Чонгук просто ревнует, поэтому тянется к нему и обнимает, шепчет в ухо: – Я люблю только тебя, Чонгук! – А у того мурашки по коже пробегаются от услышанных слов, и он утыкается носом в щеку Юнги, как побитый щенок. – Глупо ревновать меня к нему. Хорошо? – Прости… – звучит искренно, и Юнги оставляет на его виске целомудренный поцелуй. Они так и сидят пару минут, пока по телевизору не начинаются новости, а там не кто иной, как уважаемей человек Кореи – отец Чонгука. Закадровый голос говорит, что прибыль возрастает и что его сын скоро присоединится к компании, на что Чон широко открывает рот, мысленно благодаря за то, что хоть имя не сказали. – А вот его и его сынка глаза б мои не видели, – хмыкает Юнги и поднимается на ноги, беря сигарету, и идет к балкону, оставляя Чонгука одного в полном замешательстве. – И ты спишь с его сыном, – в порыве злости выпаливает Чонгук, хмыкая, не подумав, и расширяет глаза до невероятных размеров, осознавая, что только что сказал. Его сердце пропускает удар и падает куда-то в пятки, он даже дышать перестаёт, в страхе уставившись на спину остановившегося Юнги. Он молится всем известным богам, чтобы Юнги не понял, не услышал, летая в своих мыслях, прокол века тупого Чонгука. Юнги уже собирается открыть дверь на балкон, но замирает на месте от услышанного. И первое, что прозвучало в его голове: «Что блять?!». – Что, прости, ты только что сказал? – Поворачивается к нему с нахмуренными бровями и складкой на лбу. Кажется, он и вправду стареет, потому что... что блять? Неужели у него проблемы со слухом?! Нет…Нет, вопит сознание, Чонгук точно не он… Да быть не может, чтобы человек так врал и смотрел прямо в глаза с любовью и… без толики сожаления?! Нет, это его воображение сыграло с ним злую шутку, это какая-то слуховая галлюцинация, он просто переутомился. – Я…я, – старается ровно дышать, пытаясь избавиться от дикого страха во взгляде. – Я сказал, что было бы забавно, если бы ты… типа встречался с его сыном… прям как в дораме! – И кажется, Юнги ему верит, его взгляд становится более расслабленным, но нет и намёка на улыбку, он о чём-то задумывается. – В этом нет ничего забавного, Чонгук, – серьёзно отвечает Юнги, переводя на него тяжёлый взгляд. И нет никакого «Чонгук-а», уже привычного «малыш», лишь холодное «Чонгук». А Чонгуку кажется, что ему по ребрам дали, потому что ноющей болью отдаётся в груди. Юнги никогда не разговаривал с ним таким тоном, видимо, он попал в больную точку. – Хён, я просто… Прости, – трет рукой бровь, от нервов. – Я не думал, что ты так на это отреагируешь... Почему ты ненавидишь их? – надеется наконец получить хоть какой-то ответ на давно мучащий его вопрос. – Почему ты так уверен, что они плохие люди? Юнги как-то странно смотрит на Чонгука, и тот невольно напрягается всем телом. Мин подходит к нему и садится на корточки, и смотрит прямо в глаза, словно ищет что-то, что-то невысказанное, запретное, но Чонгук держится, с трудом, но выдерживает этот пытливый взгляд. – Ты его знаешь? – Что? – Сына председателя? Ты знаешь, что это за люди? – Чонгук молчит. – А я знаю, таких как они, Чонгук. Доводилось общаться, и не только, с некоторыми представителями элиты, – последнее слово он выплёвывает с презрением. – И я больше не хочу ничего иметь общего с ними, – звучит как приговор для Чонгука. – Но, хён, почему ты считаешь, что дети обязательно похожи на своих родителей? Ты же сам не знаешь сына председателя, никто не знает, что он за человек… – не может успокоиться Чонгук, ведь на кон поставлено их будущее. Он его не отпустит, не сможет. Юнги лишь улыбается на эту детскую наивность, как ему кажется, сканирует его глазами и тянет руку, чтобы провести ладонью по щеке Чонгука. Мин не понимает, почему он так напряжен, почему пытается кого-то выгородить? Он очень надеется, что его догадки ошибочны. – Больше всего я ненавижу враньё, Чонгук. Поэтому я задам тебе вопрос и хочу услышать правдивый ответ. Ты ведь не обманываешь меня? – Глаза в глаза, и Юнги видит в них неисчерпаемый океан... боли? Чонгук сокращает расстояние между ними, трется игриво носом в его нос и целует в кончик, тихо шепчет «не обманываю», целуя в губы. По-другому он бы не смог соврать, Юнги бы сразу всё понял по глазам. Чонгук отстраняется и изо всех сил пытается, чтобы его улыбка не выглядела натянутой. Юнги молча встает и почему-то не кажется удовлетворённым ответом, смотрит на младшего, хмурясь. – Все хорошо, хён? – по телу пробегается дрожь, но ему удаётся звучать непринужденно. Чонгуку стоит всерьёз задуматься над переводом на актерский факультет, такой талант пропадает. – Да. – Но доля сомнения засела в его душе. Почему его сердцу не спокойно? Чонгук ведь честный с ним, самый лучший, любимый, причина его улыбок. Кто ещё на такое способен– вызывать улыбку у угрюмого Мин Юнги одним своим видом? – Я люблю тебя, хён. Очень сильно люблю. Он целует Чонгука в губы и идет курить. Ему надо кое о чем подумать. Как только Юнги выходит на балкон и становится спиной, у Чонгука моментально сходит улыбка с лица, и он начинает мелко подрагивать. Теперь у него ещё больше причин переживать за будущее их отношений. Чонгук уверен, что Юнги ему точно не простит всю его ложь. Говорят, если у тебя получилось обмануть человека, то он дурак, а Чонгук думает, что это значит, что человек доверял тебе больше, чем ты на самом деле заслуживаешь, и дурак здесь именно ты. А ещё назадворках сознания слышится мерзкий голос гнома: «Вы и так не долго будете вместе». *** Для кого-то это могло быть идеальное свидание. Изысканный ресторан на верхнем этаже одного из самых роскошных отелей Южной Кореи с видом на ночной город, где столик бронируют за несколько месяцев, а цены соответствуют высокой кухне, которая известна красивой подачей маленьких порций на больших тарелках. В бокале налит насыщенный сладковатый виски из чистого ячменного солода. Дорогой костюм, сшитый на заказ, а рядом сидит привлекательная женщина в соблазнительном черном платье и с красной помадой на губах. Только вот Намджуна тошнит, тошнит от этого спектакля, что она устраивает каждый раз, упиваясь его бессилием перед ней. Он мог бы сейчас быть совершенно в другой месте в теплых объятиях любимого человека, говорить с ним о пустяках, заниматься любовью. Но он помнит, ради чего все это затевалось. Ради женщины всей его жизни, которая воспитала и дала в руки этому жестокому миру, познакомиться со светом и тьмой. Жить и бороться. – Твое кислое лицо портит мне настроение, Намджун, – вырывает его из раздумий Даын и делает глоток красного вина. Он поднимает на неё голову и дарует ей фальшивую, вымученную улыбку. – Актёр из тебя просто ужасный, Намджун. Видимо, твоя убогая старушка не научила тебя быть благодарным. Смолчать. Сжать кулаки под столом и глубоко вдохнуть. Не подать виду. Она всегда бьет по живому. Но к такому сложно привыкнуть, особенно если есть чувство собственного достоинства и характер. Но приходится терпеть, потому что есть ради кого. – Знаешь… – продолжает она вкрадчиво, – был у меня один такой, упрямый, несгибаемый, сильной личностью себя мнил, – хмыкает она, забавляясь, вспоминает. – Но знаешь что? Я смогла его сломать, Намджун. Два года понадобилось. Но сломала, – заливается смехом. – Руки на себя наложил, бедняга. – Вертит в руках бокал с вином и смотрит, как оно перекатывается по стенкам, а потом переводит на него взгляд. – Я терпеливая, Намджун. Просто надо знать, на что нажать. – И смотрит на него с белозубой улыбкой на лице. – Но мне нравится, что ты терпишь. Я уже даже привыкла к тебе, признаю, ты мне нравишься, но желание увидеть тебя на коленях, сломанным, никак меня не покидает. И я этого дождусь, – нагибаясь к его уху, шипит, – щенок. – А если все-таки нет? – Поворачивает к ней лицо с уверенностью и смотрит в ее уничтожающий взгляд. Это не первый неприятный для него разговор и, наверное, не последний. – Если все обернётся в мою пользу? – Она на это лишь беззвучно смеётся ему в глаза и кусает его за пухлую нижнюю губу, немного оттягивая ее. Он не отстраняется, знает, что будет хуже. Терпит, как всегда, как бы неприятно не было. Ее заводит его несгибаемость. Собачонка хочет поиграть, чудно, она только этим и занимается. Это она львица на охоте, а не он, он её добыча, которую она схватила, чтобы даже не съесть, просто поиграться. – Ты про тот счет на имя Мин Юнги, на который капают деньги за ваши песенки? – Выгибает темную бровь и упивается его недоумевающим и испуганным видом. Стук сердца отдаётся в ушах, кислорода дико не хватает. Он ведь не сдавался, терпел, бился по-своему, ждал, работал втихую до изнеможения, чтобы избавиться от нее. Не может быть… Не может быть, думает Намджун, единственное его спасение, и то у него его забирают, вырывают с ногтями. – Ох, ты думал, я не знала? – Притворно удивляясь, прикладывает руку к сердцу. – Врать нехорошо, Намджун. Не понимаю, зачем тебе старушка, которая тебя даже воспитать нормально не смогла?! – Но он молчит, дышит загнанным зверем и ждет своей участи дальше. А ее ещё больше веселит его состояние, продолжает издеваться, глубже копает. – Я не сержусь на глупую собачку! Я просто в ужасе, что щенок грызёт руку, которая его кормит! Это было очень глупо с твоей стороны, Намджун. – И смеётся с того, как быстро меняются эмоции в его взгляде, с полной растерянности до бешеной злости. А потом, со всей строгостью в голосе, произносит: – С этого дня, Намджун, ты больше не прикоснёшься к микрофону и не запишешь в тетрадь или куда-либо слова и музыку. Он в неверие и широко открывает глаза. Музыка – единственное, что помогало ему держаться без оммы и Тэхёна, когда он отталкивал его. Он изливал свою душу в тетрадь, сидя по несколько часов, дарил всего себя музыке, открывался и восстанавливался, чтобы не сойти с ума и не сломаться так рано. Это был способ залечивать своё сердце, покрытое рубцами и шрамами. Как он будет терпеть эти громкие мысли без возможности передать их на чистый лист бумаги? А омма ведь поняла его, поверила, что ее сын не какой-то отброс общества, который только и может, что руками размахивать. Что у него есть потенциал, талант, что он ещё может показать этому миру, кто такой Ким Намджун, главное – верить и пробовать, пробиваться. И она верила, только он ее подвел. «…счастье не в том, чтобы всегда делать то, что хочешь, а в том, чтобы всегда хотеть то что делаешь.» Он хотел, он хотел писать, сочинять музыку и исцелять ею сердца. Мечтал стать великим музыкальным продюсером, которым восхищалась бы его омма, что он послушал свое сердце и выбрал то, для чего рожден. Он был на пути к успеху… Его приглашали большие музыкальные компании посмотреть, на что он способен, но он не мог… Потому что жизнь самого дорого человека важнее его мечты. Но он продолжал писать, видимо, до сегодняшнего дня. У него всё отобрали. «Люби, кого хочешь. Занимайся тем, что любишь. Жизнь одна, другой не будет.» Он любит, любит до безумия, до покалывания в пальцах, до боли в груди, но не может быть с ним до конца честным и открытым. Не может дать ему то, что он заслуживает. И теперь не сможет отказаться от него, только не сейчас, когда он последнее, что у него осталось, чтобы не сломаться окончательно. Ему запрещено, но он любит. Он занимался музыкой, любил и жил ей… Теперь ему и это запрещено, но он продолжит любить. Жить? У него нет жизни. Для нее ему нужно отпроситься…разрешения у него нет. Даын всё у него забирает, подло играет, хитро, хочет сломать, сделать безвольной куклой. Но он не такой слабак, он знает ради кого терпит. У него остался только Тэхён, и она не заберёт его у него! А теперь его родная женщина, даже если проснётся от долгого сна, что скажет ему, посмотрев в эти измученные и полные боли глаза? Для чего она дала ему свое разрешение, благословила? Он не оправдал её надежды, как и свои. Но он думал только о ее спасение. «Запомни, сын, не поддавайся чужому мнению! Хочу, чтобы ты был счастлив!» Он не счастлив, потому что заперт в клетке, он будто израненный зверь. Кричит в душе, но никто не может ему помочь, потому что во всем виноват он сам, подписав проклятую бумагу. Он не то что поддался чужому мнению, он весь там…в чужом…ненавистном. – Да на что ты вообще рассчитывал с такой суммой, Намджун? – Выводит его из глубоких мыслей ледяной женский голос. – Что сможешь избавиться от меня и сам содержать мать?! – Она снова берет бокал и выпивает маленький глоток, после проводит языком по губам, слизывая сладковатый вкус. – Ты не избавишься от меня так просто! – Она встаёт с кресла и становиться сзади него, кладёт свои руки на его мужественные плечи и шепчет на ухо: – Ты мой! Моя игрушка, кукла, собачка… выбирай, какой вариант тебе больше нравится, мне все равно. – А потом грозно шипит, как змея, впиваясь острыми ногтями в его щеки, поворачивает его лицо к себе: – За то, что надурить меня захотел, выплатишь неустойку, как раз хватит тех денег с вашего счёта. И это я еще снисходительная! – И видя, как его глаза снова расширяются, а зубы сжимаются, довольно улыбается. – Бедный Мин Юнги. Но к нему у меня есть уважение, сразу послал меня нахуй. – И Намджун не веряще смотрит. Нет, не потому, что он ее послал, здесь ему можно только поаплодировать, что мозгов хватило не встрять в эту хуйню, а потому, что она и его хотела заманить. – Он не то, что ты – сдавшаяся тряпка. Видишь, – ухмыляется, – я тоже могу удивлять. Поэтому вы, сучий потрох, заплатите за свое упрямство и неподатливость! – Намджун громко сглатывает и еле дышит, все полетело к черту за одно мгновение. – У всего есть своя цена, Намджун. И вы ее заплатите, иначе вам обоим не поздоровится. – Проводит пальцем, скребет острым ногтем по его шее, намекая, что шутки с ней плохи. Она выпрямляется, поправляя волосы, и командует амбалу, чтобы подогнали машину, они готовы ехать. У Намджуна трясутся руки и бешено стучит сердце, эта сучка узнала его план. Ким не просиживал штаны всё это время, после работы у Даын он бежал домой и брался за все, что мог найти в интернете. Писал курсовые, статьи на заказ, переводил тексты с английского, писал музыку для рекламы... и все под именем Мин Юнги. Он думал, что заработанных денег хватит на первое время, чтобы оплачивать счета, пока он будет пахать, откладывая сумму для следующих месяцев. – Ради чего ты так загибаешься? – год назад серьёзно спросил его Юнги, когда они, после очередного срыва Намджуна, курили и пили на его балконе. Ответить Киму было тяжело, но он знал ради чего, там ведь лежит его омма, единственный родной человек на этой земле, он не мог позволить ей просто уйти. Не мог. Значило ли это, что он слабак и боится? Возможно. – Она ведь хотела, чтобы ты был счастлив. Ты загибаешься, Намджун, и ты это знаешь. Ты не думаешь, что будет лучше... просто... – Она ведь не мертва, Юнги! Она дышит! Ты хочешь, чтобы я её убил?! – громко крикнул он тогда. – Намджун. Ты ведь знаешь, что она уже... – Просто закройся, Юнги. Юнги больше не поднимал эту тему, просто помогал. Ждал, когда до Намджуна дойдёт и он сам спросит: правильно ли будет так сделать? Под «так сделать» он имел в виду отключить её от аппаратов. Чтобы наконец быть свободным. Зажить. Отпустить ее в лучший мир. Юнги считал это правильным, потому что видел в словах матери Намджуна скрытый смысл. Мин Юнги был тем, кто вытаскивал его из рук смерти, когда он уже был полностью опустошен и сломлен, призывая его быть сильным. Юнги был единственным, кто знал, на что подписался Ким Намджун. Он не смотрел на него презрительно, и не учил его жизни, а просто сказал: «Я буду с тобой, буду помогать и поддерживать, только, блять, не сдавайся!» И это была идея Юнги открыть счёт на его имя, чтобы она ничего не заподозрила. И как же он обрадуется, когда узнает, что все их планы полетели в тартарары. Когда Намджун едет с ней в машине, ему хреново. Он бледный, сердце не то что еле стучит, оно, кажется, вообще отказалось биться в его груди, за то, что он такой мудак. Ему нужно ещё пережить ужасную ночь с ней в одной кровати… и спать эта сучка точно не собирается. Если бы ему дали сейчас пистолет, он бы пристрелил, не себя, ее. За то, что ломает судьбы людей, забавляясь этим. Когда он стоит столбом у нее в спальне, ему хочется вопить во всю, в душе так и происходит, он вопит, молит прощения у Тэхёна за эту проклятую ночь. Она медленно снимает платье и откидывает его на пол, оставаясь в роскошном черном белье, он не смотрит на нее, скорее сквозь нее, вспоминает своего медвежонка, который не заслуживает всей этой хуйни и сам напросился ещё, терпеть будет, все примет, сильный он, блять. Глупый мальчишка, распрощавшийся с гордостью ради любви. Она подходит к нему с довольной ухмылкой на лице, тянет руки к его пиджаку, спускает с плеч, а затем и вовсе снимает, отбрасывает. И ее мерзкие худые руки тянутся к его ширинке, медленно расстегивают молнию на его штанах, а он еле дышит. – Пожалуйста, – сломлено, – не надо… – Осторожнее, Намджун, я ведь могу подумать, что ты влюбился в кого-то. Это ведь не так? – Его спасает только то, что в комнате чертовски темно, что не видно его израненное сердце в раскаивающихся глазах. – Не так. – Сухо, серьёзно, уверенно. Врет. – Тогда сделай мне приятно. – Тянется рукой к его макушке, поднимаясь на пальчики, и сгребает волосы в кулак, приближая его лицо к своему. – И хорошо постарайся, моя собачонка. Он берёт её на руки на её довольный всхлип и грубо бросает на кровать, но Даын не жалуется, любит пожёстче, она ещё та извращенка, и сам наваливается сверху. В голове ни одной мысли сделать ей приятно, только череп проломить, кости разломать, язык вырвать… Ему кажется, что он падает в пропасть, из которой нельзя выбраться. Ему мерзко от самого себя, как он сможет потом этими руками касаться его нежного и любимого Тэхёна? Такое ведь не прощают? Она по всему телу Намджуна проводит ладонями, стонет приторно сладко, что его тошнит от нее. С каждым прикосновением он все больше и больше ненавидит себя. Он словно делает все как по сценарию, сунуть-высунуть, толкается жестко, совершенно не думая об её удовольствии. Он не будет представлять Тэхёна на ее месте, не здесь, не так, он не будет порочить самое светлое и любимое, что у него есть. Она словно специально полосует его спину ногтями, как доказательство, что это он был здесь, ублажал ее и страдал от боли. После секса он ни минуты не ждет, одевается как можно быстрее, чтобы скорее покинуть ее дом. Он никогда не остаётся у неё на ночь, хотя Даын предлагает, даже не командует, но он всегда отказывается. – Меня, возможно, не будет целый месяц в городе, – закуривает сигарету в кровати удовлетворённо, не от секса, нет, от того, что смогла сегодня его сломить. Наблюдает, как с каменным лицом надевает белую рубашку, стараясь не показать свои эмоции, а она ведь знает, что рад щенок, что она уедет. – Можешь выдохнуть и немного поразвлекатся со своими нищими друзьями, ох, – наигранно прикрывает рот свободной рукой, – ошиблась. Кажется, в вашей шайке есть два богатеньких сынка. И зачем им дружить с низшим классом? Не понимаю. – Она делает затяжку и стряхивает пепел в пепельницу. Намджуна это совсем не удивляет, она сразу пробивает людей, с которыми он общается. Он только молится, чтобы она не узнала, что одного друга он любит до смерти. – Буду присылать тебе задания на почту. Чтобы всё было сделано. – Я могу идти? –Надевает пиджак и старается не хмуриться. – Деньги завтра вечером отдашь Чхве. – Так зовут амбала. – И да, если я узнаю, что ты был непослушным мальчиком, –дует губки, – тебе не поздоровится. – Это все? – спрашивает без единой эмоции на лице. Он, блять, ей не покажет, что уже начинает ломаться внутри. – Свободен. Он выходит спокойно из её дома, но как только добирается до свей пустой квартиры, падает на пол и долго, до боли в костяшках, до крови бьет кулаками в пол. Пытается заглушить физической болью внутреннюю, что в сердце ноет. Утром он пишет Юнги: «Она узнала. Требует все деньги». Тот без вопросов всё переводит, понимает, чем это может обернуться для них. Намджун со злостью в глазах передаёт деньги амбалу. Он возвращается в самое начало борьбы… * Намджун часто проводит время в больнице. Просто ходит кругами или смотрит из большого окна, как зелёные листья сменяют желтые, а потом и вовсе опадают, и белый снег покрывает деревья, как хмурое небо становится голубым. Или просто сидит на удобном диванчике, читает вслух интересные книги. А иногда просто вслушивается в пиканье аппаратов для поддержания жизни, этот противный писк даже иногда ему снится, не в самых лучших снах. Но он старается больше с ней говорить,рассказывать, как живет, что делает, он верит, что она его слышит, просит, чтобы она наконец открыла глаза. Даын действительно выполнила свои условия в контракте, это не белая палата, от одного вида которой сразу плохо становится. Здесь приятного персикового цвета стена, на которых висят несколько картин, телевизор, диванчик и маленький столик, очиститель воздуха. Это больше похоже на номер, чем на палату. Только вот его омме все это нахрен не сдалось. И сегодня он здесь. Стоит около ее кровати, всматривается в белое похудевшее лицо, не подающее признаков жизни. Но линии на маленьком экране говорят, что она всё ещё жива, что надежда ещё есть. Сегодня ему особенно больно, мучительно, отчаянно. У него постепенно всё забирают, оставляя лишь кровоточащее сердце. Он нежно своей ладонью накрывает лежащую на кровати руку матери, чуть теплую. – Помнишь, – всхлипывает, – ты говорила, чтобы я боролся. Почему тогда сама не борешься? – И больше он себя сдерживать не может, слезы так и льются, и он падает на колени, заходясь в рыданиях, прижимает ее руки к своему холодному лбу. – Умоляю. Проснись. Можешь хоть каждый день мне давать нагоняй, только очнись. – Снова глубокий вдох и всхлип. – Я такой слабак. Прости меня, прости. Подскажи мне что делать, слышишь, подскажи! Молчание. Не подскажет. Он уже весь красный от слез, чуть ли волосы на себе не рвёт, заходиться в диком плаче, что плечи дрожат. У него остался только Тэхён. Но как только он узнает, что Намджун ему изменят, хоть не по своей воли, так и его не будет. Намджуна одно радует, что Даын не знает, что он и по мальчикам тоже. Но и тут надо быть осторожным. Если с Тэхёном что-то случится, он себе этого не простит и не сможет жить дальше. Он не может и его втягивать в это. Поэтому, когда он успокоился, он набирает Тэхёну, чтобы тот пришел к нему под предлогом принести его книги. *** После прохладного душа уже в своей квартире Намджун задвигает шторы, погружая комнату в мрак, чтобы никто не смог увидеть, что здесь происходит, и включает лампу и телевизор на фон. Надевает спортивные штаны и майку. Сейчас он себя чувствует побитой собакой, так и хочется скулить и гавкать. Он готовится, морально, сейчас он откажется от любимого человека ради его же безопасности. И не представляет, как будет смотреть в его красивые глаза и жить дальше. Тэхён не заставляет долго себя ждать, через полчаса стучится в дверь с сумкой через плечо и пакетом в руках, и улыбкой на лице. Намджун приглашает его зайти внутрь, а на сердце почему-то легче становится, когда видит его, дышать хочется и жить. И когда он закрывает за ним дверь, Тэхён сразу же прижимает его к себе и обнимает, сильно сжимая талию, и шепчет в намдужнову грудь, как он скучал. – Я тоже, медвежонок, я тоже, – очень тихо произносит Намджун, целуя в макушку, и зарывается в неё носом, вдыхая запах волос, легко покачиваясь на месте. Возможно, в последний раз. Так и стоят пару минут, не могут оторваться друг от друга. И вот как ему отказаться от Тэхёна, когда сердце трепещет от одного его вида? Но думает, что надо сказать сразу, словно сорвать болезненный пластырь. – Я принес нам поесть, – задорно говорит Тэ, поднимая пакет, когда отстраняется от старшего и снимает обувь ногами. Но потом замечает в его глазах что-то тревожное и грустное, унылую полуулыбку, от того и сам напрягается. – Я никому ничего не говорил! Честно! – выпаливает сразу же и прикрывает рот свободной рукой. Но Намджун только машет легко головой на его слова, что не в этом дело, но тот все равно мрачнеет. – Тэ… – Замолчи! – обрывает его и нахмуривается, морща лоб. – Нет, Намджун! Даже не смей мне говорить, – словно понял, что хочет сказать Намджун. Видимо, не одного Тэхён можно читать как открытую книгу. – Нет, нет и ещё раз нет! Если за тобой не гонится банда с пистолетами, то я буду с тобой, да даже если и будут гнаться! У нас будет как в фильме, хён, – и начинает цитировать: – «Однажды ты узнаешь, что такое настоящая любовь, она и горькая, и сладкая; я думаю, горечь для того, чтобы лучше оценить сладость». Так и у нас все началось, но потом она закончится сладостью, хён, я верю в это! – непререкаемым тоном говорит и смотрит с мольбой в глазах. – Я не хочу подвергать тебя опасности, Тэхён, как ты не понимаешь? –выкрикивает несдержанно Намджун и тяжело вздыхает, зачесывая волосы назад. – Ты просто боишься, Намджун… – тихо шепчет Тэхён, опустив голову вниз, – а я не боюсь, – поднимает, чтобы взглянуть в обеспокоенные глаза старшего Кима, храбрится глупец. – Я же говорил, я все выдержу, – уже всхлипывает, не выдерживает, а на глазах появляются слезы, – чтобы ты не сделал, не говори…Я знаю, что тебе тяжело, я вижу! Но мы вместе это пройдем! Не отказывайся от меня, я прошу тебя! – И, наверное, Тэхён сейчас делает самую унизительную для себя вещь, жалкую, он встаёт на колени, даже падает со скоростью света, что Намджун не сразу понимает, что происходит. – Господи, Тэхён! – Быстро поднимает его за локти. – Я единственный, кто должен стоять перед тобой на коленях и просить прощения. – Обнимает, успокаивает, гладит по волосам, и самому хочется разрыдаться как ненормальный в три ручья. Но если он проявит слабину, некому будет привести младшего в порядок, поэтому он сильно сжимает губы и держится, ради него, пока тот плачет на его груди. – Я люблю тебе, медвежонок, только не плачь. – Тебе ведь тоже не нравится то, что ты делаешь, – со всхлипами произносит и даже не спрашивает, утверждает. Видит. Чувствует. Через пару минут Тэхён отстраняется и вытирает слезы с щек, и Намджун не сдерживается, сам протягивает ладони и аккуратно стирает пальцами, и мило улыбается. И вот как ему сейчас в глаза сказать, что он делал прошлой ночью в чужой кровати. Его медвежонок не справится, сам просит не говорить, наверное, все понимает, ведь раньше он заикался про это, но Тэхён, кажется, мысленно всё отрицает. Как долго это сможет продолжаться?! Наивный, глупый, влюблённый мальчишка. – Давай ты примешь душ, – нежно, успокаивающе, по слогам, как ребенку, – а я разогрею нам поесть? – Забирает из его руки пакет, который он все это время держал мертвой хваткой, словно спасательный круг. А потом тянется к его сумке, и Тэ поддаётся, отдает все и кивает головой. Хм, отдает все. Он уже все отдал, в буквальном смысле. И гордость, и здравый смысл помахали ему ручкой. После того как он принял душ, простояв под ним долгие минуты, не двигаясь и смотря в одну точку, как умалишённый, Намджун не подгонял, знал, что младшему нужно привести себя в чувство, Тэхён себе тихо сказал, что выйдет оттуда другим человеком, веселым, а не печальным. Что случилось у входа, осталось там…Сейчас он будет просто рядом, любить. Поэтому, укутавшись в предложный белый халат, он в приподнятом настроении выходит из ванной. Они устроились на полу, а еду положили на маленький журнальный столик и включили очередную дораму на телевизоре. Тэхён в самом деле больше не грустный, липнет к Намджуну, даже кормит с палочек, а тот, широко открыв рот, принимает еду, а потом нежно поглаживает Тэ по волосам. – Вот не понимаю я главную героиню, притом, что, кажется, она умная, – делая глоток колы, делится впечатлениями от просмотренной серии Тэ. – Хорошая же у нее была жизнь, зачем ей было подписывать контракт с противным человеком и становиться игрушкой взамен на деньги?! А Намджуну словно пощёчину дали. – Может, она хотела жить красивой и богатой жизнью, чтобы он заметил ее, – предполагает Намджун, откидываясь удобнее на диван. Нет, это не про него, он не хотел хорошей жизни, он просто спасал. – Ну да, это уже не новость, что спят за деньги, чтобы жить роскошно. Но как же твое «Я»? Гордость? Зачем отказываться от себя и становиться тем, кем никогда не будешь?! Они ведь ее все равно не примут, как бы она не старалась. Она не из их теста. И вообще, нахрен он ей сдался, если он ее не любит из-за разного положения в обществе, – хмыкает Тэхён. – Я бы так не смог. – Поэтому я тебе и люблю. Потому что ты верен себе, медвежонок. – Прижимает к себе и целует в лоб, а Тэхён чуть ли не мурлычет от такого. –И я тебя люблю, мой загадочный Ким, – смеется Тэхён, а ведь от такого надо реветь. Глупый. – Порой люди из-за своей любви готовы на сумасшедшие вещи, Тэхён. – Ага, знаю. Как Чонгук ещё умом не тронулся от двойной жизни?! – неподумав говорит Тэхён и быстро закрывает рот рукой, как будто его это спасет. Смотрит на Намджуна большими глазами и мысленно спрашивает, почему Намджун не удивлен? – Я не буду спрашивать. Я же говорил тебе. – И целует руку, которую он держит на рту. – Можешь дышать. – А я и ничего не говорил, – отпирается Тэхён и складывает руки на грудь. – Конечно, медвежонок, – подыгрывает ему Намджун. Хорошо, что он уже сам обо всем догадался, что касается Чонгука. – А знаешь, чтобы я хотел… – игриво предполагает Тэ и сексуально снимает халат с плеч, оставаясь в одних трусах, грациозно садится на бёдра старшего, обнимая его за шею. Гаденько ухмыляется, видя, как Намджун чуть не потек от его вида, и, опаляя дыханием ухо, прошептал: – Чтобы ты меня хорошенько разложил на этому полу. Намджуна дважды просить не нужно. Он уже сам завелся только от вида открытых ключиц младшего Кима. Поэтому он тут же вторгся в рот Тэхёна пылким поцелуем. И спустя пятнадцать минут в комнате слышится громкое: «Вот так…черт…» Тэхён кричит, умирая от прикосновения к своему заду, потому что чувствовать, как язык касается сфинктера просто невероятно. Намджун, видимо, сильно накосячил, думает Тэхён, раз решил извиниться таким способом. Он крепкой хваткой сжимает упругие ягодицы, что точно останутся синяки, но Тэхёну нет никого дела до них сейчас, он растворяется в этом моменте, кусает свою руку, чтобы не издавать громких стонов. Влажный язык сменяется длинными пальцами, проникающими ещё глубже. Намджун не спешит, хорошо готовит своего мальчика, чтобы он принял его член, старательно разводит пальцы внутри, говорит, как любит и как сильно его хочет. – Намджун…давай… Я уже не могу, хочу тебя в себе, – скулит Тэхён, как щеночек. Ему нравится эта поза, но колени спасибо не скажут за то, что трутся об небольшой лохматый коврик, который Намджун постелил под ним, чтобы ему не было так больно. Про себя не думает, сдирает кожу, главное, чтобы Тэхёну было удобно и хорошо. Желание его выполняют, отодрать здесь, на полу… Сам захотел, глупенький. Намджун возвращается из спальни со смазкой, не жалея, смазывает свой член и проход Тэхёна. Снова шепчет, что любит, и направляет плоть в разработанную дырочку, слегка шлепая Тэ по попе, предупреждая, что он входит, и тот расслабляется. Намджун ласково покрывает поцелуями спину, давая ему привыкнуть к ощущениям внутри, а потом начинает медленно двигаться, постепенно наращивая темп. Тэхён чуть ли не падает на пол лицом от удовлетворения, но ему не дают сильные руки Намджуна, которые придерживает его за талию. Тэхён в его руках такой слабый, такой чувствительный, что его самого потряхивает от происходящего. – Мой…Тэхён-а… – Вколачивается сильными толчками в младшего, сходя с ума от близости. –Ты такой хороший… – Не могу… – Тэхён даже не успевает договорить, как кончает на пол без прикосновения к себе, а по телу разливается такое долгожданное удовлетворение. Намджун закусывает губу, выходит из младшего, шлепая снова по попе, и переворачивает его на спину, чтобы впиться в его губы жарким поцелуем и снова войти, смотря в любимые глаза. После пару толчков Намджун сам не выдерживает от созерцания голого и прекрасного Тэхёна, что выгибается как кошка, стонет и своими ноготками впивается в его плечи, и кончает в младшего в немом крике, так и остаётся внутри, не выходит, ложится на него сверху, немного придавливая своим телом, покрывая его вспотевшее лицо мелкими поцелуями. – И ты лишал меня этого три года, Намджун! Не прощу! – шутливо возмущается Тэхён, так и лежит не двигаясь, выравнивает дыхание и целует в губы. Ему всё мало, он как наркоман, всё хочет новую дозу Намджуна, не может насытиться. А когда Намджун выходит из него, разочарованно стонет, что теперь ему там одиноко и холодно. И вот как после этого Намджуну не засмеяться. Он покрывает его плечо мягким поцелуям и дает налюбоваться своей белозубой улыбкой с ямочками на щеках, от которых Тэхён умереть готов. – Пойдем в душ, мой маленький извращенец. И как отказать Тэхёну, когда он снова своими тонкими и проворными пальчиками под теплой струей воды ласкает его крупный член с игривой улыбкой на лице и шепчет пошлости в губы между поцелуями, как хочет, чтобы Намджун его снова взял. Поэтому Намджун прижимает его к холодной плитке и берет сзади, как оголодавший зверь. И после секса в душе, высушив волосы, они устраиваются на диване, снова едят и запивают пивом. Восстанавливают силы, продолжая смотреть дораму, которая Намджуну не очень нравится, потому что близко к его сердцу, близко к его истории, но он смотрит, потому что Тэхёну она нравится, а это главное. А ещё ему нравится, как Тэхён свернулся на диване словно медвежонок и положил голову ему на колени, чтобы Намджун мог легко поглаживать его взъерошенные волосы, играться с ними, просто наслаждаться моментом с ним, слушать его беззаботный смех и вечное «Намджун, хён, ты только посмотри…» И Намджуну сейчас так хорошо, уютно, тепло, что ради такого он готов вытерпеть всё. Но, как известно, после счастливых мгновений всегда наступает пиздец. И время не спит, вечно куда-то спешит, убегает, а он хочет так его остановить в этот момент. На телефоне высвечивается пол-одиннадцатого, и Намджун совсем не хочет открывать свой рот, чтобы это произнести, но… – Тэхён… – Да? – Я не хочу этого говорить, поверь, но ты не сможешь остаться. – Ох. – Он соврёт, если скажет, что не кольнуло внутри. Он поднимается с его колен, и его лицо освещает свет от телевизора, и Намджун может рассмотреть, как только что радостный взгляд сменился на отстранённый, немного печальный. Но Тэхён выдавливает из себя легкую улыбку и целует краешек губ Намджуна, говоря этим, что все хорошо, он не обижается. – Хорошо. – Блять… – вздыхает Намджун и прикрывает веки от досады, но он ничего не может, он птица в клетке, и тэхёнова безопасность на первом месте. А потом видит, как Тэхён берет его руку, переплетая их пальцы, подносит к губам, целуя, ласково улыбаясь. – Все нормально, хён. Я знаю, что ты бы не хотел, чтобы я уходил. – С нежностью и пониманием в глазах. – Только не расстраивайся. И Намджун думает, что он его не заслуживает. Тэхёна беречь надо, лелеять, пылинки с него сдувать, цветами задаривать, мир к ногам бросать. Разве можно быть таким? Он должен задавать тысячу вопросов, сердиться, да вообще плюнуть под ноги Намджуну и уйти, сказав, что достоин лучшего, а он сидит здесь и говорит: «Не расстраивайся.» И как Намджун может спокойно смотреть ему в глаза и не разреветься. Он такого не заслуживает, что первый, что второй. – Я вызову тебе такси. Напишешь, что добрался домой, хорошо? – Прижимает к себе ближе, обнимает, целует в макушку. Не хочет прощаться, не хочет отпускать. – Да. Спасибо, – шепчет в грудь, сам уходить не хочет. – Мы же завтра увидимся у Чимина? – Да. Я зайду к тебе, а потом мы можем вместе пойти к нему. – Было бы хорошо. Только знай, отдохнуть я тебе не дам! – И отстраняется, чтобы поиграть бровями, испорченный ребенок, добившийся своего. – Тэхён! – Смеется Намджун и лохматит его волосы. Другой рукой берет телефон, чтобы позвонить и заказать такси, и когда ему отвечают, Тэхён начинает специально говорить, какие позы он бы хотел попробовать, что Намджун только после третьего «алло» вспоминает, что он должен был сказать, ошеломленно смотря на младшего. Вот как после такого его отпускать?! – Я поставил твои книги на полки, хён, – говорит Тэхён, обуваясь, пока Намджун держит его пальто, чтобы потом надеть на него и обмотать своим шарфом, потому что модник сказал, что не было подходящего цвета, а мода важнее, чем замёрзнуть, за что получает шлепок по жопе. – Ты их хоть читал? – Выгибает бровь и застегивает пуговицы на пальто Тэхёна, потому что хочется поухаживать за своим, можно сказать, парнем. – Ну…я пытался хён, честно, но что-то пошло не так. Я прочитал почти в каждой книге по паре страниц, хён, так что это считается! – довольно произносит младший и встает на цыпочки, чтобы поцеловать старшего в нос, вызывая смех у Намджуна. – Я даже не удивлен. – Обматывает шею шарфом под довольный взгляд младшего. Ещё одна вещичка Намджуна в его гардеробе, чем не радость-то, вещи любимого уже важнее моды. – Забыл сказать, хён, что твой парень умный и без этих твоих заумных книжек. – Обнимает за талию, придвигаясь ближе. – Меня взяли на стажировку в популярную галерею! – хвастается Тэхён и кладет голову на плечо, чтобы его погладили по волосам. – И чтобы ты знал, там было очень большой конкурс, хён, но они выбрали меня! – Я рад за тебя, мой медвежонок. – И целует в губы на прощанье. – Я люблю тебя. – Я тебя тоже. Будь осторожен, пожалуйста. – Я буду как шпион, хён. Не переживай. – И ещё раз клюет в губы и быстро отстраняется, потому что ещё немножко, и он не захочет никуда идти, даже если его выставят за дверь. Когда Тэхён уже сидит в такси, он думает, что было, если бы он позволил сегодня Намджуну его отпустить. Как бы он справлялся дальше, потому что он уже утонул и хочет ещё больше тонуть в любимых руках. Ему уже позволили быть рядом, показали, как это, и ему все равно, какую он цену заплатит за это, пусть это будет его гордость или честь. Пусть он будет самым жалким человеком в мире, но Намджуна он не готов отпустить, точно не сейчас.