Во всем одни контрасты До самой глубины. Тихони только страстны, Пророки все лгуны. И эта сила слабых, И эта нежность злых. И недоступность славы — Спасенье для иных. А. Абрамов
Капитан Лука Модрич и первый пилот Иван Ракитич по прозвищу Мамаша и Папаша — это идеально совпадающая, гармоничная пара родственных душ, союз, заключённый на небесах, по мнению многих на борту «Искры». Если бы многие на борту «Искры» знали, как сильно заблуждаются! Фетиш Ракитича — чаи классических и гибридных сортов, а Модрич предпочитает кофе, такой крепкий, чтобы растворял пластик. Модричу интереснее читать, ну а Ракитичу — смотреть и слушать. Каюта Ракитича — царство упорядоченного хаоса, он носит даже униформу с самыми модными майками, носками и трусами в тон. Модрич надевает первое, что выпало из шкафа, но маниакально раскладывает предметы по линеечке. Модрич от всего сердца поддерживал правительство Земли, а Ракитич — сепаратистов с колоний, которые и выиграли гражданскую войну, покончив с господством вышеназванной земной метрополии над собой. Из каждого отпуска Ракитич возвращается с новым украшением на коже. Консервативный Модрич так привержен естественности, что на четвёртом десятке не обзавёлся ни одним проколом или тату. Луке нравится жёсткий секс, а Иван несколько лет назад пресёк первую и последнюю капитанскую попытку грубо взять его. Ну а в другой раз (тоже первый и последний), когда Лука укусил до крови, то Иван ласковым шёпотом пообещал: «Ещё раз так сделаешь, sunce moje — и тебе потребуется протезирование. Нет, я не был жертвой насилия, просто я люблю делать это НЕЖНО». Один из них не закручивает зубную пасту, и это самое драматичное их несовпадение. Они трудятся над компромиссами к обоюдному удовлетворению, как не трудились дипломаты, что заключали мир в конце той самой гражданской войны. Потому что дипломатическими эмиссарами не двигала любовь.5…
— Почему я обожаю бывать у тебя… — уставший после дежурства Иван потягивается, выйдя из маленького санузла и распространяя вокруг себя цветочный аромат дорогого мыла, — потому что у тебя есть персональный душ. Общая душевая мне не по душе. — Видишь, как выгодно быть любовником капитана! — солидным басом отзывается Лука, выключив рабочий терминал и совсем несолидно повиснув у него на шее. Они садятся на кровать с самоподогревающимися кружками чая у одного и кофе у другого. Молча смакуют и подзаряжаются энергией. — Отправлял поздравление сестре? — Ей, любимой. Жалко, что я не попаду к ней на свадьбу… но, чёрт возьми, я не успеваю на столько её свадеб за шесть лет, телепортация пока ещё в разработке. — Что ж, надеюсь, Ясмина найдёт своё счастье с четвёртым мужем. — Он не четвёртый, он второй… — поймав иванов удивлённый взгляд сквозь пар над кружками, Лука поясняет: — эта парочка в который раз разбегается, а потом снова женится. — Оу… Бывают и такие ролевые игры, — философски откликается тот. — А что с запутанными семейными делами у твоего брата? — Лука дотрагивается до завитков имени «Деян» на бицепсе полуобнажённого Ивана. — Они с мужем и женой полюбовно развелись с ещё одним супругом. Лука припоминает: — И сколько же их там сейчас?.. — Был законный брак на четверых, стал на троих. Шутят, что теперь проще выяснять, кто ночью съел колбасу. — Как скучно мы с тобой живём! — восхищается Лука, допивая кофе. — Извините за вмешательство, но я должна кое-что сообщить… — раздаётся с потолка мелодичный голос I.V.A., когда они уже возятся на скрипящей кровати. Вздрогнувший Иван недовольно отрывает губы от пупка Луки: — Боже, к чему я никогда не привыкну, так это к тому, что она каждую секунду смотрит на нас! — Сожалею, господин Ракитич, но я технически неспособна не видеть всего, что происходит на борту «Искры», таков протокол безопасности. Я здесь не как женщина, а как искусственный интеллект, так что не обращайте внимания. — Тётя Ива, — так же недовольно вздыхает Лука, — если ничего опасного не произошло, пожалуйста, переадресуй дело Перишичу, а нам доложи через… через полчасика, окей? — Хорошо, — I.V.A. умолкает, к его великой радости, и он снова подставляется под медленные распаляющие поцелуи. — Чёрт, Лука! Не царапайся, а то свяжу. — А свяжи!.. Лука любит в темноте, а Иван — рассматривать всё-всё при свете. Иногда они обходятся компромиссным полумраком, иногда уступают друг другу, и в эту самую минуту покрасневшая от возбуждения переносица птичьего носа выглядит трогательно при ярком освещении. Иван, лежащий сверху, охотно тянется к ремню, чтобы спасти свою спину, но удивлённо поднимает глаза куда-то выше модричевской макушки: — Лука… слушай, только не оборачивайся… — Что? Конечно же, тот выворачивает шею. И издаёт вопль ужаса, на который сердито стучит в стену Брозович: «Эй, я всё понимаю, но купите себе кляп!» Из вентиляционного отверстия над изголовьем кровати неспешно спускается витками лиловый питон, пересекая литую табличку «The best things never come easy». Ивану запоздало вспоминается, что их причальный отсек слишком долго был открыт во время выгрузки компрессоров посреди первозданных джунглей Фавна-6… — Ива, почему ты не сказала о змеюке на борту? Это называется, ты всё видишь? — возмущённый Лука, одетый в одну резинку на запястье, звериным прыжком оказывается в самом дальнем углу каюты и прицеливается в питона из бластера. — Господи, ненавижу змей!.. — Вы попросили отложить доклад, если нет опасности, капитан, — отточенный слух Ивана улавливает ироничные нотки в ответе «тётушки». — Этот вид рептилий с Фавна-6 не представляет угрозы для хомо сапиенс. Иван осторожно трогает пальцем сухую шершавую чешую. Неугрожающий питон сворачивается на согретой телами простыне сонной пирамидкой колец. — Отставить стрельбу, солдат, — улыбается Иван. — Смотри, какой забавный. — Я не убью ЭТО, если ты не захочешь включить его в наши постельные развлечения, извращенец.4…
Лука и Иван вместе со вторым Иваном (и, по совпадению, вторым пилотом) идут по коридору, чинно беседуя о взвинчивании топливных тарифов из-за спорного транскорпорационного проекта «Суперлига». — Перес что, хочет новой войны? — Перишич, хмуря брови, показывает голограмму последнего ценового графика. — Земля такая Земля… — пожимает плечами Ракитич. — В прошлый раз она потеряла все свои аллоды, которые теперь стали равными ей государствами, и жаждет былого величия. Она достойна своего президента Фло. — К президентам прекрасных независимых Ювении-А и Славии вопросов не меньше, — лениво комментирует Лука, делая пометки в графике. — Аньелли и Чеферин мутят какую-то вендетту через «Суперлигу», а страдать должны мелкие независимые компании вроде нашей. Спасибо, что договорился с Лысым Томом насчёт серых дозаправок, — хлопает он Перишича по плечу. Он и Ракитич шагают с таким расчётом, чтобы Перишич находился между ними, и особого внимания друг к дружке не демонстрируют — такие себе обыкновенные капитан и старпом. Однотонный коридор разукрашен скучающими в четырёх стенах членами команды, подобно тому, как народы земного севера покрывали яркими узорами свои вещи, чтобы хоть малость расцветить тусклый приполярный мир. На двери в каюту Деяна — постер с фотомоделью в вырвиглазно-алом кружевном бикини. На каюту Домагоя указывает стрелка с надписью «Место для удара головой» и смайликом. На двери Младена Петрича (проходя мимо, Ракитич косит на неё глазом и чуть заметно усмехается) — скромная табличка «Прошу не звать меня постоянно на помощь, если корабль не засасывает в чёрную дыру. Благодарю за понимание». — Ну что ж… не забудьте замолвить Биличу словечко за меня, — машет Перишич товарищам, остановившись у своей каюты, и ворчит под нос: — Опять кто-то прилепил стикер с курицей, да что ты будешь делать… — Без вопросов, брат! Повышение зарплаты при твоей работе за десятерых давно заслужено, — отвечает Ракитич. — Спокойной ночи, парни. Оставшись одни в коридоре, Лука и Иван сбрасывают серьёзные маски, озорно переглядываются, как дети, стоило только взрослому уйти, и наперегонки мчатся в капитанскую каюту навстречу неспокойной ночи. — Ajmooo! — восклицает Лука и вспрыгивает на него крабиком, чертовски соскучившись после отпуска, который каждый из них проводил со своей роднёй. — Подкачался, а? — под новенькую футболку забираются жадные ладони. — На твоём прессе можно сыр натирать. Я хочу срочно тебя трахнуть, Ива-анко… сегодня я неспособен на романтические прелюдии. — Нет… я хочу… тебя… трахнуть, — Иван спорит между поцелуями, извлекая его из комбеза, майки и трусов — от звучания своего уменьшительного имени, которое является исключительной привилегией Луки, он теряет голову. — Ого, а это что? — Лука заинтересованно проводит по новой пёстрой татуировке на поджаром животе. — Отпечаток ножки Адары. Она так очаровательно пинается, что я не мог не… — Слушай, у тебя очень милые племянницы, но… ты весь расписан именами, а теперь ещё и отпечатками родственников. Даже и не знаю, как целовать тебя в тех местах. Привалившись вместе с обнимаемым Лукой к стене, Иван давится смехом: — Иногда у тебя странные загоны… Модрич, только не говори, что, когда мы познаём друг друга в библейском смысле, ты представляешь мою родню. — Нет, ну что ты несёшь… — теперь очередь Луки неловко заржать. — Это просто татуировка. И не весь я расписан, на мне ещё хватит места для твоего портрета в полный рост — ты же компактный… — Лука шлёпает его. — Хорошо бы ты проколол хоть одно ухо, тебе очень пойдёт с длинными волосами. — Я доволен всеми природными отверстиями, больше мне не надо. Давай бросим монетку, кто сперва сверху?.. Во втором тайме поменяемся воротами, как выражается Домо. Иван довольно кивает и ищет в лежащем на полу комбезе «старинную» фиванскую монету с изображением щита, которая после актёрского прошлого осталась у него на память из реквизита… Спустя час они демократично идут на второй заход, поменявшись местами. Кровать сегодня особенно зверски скрипит и шатается, когда Лука целует подпрыгивающего на его бёдрах Ивана и старается оглаживать, сжимать, ласкать, успеть по всему идеальному телу, увы, лишь двумя руками — но не впиваться в ягодицы со всей дури до синяков — делать всё, что нравится дорогому человеку, чтобы получать от него то же самое. Низко склонившийся Иван дышит ему в шею и прихватывает зубами кожу под поощряющий шёпот «Сильнее!», боль от укуса подхлёстывает удовольствие, и Лука толкается в стонущего Ивана всё глубже… Кровать тоже издаёт стон и рушится вместе с клубком тел. Лука больно (и это уже не возбуждает) прикладывается затылком об стул. Ругаясь, они распутывают руки-ноги. «Купите себе два кляпа!» — кричит за стенкой Брозо. — Наш грузовоз проектировали антисексуалы, — качает головой Иван и заботливо дует на модричевскую шишку. — Мало того, что каюты одноместные, так в придачу ещё койки и по ширине, и по прочности рассчитаны на одного человека, а не на родео вдвоём… — Воинствующие антисексуалы, — кротко соглашается Лука. — И фэтфобы. — Почему? — Так мы с тобой вдвоём весим максимум сто пятьдесят кило. Пойдём к тебе в гости, ковбой, проверим на прочность твою койку?3…
Уже много веков ни один нормальный хомо сапиенс, к какой бы культуре и полу он ни принадлежал, не гнушается ухаживать за своей внешностью. Иван всегда был дельным человеком и думал о красе ногтей — и не только ногтей, поэтому сейчас, глубокой ночью, он входит в каюту Луки, забыв смыть с лица увлажняющую маску из фосфоресцирующей красивым пурпурным светом пыльцы альтаирских папоротников и склоняется над постелью спящего… Во мраке раздаётся шорох, а затем прямо в лоб не успевшему испугаться визитёру упирается дуло бластера, который Лука выхватил из-под подушки. — Блядь! — Лука, моргающий с видом выпавшей из дупла совы, испуганно отбрасывает оружие подальше. — Прости, пожалуйста! День выдался такой нервный, что веселее только попадание метеорита… — И что бы ты написал на моём надгробии? «Здесь лежит Иван Ракитич, убитый во цвете лет своим параноиком-капитаном, который держит в постели арсенал и сначала стреляет, потом смотрит, в кого»? — «Здесь лежит любовь всей моей жизни, которая шаталась ночами по кораблю, вымазавшись… ЭТИМ!» Ох… хорошо, что ты не встречаешься с Марио. — Хорошо, да, — Иван всецело согласен. — Но при чём тут Марио? — Этот реально сначала стреляет, потом смотрит. — А ты откуда осведомлён? — подозрительно интересуется Иван, вытирая светящуюся физиономию салфеткой. — Ну, не совсем оттуда, откуда ты подумал. Не ревнуй, лучше посмотри, что ещё у меня припасено под подушкой… — Лука вытаскивает небольшого робота-осьминога, — познакомься, это Пауль. — Ух ты!.. Ну и кто из нас извращенец? Эта штука же выделяет пять видов разных смазок? — Я ещё не опробовал, а ты откуда осведомлён? Через некоторое время выясняется, что покрытые присосками тентакли могут удлиняться, скручиваться в спираль и вращаться в таком виде как внутри, так и снаружи, что седьмой режим вибрации самый охуенный для Ивана, а десятый — для Луки, и что выспаться можно и в следующей жизни. — Боже… это будет… незабываемая ночь, — шепчет Иван, зажимая рот сладостно вздрагивающему в его объятиях капитану, чтобы их не прибили соседи. Тот, совершенно ошалевший, облизывает его пальцы и прижимается так крепко, что Ивану в грудь впечатывается армейский жетон в форме короны — памятка Луки о когда-то родной эскадрилье, которая прозывалась королевской. Удар сотрясает «Искру» сверху донизу, свет гаснет, на стенах вспыхивают аварийные красные лампочки, зловеще разбавляя темноту. I.V.A. сообщает под аккомпанемент противной сирены: — Красная тревога. Попадание микрометеорита в третий отсек. Частичная разгерметизация, пострадавших нет. Повторяю… — Воистину незабываемая ночь! — ворчит Лука, пока они, перемазанные различными жидкостями, извлекают тентакли из труднодоступных мест и поспешно влезают в одежду, толкаясь в тесном пространстве. Отсветы сигнализации отражаются в их глазах мрачным огнём. — Эй, отдай, это мой ботинок, твоя золушкина туфелька сорокового размера на меня не налезает! — нервно ухмыляется Иван. Его чубчик фосфоресцирует в темноте остатками увлажняющей маски. — Тридцать девятого… У меня всё стоит, где надо… включая ботинки! Они пулей вылетают за дверь, чуть не споткнувшись о розовую коробочку с кляпами, которую поставил у порога некий дружелюбный сосед. Брошенный на смятой постели Пауль грустно машет вслед убегающим хуманам тентаклями.2…
Быстрый замах кулаком в чёрной перчатке. Уход в перекат через левый бок. Прыжок назад и удар ногой. Офицер по вооружению Марио Манджукич ведёт бой с тенью в спортзале «Искры». Худощавое долговязое тело, затянутое в наглухо закрытое тренировочное трико, движется с волчьей ловкостью, наносит удары пустоте, изгибается в атаках и уворотах от воображаемого противника. Все знают: когда Марио занят своими делами, нужно любоваться и не мешать. Первое — необязательно, второе — жизненно важно. Лука переводит взгляд на мерно поднимающуюся и опускающуюся поблизости штангу в руках Ивана. Блинов — на семьдесят килограмм, мокрая футболка уже облепила легко потеющего Ракитича, не скрывая ни одной мышцы, но до усталости ему ещё далеко. — Не зевай! — подмигивает он, кивая под ноги засмотревшемуся Луке. Тот отвечает высовыванием языка и увеличивает скорость на любимой беговой дорожке — любуйся. Иван демонстративно добавляет на штангу ещё пару блинов и с порыкиванием продолжает жим. Пока «Искра» не отойдёт подальше от гравитационной зоны звезды, чтобы прыгнуть в подпространство, время скучно тянется как пластик на огне, поэтому релаксационный отсек никогда не пустует. Работа у них — не только кнопки нажимать, и это требует физподготовки. Полоски бумаги, закреплённые у вентиляционной решётки, сильно колышутся. — Я усилила проветривание, в атмосфере опасно высокая концентрация тестостерона, — говорит I.V.A. Запыхавшиеся Лука и Иван лишь ухмыляются. Марио никак не реагирует, продолжая неистовый поединок с тенью. Они смотрят на него и молча обмениваются сочувственными взглядами. Марио уже нет в душевой, когда они, чувствуя приятную ломоту в натруженных тренировкой мышцах, заходят туда с полотенцами под мышкой. Туалет и умывальник имеются в каждой каюте, а вот душевая — общая, что поделаешь, это старый грузовоз (пусть и таящий много сюрпризов), а не фешенебельный пассажирский лайнер. А ещё это их дом. Лука быстро моется, пока счётчик не выключил воду, и слушает, как Иван по ту сторону перегородки глуховатым голосом напевает старый гимн:Но сейчас мы все заодно, все заодно, Единый флаг нас объединяет, сине-гранатовый на ветру, Мы смело кричим наше общее имя…
Задумчивый Лука поигрывает висящим на шее жетоном-короной — памятью о его белой эскадрилье, о проигравшей всем этим сине-гранатовым колонистам-мятежникам Земле, которая не была его родиной, но была его стороной. Что же: мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе. Мир изменился, но для бывшего лейтенанта ВКС Луки Модрича нашлось в нём место… для всех, кто сражался по разные стороны и сбежал сюда от былой славы. Лёгкое прикосновение к волосам. Встав на цыпочки, Иван протянул руку поверх перегородки и гладит его по макушке. Лука ловит его пальцы и касается скользящим поцелуем. Неожиданно тело теряет вес, ступни отрываются от пластикового покрытия. Лука медленно устремляется к потолку, а рядом взлетает такой же голый и озадаченный Иван, похожий на мокрого кота. — Ива, что происходит? — Перебои в системе искусственной гравитации, — сообщает I.V.A., — для их устранения гравигенератору требуется перезагрузка длительностью в двенадцать минут. Всё в порядке, ни у кого из экипажа не случилось неприятностей. — Даниел был прав с диагностикой: нам нужно в ремонтный док после метеорита, а то вдруг завтра мы прыгнем в подпространстве туда, куда не ступала нога человека… — поворачивающийся вокруг оси Иван сдувает капли воды с кожи, и они кружатся в воздухе. Длинный высветленный чубчик развевается как вымпел (спасибо, что не сине-гранатовый). — Правильно, остановимся на Глизе через шесть дней… — Лука, покусывая губу, наблюдает за этой красой в ореоле капелек и решается на шалость: — Слушай, никто ведь не пойдёт, то бишь, не полетит мыться до включения гравитации. — И? — Ты… пробовал секс в невесомости? Кошачьи глаза Ивана понимающе хитро прищуриваются: — Пробовал. — А я — нет. И на свете нет лучшего партнёра для этого опыта, чем ты. И здесь, — Лука расправляет плечи, — мне просторно, ну, ты понимаешь, без риска, что меня накроет… Иван потирает руки: — Что ж... Ива, будь добра, заблокируй дверь. У них есть неполные одиннадцать минут, этого мало для проникающего секса с подготовкой, к тому же Иван предупреждает, что «при фрикциях мы будем прыгать как мячики от стены к стене». Поэтому… — Мы сейчас, наверное, похожи на символ инь-ян. — Парящий инь-ян. Боже… Чёрт… Ива, начинай видеозапись, доступ — строго по моему и Ракитича паролю. — Включено, капитан. Наступает молчание: у людей в позе 69 одинаково заняты рты, а искусственный интеллект достаточно тактичен, чтобы веселиться молча. Перед самым носом Луки — могучие белые бёдра, за которые он держится, чтобы не отлететь. Хочется сказать Ивану, что тот совершенен как бог, куда ни посмотри, но неохота прерывать важную работу ртом, чтобы Иван не переставал так тяжело и сладко вздыхать. По его собственной ягодице выводит буквы палец: «Вау, почему мы не сделали этого раньше?» «Доламывали Пауля», — чертит Лука в ответ по внутренней стороне подрагивающего бедра между тремя родинками. Белое постепенно розовеет, розовое — краснеет. Они парят в воздухе, во всех смыслах поглощённые друг другом. Мимо по эллиптической орбите дрейфуют флаконы с жидким мылом, полотенца и одежда. Сплетённые тела соприкасаются с потолком и медленно отлетают в сторону стены. Вокруг витает облако блестящих на свету капель, которые драгоценностями украшают длинное тело Ивана. «Не сверни мне шею. Твои ноги — супероружие», — пишут ему с той стороны. «Что ты ел для такого вкуса?» — рука Луки подрагивает от сумасшедших горячих ощущений — язык и губы Ивана вытворяют чёрт знает что. Лука десятки раз бывал в невесомости, как любой астронавт, и рос при мизерной гравитации на Плутоне, но во время секса всё тело с ничего не весящими органами, сосудами, нервами воспринимается ирреально, каждое прикосновение отдаётся дрожью. «Сепульки». «Иван-чудак». «Кукумявка». Почему-то писать менее неловко, чем говорить: «Я тебя лю…» — Внимание, — провозглашает I.V.A., — включение гравитации через пять, четыре… — Мммф… ох, блядь! Во избежание травм сила тяжести должна возвращаться ступенчато, начиная с 0,1 G, но на этом корабле всё не слава богу. За долю секунды перед звучным «бух» об пол в уме Луки проносится картинка, как меддроид Зоран в окружении заботливой команды пришивал бы обоим откушенное хозяйство — если бы они с Иваном не успели расстыковаться. Пока они, дурацки смеясь, помогают друг дружке встать и потирают ушибленные места, запертая дверь душевой начинает светиться багряным и прогибаться внутрь рваным куском. В оплавленное отверстие заглядывает карий глаз Марио, вооружённого плазменным резаком. — Я говорила господину Манджукичу, что с вами всё в порядке, — если бы I.V.A. могла сердито всплеснуть руками, она бы сделала это, — но он видел только заблокированную дверь и решил вас спасти, твердя «No good, no good». Оценив диспозицию, Марио молча салютует товарищам, которые продолжают с отвисшими челюстями держаться друг за друга, закидывает резак на плечо и уходит спать. — Ой. Ива, выключи запись, пожалуйста.1
Временами невелика беда, если тебе расквасили губы и ты неспособен целоваться. К примеру, ты старательно затеял пьяную драку в орбитальном трактире «Русский медведь», а тем временем твой замаскированный под заезжего музыканта старпом запустил в компьютер забегаловки вирус, пока «прятался» за стойкой от летающих бутылок. У директора Билича будет полезная информация о траффике контрабанды, в котором это место служит перевалочным пунктом, а у вас будут небольшие премиальные… Если бы в ходе драки Лука не угодил обеими руками в блюдо с диковинным соусом и теперь не сидел с онемевшими от токсичного вещества кистями, день бы вполне удался. Меддроид Зоран уверил, что через день-другой подвижность и чувствительность полностью восстановятся, и разбитые губы заживут до послезавтра благодаря мази-регенеранту. Маленькая проблема лишь в том, что сегодня Лука и Иван хотели отметить годовщину знакомства — и не в их правилах переносить на послезавтра свои планы по причинам меньшим, нежели перелом позвоночника. — Где наша не пропадала! — весело говорит Иван, обнажаясь под голодным взглядом. — Я сам всё сделаю, располагайся поудобнее, будешь лежать и получать удовольствие… так или эдак. В его крошечной каюте горят маленькие разноцветные свечки, которые позаимствованы из кухонных запасов для именинных тортов, освещая собранную по всей галактике коллекцию холодного оружия на стенах, голографические постеры фильмов Ивана и другое странное барахло. Мерцает золотым хитином чучело огромного денебского муравья (исконное название этого существа может выговорить разве что Бадель). На изогнутых усиках висят метко брошенные хозяйские носки. Капитан пугал товарищей этой диковиной, пока старпом не переселил её к себе, спася команду от самодурства. На тумбочке стоят бокалы (с соломинкой — для пострадавшего) и контейнер с недоеденными персиками и маленькой дыней. Улепётывающий от вышибал Ракитич свистнул его с кухни «Русского медведя» в качестве компенсации. Кормить смущённого Луку мягкими кусочками было упоительно. — Давно хотел спросить — что это за восьмёрка? — раздетый Лука, разлёгшийся на алом махровом пледе среди подушек, кивает на перламутровый странный предмет, который украшает стену. Он шепелявит опухшими губами, но лучится радостью в предвкушении ночи. — Это боевой бич, который используют на Альрише. Как-нибудь покажу в спортзале, здесь не развернёшься… — Я к тебе как в музей прихожу, сеньор Зорро. Но по мне — ничего нет надёжнее бластера… А вон там интересный барабанчик, узоры на нём красивые. — Это татуировки. Брови Луки сходятся вопросительным домиком: — Что за животное с тату? Оно бегало или плавало? — Оно настаивало, чтобы я называл его «мой капитан». — О… мне лучше не убирать бластер из-под подушки?.. — Лука игриво облизывает губы, забыв о швах, и морщится. — Ты не настаивал, я начал сам, помнишь? — завершающее движение — и салатовые трусы (в тон с носками) улетают на барабан. — Поэтому я здесь, с единственным, пусть и немножко побитым, капитаном моего сердца… — Если бы ты не был полон сюрпризов, это был бы не ты, Иванко. Ты… — Луку осеняет, — похож на персик. Мягкий и бархатный снаружи, а если неосторожно глубоко куснуть — сломаешь зуб об косточку. Сверкающий ослепительной улыбкой Иван забирается на постель, жарко нависая над ним, и указывает на бутылку вина: — Это оно на тебя так действует или лекарства Зорана? Что ж, тогда ты — дыня. — М? — Потому что наоборот мягкий внутри. А снаружи ты таков, — для начала он касается языком большого родимого пятна у Луки на груди, — что, когда все мы отстреливались от наёмников Дешама, кто-то из наших кричал им: «Постарайтесь сдаться папе, мама пленных не берёт!» Пахнет земными полевыми цветами и той озоновой свежестью, что пропитывает воздух после грозы, из динамиков шелестит ветерок и стрекочут сверчки, словно свидание происходит в высоких травах. Но сегодня мироздание вознамерилось так или эдак помешать им упасть в высокие травы. Изощрённый минет-прелюдия («Я буду целовать тебя во все места, кроме рта») обрывается: чем сильнее у Луки учащён пульс в тесном пространстве, тем выше вероятность приступа клаустрофобии. И мгновенно гаснущего, как задутая свеча, возбуждения — так уж устроен его организм. Иван чувствует обмякающую во рту плоть и, догадавшись, смотрит вверх: Лука, только что блаженно стонавший, лежит, сжав дрожащие челюсти, и сосредоточенно дышит по отработанной годами системе: — Господин Ракитич… похоже, наша миссия по изучению сверхмассивного объекта, поглощаемого чёрной дырой... отменяется. — Как ты? Воды дать? Эх, каждые несколько недель такое. — Ничего страшного, скоро пройдёт, — зло кривится Лука, отпивая через соломинку из поднесённой бутылочки, — но… придётся нам просто пить вино и читать стихи в нашу годовщину. Я нынче чемпион: я собрал кккомбо из разбитого хлебальника, нерабочих рук и у меня не встанет в ближайшие часы после приступа — мне даже тебя нечем порадовать. — Не называй такие красивые губы хлебальником. Но что насчёт лечения от клаустрофобии? — Лёгкой терапией не получается, — виновато пожимает плечами Лука, — а тяжёлой, скажем так… меня заодно вылечат от многих других вещей, и меня самого останется мало. — Ничего, скоро будем в увольнительной — погуляем на премиальные. Снимем в лучшей гостинице номер размером с футбольное поле, там тебя плющить не будет. — Принято. Полежим в огромной душистой ванне твоей мечты… — Помнишь, как я растирал твоё замёрзшее бренное тело во время знакомства на Персефоне-7? Особенно вот здесь… — Иван гладит пушистые лодыжки коротких, но мощных ног и легко, не пытаясь возбуждать, целует взъём стопы. — Так! Есть план Б! — обрадованно вскидывается Лука и смахивает волосы со вспотевшего лба непослушной ладонью. Это щекотно, экзотично и забавно. Небольшие ступни Луки скользят по телу сидящего перед ним Ивана, пальцы защипывают соски и неловко, но старательно теребят, словно это первый неумелый секс. — Я говорил, что мне нравятся твои ноги? О… вот так… — Да брось, до твоих модельных им далеко, — тёплые стопы упруго нажимают на рельеф пресса. Лука прикладывает правую ступню к татуировке с отпечатком детской ножки, иронично хмыкает. Его ноги спускаются к обильно смазанному члену, осторожно поигрывают с мошонкой на пробу. — Зато у меня ласты обыкновенного мужика, а у тебя — маленькие такие, — мурлычет Иван, отдаваясь изучающим нежным прикосновениям, но не теряя контакт взглядов вместо контакта губ. Грубоватая кожа на подошвах, более мягкая — на подушечках пальцев… Он смакует контрастные ощущения, не дотрагиваясь до себя и позволяя находчивому кэпу осваивать новые горизонты. — А это здорово!.. — шепчет он, чувствуя, как вся кровь устремляется на юг. — Попробуй немножко сильнее… оуу... не оторвёшь, не бойся. — Будто колбаску катаю, — Лука сосредоточен, забавен и, несмотря на синяки, прекрасен в уютном свете свечей, позабыв про собственный дискомфорт ради удовольствия Ивана и азарта новой игры. — Нужно иногда так развлекаться... видел бы ты себя сейчас, Иванко! — он растопыривает пальцы ног и начинает ловко водить ими по всей длине колбаски, прихватывает головку, щекотит ногтями, меняет давление в разных точках, всё быстрее и быстрее, как играют на струнных инструментах безрукие музыканты. Иван, задыхаясь, раздвигает бёдра пошире и судорожно хватается за спинку кровати… — Знаешь анекдот? Разговаривают двое… — Иван изображает низкий мужской и высокий женский голоса: — «Представляешь, мой муж стал импотентом! — Это ничего, а вот мой муж трижды импотент. — Как? — Он вчера упал с лестницы, все пальцы поломал и язык прикусил!» — Ну, знаю… — Так вот, моё чудо в перьях… — удовлетворённый Иван раскладывает Луку на постели и льёт ему на спину тонкую струйку лавандового масла. — Это НЕ про тебя. А теперь можно и стихи почитать… — он начинает катать массажный шар по блестящим лопаткам Луки, который хихикает в подушку. — Как насчёт короля голоштанных поэтов Франсуа Вийона?Амур один так метко бьет стрелою, Заранее внеся нас в свой рескрипт, А посему быть вместе нам с тобою...