Который век скрипит земля, но мир светлее не стал, Тебе все это надоело, и вот Поет труба, присох к губам ее горячий металл — Она друзей твоих усталых зовет. И ты был слаб, и ты был глуп, но все мосты сожжены, Их не вернуть — они не смотрят назад. И ты встаешь, и на плечах твоих рассветы весны Как генеральские погоны лежат. Олег Медведев «Идиотский марш»
***
В прошлый раз Лань Чжань видел Вэй Ина в саду, и толком окрестностей не осматривал, так что сейчас на него, жителя иного мира, куда более простого в своей архитектуре, куда менее пропитанного магией, ещё и используемой совсем иным способом этот город мог бы произвести неизгладимое впечатление. Однако он спал, а возможность удивляться во сне сильно притупляется. Самым важным для него был тот факт, что Вэй Ин был рядом с ним, а на остальное он едва ли обращал внимание. Однако, сам Вэй Усянь едва ли различал, что именно сейчас волнует его спутника более всего, и самозабвенно устраивал экскурсию. — Вэй Ин, — прервал его спутник. — Ты можешь вернуться? Усянь остановился, разом отбросив всё своё веселье и легкомыслие. — Могу, наверное. Но не хочу. Для нашего мира я умер, и пусть лучше так это и останется. Для нашего мира я навеки преступник, величайший злодей, и вернись я, меня вновь попытаются убить. А я испорчу всё ещё сильнее, наврежу ещё кому-нибудь из близких. Тут хорошо, я могу заниматься, чем мне нравится, меня никто не мечтает убить, я обучаюсь новым интересным вещам, сам делюсь тем, что знаю. Тут мой нрав никому не кажется возмутительным, а поведение — неподобающим. И у меня есть друзья, не бывшие, что нынче пытаются меня убить, а самые что ни есть теперешние. Тут сила в первую очередь — свобода и веселье, а не контроль всего и сдержанность, — Вэй Ин говорил печально и виновато, опустив глаза и неловко удерживая Лань Чжаня за запястья. Будто боялся, что тот сейчас исчезнет. Отчасти и правда боялся, всё же сновидцам свойственно иногда просыпаться. И исчезать из того мира, который им снится. — Я не дам никому тебя тронуть, тем более убить, — Лань Чжань выглядел так, как будто слова Вэй Ина причиняют ему физическую боль. — Я не хочу всю жизнь прожить как в клетке, боясь сделать лишний шаг и быть узнанным. Просто не смогу, понимаешь? Предлагаешь всю жизнь скрывать лицо, боясь встретить знакомых, или жить, не выходя из дома? Когда всё, что нужно, чтобы этого избежать — просто оставить всё как есть, — Вэй Ин конечно за это время изменился. По-другому укладывал волосы, по-другому одевался, что самое главное — по-другому смотрел. И в глубине души он очень ценил и радовался тому, что по нему скучают, зовут обратно, что кому-то не плевать, что он не мёртв, но вот только сказать вслух всё ещё забывал. Что, может быть, важно это услышать, забывал тоже. Многому он научился, но различать и учитывать чужие чувства всё ещё казалось слишком сложной задачей. К тому же вытравить из себя привычку защищаться от всех по любому поводу подобно дикому зверю оказалось тяжело. Лань Чжань настаивать больше не посмел, смиренно опустил голову и потускнел, как любой сновидец, выражая своё настроение через внешний облик. Вэй Ин немедленно почувствовал себя ужасно виноватым. — Ну Лань Чжань, ну подумай, всё же хорошо, мы оба в порядке и безопасности, даже видимся. Я просто живу далеко, а ты ходишь ко мне в гости, вот до Пристани Лотоса так и не дошёл, зато в другой мир — пожалуйста, уже второй раз. Воистину было бы проще, согласись ты на дружбу со мной ещё давно. Но и так мы едва ли что-то теряем, — он и сам не заметил, как взял ладони Лань Чжаня в свои руки, пытаясь подбодрить того. Но вместо желаемой реакции, тот просто исчез, видимо проснулся. Вэй Ин так и остался стоять посреди улицы, растерянный и чувствующий себя в какой-то степени брошенным. Не зная, что ему делать дальше, он постоял ещё немного, а потом просто позволил своим ногам нести его куда угодно, лишь бы не оставаться на одном месте и не думать ни о чём. В Мохнатый дом возвращаться не хотелось, слышать обеспокоенные вопросы, "всё ли в порядке?" тем более. Оставалось только брести по городу, постепенно погружающемуся в сумерки. Накативший приступ тоски и вины никак не хотел отступать. На небе полыхали очередные стихи, заботливо написанные кем-то из Семилистника. То ли тамошними ведьмами, то ли лично Великим Магистром, в нюансах поэтических вкусов адептов единственного магического ордена в Соединённом Королевстве Вэй Ин ещё не успел разобраться. И вряд ли однажды его на это хватит. Поэзия отклика в нём особого не вызывала, он её не понимал. Но сейчас, быть может, из-за лиричности охватившего его настроя, Вэй Ин взглянул на горящие под самыми облаками слова."Они любили друг друга так долго и нежно, С тоскою глубокой и страстью безумно-мятежной! Но как враги избегали признанья и встречи, И были пусты и хладны их краткие речи Они расстались в безмолвном и гордом страданье, И милый образ во сне лишь порою видали. И смерть пришла: наступило за гробом свиданье… Но в мире новом друг друга они не узнали"
Легче дышать не стало. Это дурацкое стихотворение отдалось непонятным эхом где-то внутри, усиливая чувство ошибки, совершенной неизвестно где, как и почему. Хотелось сбежать от самого себя и не думать ни о чём. Желательно до конца своих дней, но хотя бы в пределах пары часов. Именно в тот момент хорошей идеей показалось постараться напиться. Да, он славился своей устойчивостью к вину, вот только, как объяснила ему сборная желающих читать лекции про алкоголь вместо прямых обязанностей любого рода, рисовое вино, которым он в основном заливался во времена своей беспечной юности, далеко не самое крепкое, что можно найти в этом грешном мире, да и свой лимит у него всё же есть. И даже деньги, чтобы его нарушить. Жить за чужой счёт сначала было довольно неловко, но Макс почти сразу объяснил, что всё равно вряд ли заметит, даже если Вэй Усянь начнёт транжирить как последняя придворная дама, считающая своим долгом следовать всем модным тенденциям. И работу может искать себе исключительно в том случае, если ему это необходимо для спокойной жизни, занимаясь тем, к чему лежит душа. А приступами совестливости Вэй Ин вообще страдать был подолгу не склонен, если уж было дано прямое разрешение. Как смеясь отметил всё тот же Макс, дают — бери, бьют — беги. Вот и сейчас он без зазрения совести и какой-либо задней мысли пошёл напиваться в ближайший приличный трактир, подальше от уже привычно белого неба с дурацкими стихами на нём. Почти машинально поулыбался юной помощнице, которая обслуживала столики, не получил от этого никакого удовольствия и попытался утопить своё горе в вине, а желательно и вовсе в осском аше или бомборокки, чтобы наверняка. Под конец он смутно помнил, что его кто-то спрашивает, в порядке ли он, нужна ли помощь и следует ли позвать кого-нибудь, чтобы его забрали. Что он сам отвечал, Вэй Ин вряд ли бы вспомнил, но что-то, очевидно, отвечал. По крайней мере, в себя он пришёл в своей спальне, а не в подсобке трактира или где похуже. И даже без похмелья, и с заботливо на всякий случай поставленной возле кровати бутылочки с бальзамом Кахара. Вэй Ин сделал глоток чисто из природной склонности к гедонизму, свойственной любому человеческому существу, из которого её не вытравили в детстве палками. Вопреки его страхам, его никто ни о чём не расспрашивал. Однако легче не стало, слишком уж понимающие взгляды от домашних он заметил украдкой. Как будто они и так всё знали, поэтому молчали. По-крайней мере, знали в общих чертах направление проблемы, скажем так. Насчёт леди Тайяры он уверен не был, но так она вообще была немного не от мира сего, и вряд ли заметила, что кто-то вчера вернулся пьяным на чьих-то руках. Увлечённый человек, теоретически прекрасный и практически несуществующий в быту. Когда-то Вэй Ина интересовал вопрос, почему взрослая женщина живёт с мужчиной, с которым они даже близко не родственники и не женаты, но начало истории прозвучало как: «Ну просто понимаете, я случайно умерла, пока вела урок у Базилио и стала призраком, вот Макс разрешил остаться…» После чего любые вопросы такого плана отпали раз и навсегда. Ну подумаешь, человеку было лень отвоёвывать своё состояние у наследников после воскрешения, вот он и остался жить на месте своего посмертного пристанища, действительно. В любом случае, леди могла не заметить вещи и похуже пьяного сожителя. А вот Макс и Базилио… Хорошо ещё никаких гостей в виду дневного времени суток не наблюдалась. Да и Макс-то собирался на службу, просто только встал. И глянул только один раз, поздороваться. Этого хватило. Однако само присутствие Макса, как обычно, благотворно повлияло на настроение, как будто он сам был ходячим воплощением лёгкого приятного опьянения без похмелья. Разве что привыкание вызвать может… Насколько Вэй Ину было известно, абсолютно нормальная реакция на его нахождение рядом. Вот же у людей таланты… Ну или просто побочные эффекты от могущества, кто знает. Базилио аналогичным природным даром не обладала, но была столь трогательна в своём понимающем и молчаливом сочувствии, что вдруг Вэй Ину показалось просто стыдным её расстраивать и заставлять переживать. Тоже, говорят, вполне обычная реакция на бывшее ужасное чудовище в лице Базилио. Тем не менее, что-либо с ней обсуждать он также не стал. К тому же, что ему сказать? Вэй Ин и сам ничего не понял. Вроде делал всё правильно, говорил Лань Чжаню правду и даже извиниться искренне постарался. Чья же вина, что тот так не вовремя проснулся? Но что-то всё равно было не так, просто ускользало от его внимания всё это время. Негласному договору не выворачивать ему душу наизнанку помешал Мелифаро, который, как оказалось, и забирал его из того грешного трактира. От попытки отвертеться отмахнулся тем, что это долг за необходимость краснеть перед трактирщиком за его пьяное тело. Врал, конечно, наверняка даже не думал краснеть перед каким-то неизвестным дядей, но что противопоставить этому, Вэй Ин не придумал. Пришлось недовольно, насколько это вообще возможно на безмолвной речи, покуда к ней ты ещё толком не привык, буркнуть, что мол, старый знакомый, неприятные воспоминания, ничего такого. — Ты был рад его видеть, — полуутвердтельно, полувопросительно сказал Мелифаро. — И сразу же счастливо ускакал с ним в туман под локоток. Выглядело сопливо, я сделал вывод, что лицезрел счастливое воссоединение, а потом тебя за шкирку надо вытаскивать из сомнительных забегаловок. Разумеется, я хочу ответов. Вы поссорились? — А. Эм, да… Нет… Я не знаю… — Вэй Усяня сбивала и напрягала вся ситуация как таковая. А после слов Мелифаро ещё и смущала. Он никогда не думал в таком ключе, даже не пытался, и никто вокруг не говорил, что стоило бы, или что-то типа того. И как отказаться от этого, чтобы не было похоже на пустые оправдания, Вэй Ин представлял слабо. — В любом случае, всё не так серьёзно, как ты себе придумал. Лань Чжань — мой старый приятель, и у нас действительно случилось недопонимание. Ничего такого. Просто много воспоминаний, вот и сорвало немного. Извини, что заставил волноваться. — Приятель, значит, — Голос Мелифаро звучал ехидно. — Знаешь, я, конечно, не эксперт в человеческих отношениях, но не настолько дурак. Ладно, отбой, меня Кенлех зовёт. Голос Мелифаро исчез из его головы, оставляя звенящую пустоту на том месте, где должны были быть мысли. В своей уже практически прошлой жизни он пошёл бы за советом к шицзе, но здесь её не было, и справляться приходилось самому. Бежать плакаться к вечно занятым и страшным колдунам по любому пустяку не казалось хорошим вариантом, даже если они вроде были не против. Но любимую Максом крышу он всё равно занял, по-крайней мере до тех пор, пока тот ходит по делам. Только глаза закрыл, старательно не глядя в небо. Под веками всё равно отпечатались строки дурацкого стихотворения, хотя до этого ни одно из украшавших небо над городом произведений не задерживалось в памяти. Вэй Ин обругал себя за чувствительность, по его собственному мнению, ему не положенную, и уткнулся носом в колени. Даже в новом и прекрасном мире бывает до безобразия плохо и одиноко. Оставалось надеяться, что это совсем скоро пройдёт и забудется, как очередной дурной сон.