От края до края Небо в огне сгорает, И в нем исчезают Все надежды и мечты. Но ты засыпаешь, И ангел к тебе слетает, Смахнет твои слезы, И во сне смеешься ты! Засыпай, На руках у меня засыпай, Засыпай Под пенье дождя… Далеко, Там, где неба кончается край Ты найдешь Потерянный рай. Ария «Засыпай»
***
Лань Чжань проснулся в смешанных чувствах. Радость, облегчение, обида и боль разрывали его примерно в равной степени. Вэй Ин жив, точно жив, он проверил, что мог, наяву да и сны были слишком странными и реалистичными. Ванцзи провел по своим ладоням, смахивая остатки иллюзии прикосновения к ним. Вот только… Вэй Ин не хотел возвращаться. Не хотел даже дать ему шанса, обрубая все мосты. Даже словом или жестом не дал понять, как отнёсся к признанию. Скорее всего, просто не хочет обижать его. И не признавать его правоту тоже было сложно. Где бы он ни был, там безопаснее для него, чем здесь. Там Вэй Ин смог расцвести вновь, не выглядит больше больным, уставшим от самого себя, не стоит на грани отчаяния. Судя по всему, и не бедствует. И это всё не могло не радовать, облегчало груз на сердце, и, кажется, даже боль от ран на спине. Только вот пережитые потери сделали его непозволительно жадным. Ему хотелось быть рядом, и если любить открыто не дозволено, хотя бы наблюдать, оберегать, заботиться. А что он может во сне кроме разговоров и умения не вовремя просыпаться? Ничего. Однако даже за это ничего можно было бы отдать всё, случись оно дольше, чем на жалкие час-два максимум. Но Вэй Ин боялся этого и говорил что-то про смерть, так что… Остаётся лишь рассчитывать видеть его хотя бы раз в несколько дней. Этого не было достаточно, но это было куда больше, чем он мог рассчитывать получить. — Ты сегодня выглядишь веселее обычного. Что-то случилось? — Сичень закончил расставлять тарелки и улыбнулся брату. Он впервые со времени смерти Вэй Усяня видел в глазах Ванцзи желание жить, а не простое следование необходимости. То, что Лань Хуань, будучи человеком, слишком порой хорошо понимающим других, уже и не надеялся там отыскать. Но ответа на свой вопрос он так и не получил, даже самого простого. Только чёткую уверенность в том, что его брат что-то скрывает. Что-то достаточно важное для себя. При том, что всё время он проводил у себя в цзинши, и просто ни с кем, кроме него, дяди и а-Юаня не взаимодействовал. И тем не менее, уже не первый день Лань Чжань вёл себя так, будто случилось что-то очень и очень серьёзное, и наотрез не говорил что. Никакие вопросы и намёки не помогали. И Лань Сичень был не против, он хотел, чтобы у его брата были поводы быть счастливым. Но вот только не мог не волноваться, не бояться за него. Слишком всё это подозрительно, внезапно и без видимых причин. Когда Лань Чжань так молчал, стоило быть настороже, как минимум ради него самого. Это значило, что он решил для себя что-то, и сделает это несмотря ни на что. Обычно не склонный отстаивать собственные желания и следующий установленным порядкам и целям, в некоторых местах он, казалось, скорее был готов умереть, чем отступиться, и с этим приходилось считаться. Последний раз всё и вовсе закончилось трагедией, что заставляло сейчас бояться за брата ещё сильнее. Особенно учитывая, что обсуждать свои дела он намерен не был. Радовал только несомненно позитивный характер перемен, но всё же. Всё же, что это? Не навредит ли? Не любой выбор, приносящий радость — хороший. А Ванцзи упрямый. Скорее всего, сейчас он что-то решил для себя, не более. Нашёл причины жить дальше, просто от того, что много думал о своей жизни или что-то вроде. Только вот почему на контакт совсем идти не хотел? Да и иррациональное чувство внутри, которому Лань Сичень и имени бы дать не смог, кричало, что ничего не в порядке, рано радоваться, да и вообще не стоит, это всё к беде. Даже если сейчас будто бы начало налаживаться. Но не предъявлять же этот аргумент, чтобы выпытать у Ванцзи, что происходит. Глупости и только. У Лань Сиченя всего очень много и очень мало одновременно. У него целый орден за плечами, а сердце разбилось много лет назад, при взгляде на брата, который караулил у двери дома матери. У него множество восхищённых последователей, два верных друга и единственное горячее желание — защитить брата от всего. Но так нельзя, просто невозможно, и они уже далеко не дети. И в прошлый раз он ничего не смог поделать, оставаясь лишь беспомощным наблюдателем. Даже наказание отменить или хотя бы смягчить тоже не смог, в некоторых делах старейшины решали куда больше, чем глава ордена. Только и сумел, что позволить принять в орден того мальчика, которого Ванцзи принёс. И сейчас он вновь не мог не то, что что-то сделать — причин пока не было, но даже выяснить, что именно происходит. Лань Чжань совсем не умел и не хотел лгать, поэтому если не хотел давать кому-либо о чём-либо знать, просто молчал. Брат и дядя обычно знали при этом, что он недоговаривает, но не более. И сейчас он собирался поступить также. Будь ситуация хоть немного проще, он бы пришёл к брату за советом, но сейчас банально боялся. И чувствовал себя просто отвратительно от того, что не доверял одному из немногих близких людей, и заставлял его переживать. И носить всё это в себе становилось всё более сложным. В конце концов, брат его всегда поддерживал, не осуждал за его решения, и никогда не называл его любовь к Вэй Ину ошибкой. Он единственный, с кем всегда можно было быть откровенным. Так почему Лань Чжань сейчас так боится и не доверяет? Он чувствовал себя ужасно, как будто предал доверие брата, умалчивая о таких вещах. Поэтому, промучившись несколько дней, Лань Чжань не выдержал и решил рассказать. В конце концов, Вэй Ина всё равно никто не в силах был сейчас достать, да и Лань Сичень наверняка никому не расскажет. — Вэй Ин жив, я видел его во сне, как он живёт в совсем другом месте. И он сказал мне кое-что, что позволило проверить, что это не просто сон. Но он не хочет возвращаться, даже слышать об этом. Прости, что молчал так долго. Лань Сичень посмотрел на него с болью и жалостью и погладил аккуратно по руке. И ничего не ответил. Ванцзи знал, что не сказал его брат так, как будто это всё же было озвучено. — Вэй Усянь умер, его разодрали его же мертвецы, — виделось в чужом взгляде. — Его тело и душа были уничтожены и истерты в пыль, прости. А твои сны — попытка утешить самого себя. Первый молодой господин Лань так никогда не скажет, кому, как ни его брату, это знать. Но не одному же Лань Хуаню понимать всё с полувзгляда, в самом деле. Лань Чжань знает, что это недоверие — порождение заботы и переживаний, но всё равно чувствует почти детскую обиду на это. Слишком уж тяжело ему дался сам факт того, что он выговорился брату, слишком важным было то, чем он поделился. Сичень не то, что предпочитал не верить, он даже малейшей возможности того, что Ванцзи говорит правду, не допустил, даже самой малейшей вероятности. Но всерьёз обижаться он, разумеется, и не думал, затолкав куда подальше глупые и неуместные эмоции. Что не радовало ещё сильнее, так это то, что с тех пор брат и дядя, а также лекарь, который следил за его ранами, стали как будто слишком мягкими и ласковыми, как принято с детьми или немного повредившимися головой. Едва заметно, но всё же очевидно, поскольку настолько тонкие перемены в отношении Лань Чжань чувствовал отлично. Особенно от настолько близких людей. А ещё он перестал видеть сны. Не только те, с Вэй Ином, но и вообще любые сны, слишком глубоко спал. И спустя полтора месяца это уже начало немало так напрягать, и списывать на простое совпадение уже не выходило. Особенно учитывая повышенный интерес Сиченя и лекаря к теме его сна. Брата подозревать в чём-либо нечестном, даже сделанном во благо отчаянно не хотелось, поэтому Лань Чжань продолжал стараться закрывать на это глаза, но вот только… Он скучал и действительно не видел ничего плохого в том, чтобы видеть иногда Вэй Ина во сне. Его желание уснуть и не просыпаться, которое он озвучивал Усяню было мимолётным и отнюдь не намерением. Просто во сне такие глупости произносятся куда проще. Однако, время шло, ничего не менялось. Как будто второй нефрит клана Лань и вовсе разучился видеть сны, как раз тогда, когда это было ему нужнее всего. Он просто хотел хотя бы иногда видеть, что Вэй Ин в порядке и говорить с ним. Почему даже это ему не позволено? Это печалило. Ещё сильнее добавляло неприятных мыслей постепенное отчуждение от семьи. Как раз из-за того самого едва заметного иного отношения, которое просто не позволяло оставить всё как раньше. Даже если объяснить, что не так, было очень и очень сложно. И от этого медленно, но верно начало теряться что-то очень для него важное, рваться нити бывших всегда самыми прочными связей, как бы отчаянно он ни пытался их удержать. Считал свои ощущения пустыми домыслами, себя — неблагодарным и мнительным, но просто не мог. А потом случайно услышал разговор брата с лекарем, где они мельком обсуждали свойства снотворного в его еде. И понял, что мир вокруг окончательно рушится. Несмотря ни на что, Лань Хуаню он старался доверять, даже подсознательно ощущая некоторую фальшь, и до этого списывал её в основном именно на отношение как к больному, а не на банальный обман вроде подсыпанных лекарственных трав. Даже если он хотел как лучше, и умом Лань Чжань это знал, обман есть обман. Тем более, Лань Чжань ему доверил самое ценное для себя знание, и в чужих глазах даже мизерной вероятности не оказалось, что это правда. И Сичень даже не пытался его переубедить, разумеется, он слишком тактичный для такого, но решил устранить проблему по-своему. Лань Ванцзи не мог вспомнить практически ни одного момента в жизни, где он действительно всерьёз злился на брата или из-за него, слишком уж хорошими их отношения были когда-то. Но обман и предательство доверия, даже, по мнению самого Сиченя, во благо, казались просто невозможными и недопустимыми. Рушили ту важную основу, без которой всё остальное в отношениях бессмысленно. Разумеется, брата он из-за этого не разлюбил, просто даже теперь не знал, как им разговаривать. И злился, пытаясь заглушить прочие неприятные чувства от потери чего-то важного внутри. И впервые за время своего лечения отказался от еды, в нарушение правил и предписаний лекаря. Лань Чжань постепенно чувствовал, как отчуждается от всего того мира, в котором он жил, от людей в нём… Медленно, но верно переставал считать это место своим домом. Лицемерное, прогнившее, убившее человека, которого он любил. А теперь ещё и семья делает попросту недопустимые вещи в попытках помочь. И понял, что если тот странный город, где живёт Вэй Ин ему приснится, он уже захочет просыпаться гораздо меньше, нежели хотел раньше. И испытал куда меньше страха на этот счёт, чем казалось разумным в такой ситуации.