Место девочки — в политике

Орион Блэк

      Пальцы Доркас резко сжались, комкая плед, словно она пыталась зацепиться за мир, почувствовать его реальность. Орион, повинуясь внезапному импульсу, пододвинулся и обнял её. Дора не сопротивлялась.       Алкоголь выветрился совершенно, но кровь стучала в уши, будто в барабаны.       — Это путешествие выпотрошило меня, вывернуло наизнанку, сделало совершенно другим человеком, — Доркас, закрыв глаза, устало упала носом в грудь Ориона. — После него я изменила совершенно всё. Бросила прошлое имя, прошлую жизнь. Перестала существовать. И стала просто девушкой Доркас…       Она произнесла своё имя как-то по-особенному, нараспев, и Орион, едва разбирающий слова наставницы в рокоте барабанов, ухватил — наконец-то! — воспоминание о женщине, которая точно также произносила собственное имя. У него перехватило дыхание.       Доркас.       Дор-Кас.       Воспоминание было бережно свёрнуто и упаковано в оболочку ползучего проклятия: каждый, кто знал эту женщину, терял возможность узнать её в будущем, если только она сама не захочет того. Но Орион не зря учился у Регулуса. Он почувствовал, что проклят, и смог понять, как именно.       Орион закрыл глаза. Тёмно-фиолетовая вязь тлела где-то глубоко внутри. Хитрое, сильное и умелое проклятье — даже догадаться о его существовании было практически невозможно. Снять же его можно было только выполнив небольшое, но заковыристое условие: человек, который является основной проклятия, должен вызывать у тебя сильные эмоции как до его наложения, так и после. Если же это условие не выполнено, ты можешь смотреть на нахальную вязь сколько хочешь — даже подступиться к заклинанию не получится. Изящная работа — полностью в стиле дяди.       Белый мел очертил Дору, распахнувшую глаза и удивлённо посмотревшую на него. Конечно, она не могла не чувствовать трепетавшее, словно на ветру, проклятье — ведь оно было о ней самой. А вот то, что Орион умудрился его обнаружить, похоже, стало для неё сюрпризом.       — Как тебя тогда звали? Дор… Кас?..       Наставница не успела ответить. С сухим треском проклятье расползлось в стороны, и Ориона смёл ураган, таящийся за ним.       Часы бьют полдень. Орион, довольно облизывая пальцы, доедает припрятанный с утра кекс. Зачем-то он оборачивается, поднимает глаза и смотрит на астрономическую башню. На ослепительно яркое солнце на голубом небе. И не сразу понимает, что далёкая маленькая фигурка со светлыми волосами — не кукла, а летящий вниз живой человек … Пока до него не доносится глухой удар ломающихся костей, что смешиваются с разорванными внутренностями.       Она лежит совсем рядом, метрах в двадцати. Испуганно замерший Орион видит кровь, медленно пропитывающую снег, и её умиротворённо закрытые глаза.       — Кассандра… — он испуганно впился пальцами в острые плечи наставницы. — Кас-сандра.       Фиолетовая дымка истаяла, и воспоминания разом затопили разум. О том, как она держала и поворачивала голову. О том, как издевательски смеялась над учениками — один-в-один.       — Пан-дора, — покорно согласилась Доркас. — Пандора-Кассандра. Дор-кас.       Гениально.       — И при рождении тоже Дора, только по женскому имени Ублюдка… А ещё Кассиопея, — в меловом мире её улыбка была ещё прекраснее. Она прижалась к Ориону, словно маленький ребёнок. — Если у тебя однажды будет дочь, назови её этим именем — и оно спасёт её от любой беды.       — Так и сделаю, — пообещал он, чувствуя привкус бензиново-звёздного неба на языке.       — Трелони — фамилия моей матери. А Медоуз… — Дора тихо рассмеялась. — После смерти меня-Кассандры Регулус безо всяких сомнений вновь отправился в месячную кому, рискуя собственной жизнью, хотя мы ещё даже не помирились. Да, я снова проверяла. И себя, и его. И вот, когда он, бледный и измученный, лежал на кровати, я легла рядом и поклялась не покидать его до самой смерти.       Орион почувствовал, как влага с её ресниц впитывается в рубашку на его груди. Видимо, Дора считала, что если и плакать — то только от счастья.       — Поклялась, что если Регулус однажды умрёт, то только от старости и только в постели со мной — в нашем доме. В доме, который стоит средь лугов, средь медового разнотравья… В честь него я взяла имя — Медоуз. Я хотела, чтобы это место навсегда осталось во мне, сделало меня самой счастливой на свете — и теперь я и правда счастлива.       Доркас отстранилась. Орион вздрогнул, встретившись с ней взглядом. Золотые драконьи глаза с узким вертикальным зрачком, казалось, затопили всё пространство.       — После аномалии я поняла, что нерешаемых проблем нет. Как нет и предсказаний, которые нельзя обмануть… Нужно просто приложить больше усилий. В два, пять, десять раз больше. Я научилась этому, и с тех пор вряд ли найдётся задача мне не по зубам, — она поморщилась. — Правда, с тех пор я не произнесла ни строчки пророчеств. Ни строчки — до сегодняшнего дня.        И до Ориона, наконец, дошло, что именно всё это время Доркас пыталась вдолбить ему в голову.       Ответственность.       За будущее, что он пытается узнать с помощью своей силы. За ошибки, которые могут произойти. За боль, которую он причинит.       А ещё мысль о том, что эта ответственность — превыше любви, как бы ему этой любви ни хотелось. Как бы тяжело эта ответственность ни давалась. И в то же время никогда не избегать её, своей любви. Быть честным с самим собой.       — Ты доверяешь мне, Орион?       У него перехватило дыхание. Он ждал этого вопроса. Ждал — и всё равно оказался совершенно не готов.       Клятва слуги, ученика и ребёнка — вот что она предлагала этим простым вопросом. Клятва, которая свяжет их до конца жизни. Ученик, что станет верно служить и повиноваться во всём. И наставник, что станет учить, растить и оберегать. Орион получит все знания, что доступны Доре, всё её мастерство. Но взамен, если он оступится, если нарушит правила, Доркас будет вправе уничтожить своё неудавшееся творение.       И Орион примет всё, что решит Дора.       — А ты? — он неуверенно посмотрел на неё. — Разве ты можешь мне верить после всего, что видела в моей голове?.. Ты верно сказала — я самонадеян. А ещё бесчестен и лжив, я погряз в обмане. Как ты можешь доверять мне, Дора? — он опустил глаза. — Как ты можешь желать взять меня в ученики после того, что ты видела? Видела о… нём?       Орион так не смог заставить себя произнести имя. А Дора, легонько коснувшись пальцами его подбородка, мягко подняла его голову. Их взгляды снова встретились.       — Я бывала в головах гораздо худших, чем твоя. Читала мысли людей, которые не просто думали, но ещё и делали вещи, на которые ты, может, и способен, но лишь в теории, — она иронично подняла брови. — В конце концов, я была в голове Ублюдка — и верила ему когда-то. Я была в голове Регулуса — и нет человека, которому я была бы более преданна сейчас. А ещё я была в голове того некроманта… Его звали Гринхарт Освальд Галахад, позывной "Хаос". Знаешь такого?..       Руки Ориона безвольно соскользнули с плеч Доры. Он попытался оттолкнуть её, отвернуться, закрыться — слишком много в нём было жгучего стыда. Какое ему вообще дело до того, в чьих головах она была?       Орион знал, что он хуже Регулуса. Ему приходилось прикладывать титанические усилия, быть трусом — лишь бы не выпустить настоящего себя наружу. Дядя тоже знал об этом. И верил?..       Ориону оставалось только надеяться на это. Ведь в пятнадцать лет, когда он давал Регулусу эту клятву и стал его учеником, дядя определённо увидел не всё. Орион всё ещё был ребёнком, наивным и ещё даже никого не обманувшим по-настоящему. Но теперь он не таков.       Железные пальцы Доркас вцепились в подбородок Ориона. Кипящее золото драконьих глаз беспощадно выжигало его сомнения.       — Я верю тебе. Неважно, что тебя гложет — мы справимся с этим. Вместе. Вместе, потому что нерешаемых проблем нет! — её голос, казалось, звучал прямо в сердце. — Ты веришь мне? Веришь в меня, Орион?       Он задержал дыхание, не в силах отвести взгляда от вертикальных зрачков. И медленно кивнул.       — Я научу тебя повелевать пророчествами и вести их к нужному исходу. Я дам тебе эту божественную силу. Поклянёшься ли ты, что без моего ведома не произнесёшь ни единого предсказания? Поклянёшься, что мы станем командой, семьёй и единым целым? Поклянёшься, что будешь помогать мне так же, как я помогаю тебе? Дашь ли ты мне эту клятву, Орион?       Он глубоко вдохнул, выныривая из бездонного золотого омута, и, твёрдо глядя ей в глаза, произнёс пересохшими губами:       — Да!       Доркас улыбнулась и потянулась к нему. Одна её рука легла на солнечное сплетение Ориона, а другая, подхватив ослабевшие пальцы, приложила его ладонь к её собственной клятве невыразимца.       — Клянёшься ли ты верно служить мне всё отведённое тебе время?       — Клянусь.       Она спрашивала снова и снова, вплетая всё новые клятвы в окутывающую их сеть. И с каждым новым "Клянусь!" солнце внутри Ориона разгоралось всё ярче, заливая теплом и светом весь мир.       Это было совсем не так, как с Регулусом. Ведь в этот раз и Орион, и Доркас были невыразимцами, и сквозь биение их клятв они ощущали присутствие Праматери, что подтверждала и закрепляла каждое сказанное ими слово.       И лишь стих последний отзвук клятвы, солнце внутри вспыхнуло и взорвалось. Безграничный свет захлестнул Ориона, изливаясь вовне, выжигая тревоги и сомнения. Свет наивысшей любви, что не дано постичь тем, кто не несёт в себе священную клятву.       Доркас ласково улыбалась ему.       Радостный смех Праматери всё ещё звучал у него в ушах.       И, кажется, даже мудрое Время приостановило свой ход, наблюдая за ними.       С тех пор, когда Ориону не спалось, он постоянно пересматривал свою записную книжку. Каждый день её чистые страницы заполнялись убористым почерком, впитывая его время, его жизнь… Его смерть.       Умирать ему пришлось много. Вообще, по словам Доры, большинство путешественников за свою карьеру вряд ли умирают больше десятка раз. Но у Ориона был немного другой случай. Во-первых, Доркас выбрала для него самый быстрый путь — который, конечно же, оказался и самым сложным. Во-вторых, всё-таки они имели дело с предсказаниями, а не просто с вероятностями, как прочие путешественники. Стать мастером прорицаний — задача определённо не для слабонервных.       Но на самом деле Ориону становилось не по себе вовсе не от количества смертей и воскрешений — возвращение с того света быстро стало для него почти рутиной. Аномалии — вот что вызывало у него благоговейный страх. Конечно же, ничего такого больше с ним ни разу не происходило — поэтому он всегда возвращался к своим записям с первого урока затаив дыхание.       Но даже среди этих записей была одна, которая заставляла Ориона возвращаться к ней раз за разом — и он так и не смог понять, почему.       "Некромант, не отступивший от клятв       Гринхарт Освальд Галахад. Хаос       Загадка от Доры. Скорее всего, анаграмма       Убрать хаос?..       Гринхарт Освальд. Грин-рт-вальд       Грин-вальд       Нет слога "де"?       Галахад. За спиной "а" иногда прячется "е" — "æ"       Заменим на "е" — Гелехед. Искомое "де"?       Осталась только буква Х. Хаос. Хаос должен стать Любовью?       Опять Любовь. Всех спасает только Любовь       Галахад-Гелледе       Гелле-де Грин-рт-вальд       Геллерт Гриндевальд".       И запись на полях, сделанная тонким почерком Доры:       "Эта сказка о любви никогда не могла закончится хорошо".