Место девочки — в политике

Вальбурга Блэк

      Вальбурга открыла глаза, плохо понимая, где находится. Но вот в темноте проступил потолок её комнаты на Гриммо, и ей подумалось, что если это — её личный ад, то, возможно, она сделала не такой уж и плохой выбор.       Главное, чтобы старый дьявол тоже был тут.       Количество зелий на тумбочке одновременно и ужасало, и приводило в недоумение: Вал совершенно не чувствовала себя больной. Однако, когда она попыталась приподняться, режущая боль в затылке мгновенно откинула её обратно на подушки. Голова показалась чаном с кипящим маслом, по поверхности которого плавали осколки вчерашнего дня.       Всё сразу встало на свои места: несмотря на скудные способности к окклюменции, Вальбурга отчаянно сопротивлялась вторжению. Даже во сне она не хотела больше раскрывать душу, правда, защититься не вышло.       Сириус хорошо прошерстил её память, но уничтожил только несколько часов наедине с колдографиями. Он оставил ей лишь числа на обороте, смутное ощущение горечи и яркую картинку шрама на локте, чтобы Вал смогла догадаться о содержимом, но при этом не дала ревности полностью сожрать себя. Это, как и всегда, помогло принять реальность такой, какая она есть, вот только Вал не желала больше никакой помощи.       Теперь у неё есть неожиданные слёзы Альфарда и отчаянный поцелуй Мариуса. Было необычайно тепло вспоминать о них. Вальбурга почти перестала чувствовать себя абсолютно отверженной и брошенной… Ведь у неё, кажется, всё-таки есть те, кому она нужна.       Позже Вал узнала, что именно Ал сумел взломать дверь в оранжерею и разрезать верёвку: не только она получила свою первую палочку задолго до того, как отправилась в Хогвартс. Брат оказался не менее талантлив, если не сказать больше — гениален. Не мудрено, что позже ему было точно так же скучно в школе, как и ей, и они невероятно сблизились. Да и этот случай очень повлиял на Вал: она перестала предвзято относиться к брату. А когда Альфард ещё и начал отчаянно её оберегать, то огрызаясь на маму, то яростно проклиная сплетников, болтающих за спиной Вальбурги, она и вовсе растаяла.       По крайней мере, так было до пятого курса. Три самых лучших года её отношений с братом — Вальбурга всегда тосковала по ним.       Мариус… В голове Вал всё смешалось, а губы послушно запульсировали от воспоминания о поцелуе. С одной стороны — это были просто отвратительные воспоминания: никто бы не хотел, чтобы первый поцелуй случился в момент, когда ты пытаешься покончить с собой. А с другой стороны — бесценные.       Лучший подарок, который она получала.       Вальбурга закрыла глаза, пытаясь продлить приятные, вспыхнувшие так ярко ощущения. Провела языком по уголку рта, вспоминая как его губы выпили всю её ненависть к миру, как его язык зашёл за зубы, прикоснулся к чувствительному нёбу… Несмотря на обстоятельства, это был очень нежный поцелуй, который хотелось продлить, а после надеяться, что он отнюдь не последний. И где только Марс такому научился? Что ещё он умел и скрывал от неё?       По всему телу прокатился приятный жар, щёки запылали, и даже, кажется, стало легче дышать. Вальбурга дала себе слово, что обязательно ещё раз поцелует Мариуса, когда полностью придёт в себя и снова наберётся храбрости…       Дверь угрожающе скрипнула. Или не поцелует — скорее всего, она убьёт себя гораздо раньше.       Её отношения с Сириусом были неровными, словно изломанные горные вершины — особенно последнее время. Если в детстве она слепо боготворила его на фоне матери и вечно отсутствующего отца, а также вынужденно соглашалась с властью патриарха, то теперь оспаривала всё, что ей не нравилось. А не нравилось ей буквально всё — у неё был очень хороший учитель!       Она любила Сириуса. Вытаскивала на обязательные прогулки, отвлекала на книги и затягивала в их любимое общее увлечение — веревки. Ей даже удалось заставить его меньше пить, но вот сигареты… Нет, здесь она была совершенно бессильна.       После замечательной Пасхи Вальбурга с нетерпением ждала начала лета и каникул, но в итоге они выдались совершенно ужасными: и мама наседала из-за оценок, и Сириус вёл себя то излишне отстранённо, то неимоверно зло. Он по какой-то неведомой причине начал скатываться в бездну, стоило ей лишь ненадолго отвести взгляд. Вал бы вновь заподозрила женщину, если бы он не начал также запойно пить по выходным и зарастать щетиной, как мерзкий чёрт.       Из-за этого они начали ругаться так сильно, как никогда не ругались. Пару раз Вальбурга даже сжигала все его запасы, и алкоголя, и сигарет, хотя знала, что это не поможет. Сделает только хуже — Сириус обожал делать что-то назло ей.       А в одну из ссор она и вовсе сказала, что пусть он сдохнет поскорее и освободит её от своего присутствия, раз так торопится в могилу… И ей даже не было стыдно.       Вал устала. Каждый такой скандал всё больше убежал её в том, что Сириус ничуть не ценит её усилий, а значит, и не любит вовсе. А если не любит, то что тогда она делает на Гриммо? Не лучше ли вернуться в Блэк-мэнор, ведь там горы… и прекрасное море.       Но Сириус запретил ей и это — находиться в Блэк-мэноре больше двенадцати часов, особенно ночью. Ведь та странная легенда, кажется, и правда что-то изменила в ней. После последней грандиозной ссоры Вал снова сбежала в горы — это было в конце июля. И, видимо, уснула под первым попавшимся деревом, когда проплакалась… А очнулась только утром — на Гриммо, в полном одиночестве.       Раньше Сириус хотя бы обнимал её, когда находил.       Вальбурга не знала, правда ли то, что её кто-то звал — она оговаривалась пару раз, но в трезвом уме и твёрдой памяти вспомнить ничего не могла. Кровавые боги не просто так назывались кровавыми — им обычно приносили жертвы, и таких странных фокусов от них никто не ждал. Признаков одержимости от зелий или тёмных заклятий также не было. Но какая-то скрытая проблема оставалась: Вал и до плавания в море была довольно эмоциональной, но после стала совершенно неуправляемой. И эти странные приступы… Июльский побег был четвёртым.       Особенно сильно её снедала ревность. Если она не чувствовала, что Сириус любит её, Вальбурга начинала по-настоящему сходить с ума… Но теперь это неважно, разве нет? У неё есть Мариус и Альфард, к которым можно спокойно вернуться в Блэк-мэнор. Они обязательно удержат её!       Мариус и Альфард.       Вальбурга тихо вздохнула, готовясь к неминуемой встрече и, возможно, к очередной ссоре. Что он скажет ей на этот раз? Что она эгоистка? Что она жизни не знает? Или, наоборот, начнёт плакать и давить на жалость, будет умолять не оставлять его?       Пусть он только не будет пьян, как свинья. Иначе она повесится здесь же, на лестнице и шторах.       Ей отчаянно захотелось натянуть одеяло на голову и никогда не вылезать из укрытия. Потом, наоборот, броситься на Сириуса с кулаками и выбить из него всё дерьмо, из-за которого ей так отчаянно плохо. Но в итоге Вальбурга слегка приоткрыла глаза и сквозь ресницы разведала обстановку. Сириус, прислонившись плечом к косяку двери, смотрел в её сторону и задумчиво кусал нижнюю губу. Кажется, он тоже не знал, как им начать разговор после всего произошедшего.       Вальбурга не собиралась ему помогать. Однако, когда Сириус подошёл и сел на край кровати, не удержалась и открыла глаза. Она не понимала, что за чувство выражает его лицо, однако стоило лишь взглянуть, и жар, окутавший тело при воспоминании о поцелуе Мариуса, стал в сотни раз горячее.       Мысли о побеге в Блэк-мэнор показались ужасно глупыми. Она не сможет бросить его — своего Сириуса. Пусть он только продолжает на неё так смотреть. Пусть смотрит так только на неё.       Они будто стали ещё ближе: сплелись, сплавились в единое целое — никак не разъединить. И как только такое возможно? Вальбурга ведь пыталась сбежать, а в итоге вот они где. Запутались. Завязли на разных краях паутины и пожирают друг друга глазами.       Сириус осторожно взял её за руку. Вальбурга отчаянно хотела вырваться, ударить его. Но вместо этого вцепилась в ответ так, словно в мире не было ничего важнее, чем держаться за его длинные, худые пальцы.       Ты могла потерять его…       Из глаз почему-то покатились слёзы. Вальбурга зажмурилась и отвернулась.       — Ты всё ещё такой ребёнок, моя милая Вал, — нежно прошелестел его голос. — Такая юная и неопытная, что совершенно не понимаешь, как сильно я люблю тебя. Как сильно боюсь потерять.       От этих слов ей стало физически больно, грудь буквально разорвало на части.       — Любишь, — тихо всхлипнула она, хотя хотелось только уткнуться носом в подушку и ранено взвыть. — Но только не так, как я хочу!       Вальбурга и сама удивилась, что смогла сказать что-то подобное. Это было неловкое и жалкое признание в чём-то большем, чем просто любовь маленькой девочки к старому лорду Блэку — и от него тут же захотелось провалиться сквозь землю. А Сириус молчал, да так долго, что Вальбурге начало казаться, будто она быстрее выплачет все слёзы, чем он ответит.       Может, он не знает, как на такое отвечать?..       Но внезапно Сириус тяжело вздохнул и сгорбился на краю постели. Костяшки пальцев Вальбурги ощутили его горячее дыхание и невесомое прикосновение губ. И она вдруг поняла, каково это — трепетать.       У неё внутри всё замерло. Вальбурга стала узловатыми яблонями в саду Блэк-мэнора, и невесомое дыхание Сириуса, слегка покачивающее ветви, мучительно медленно стягивало с неё всю листву.       — Видишь? Совсем не понимаешь, — он снова поцеловал пальцы Вальбурги и уткнулся в них горячим лбом. — Ничегошеньки не понимаешь в чувствах своего старого лорда Блэка. Ты ведь моя чистая, невинная девочка. Как ты можешь их понять?       Она распахнула глаза, не зная, что именно желает разглядеть в его сгорбленной фигуре, облачённой в тёмный домашний халат и вечерние тени. Ей хотелось протянуть вторую руку и провести по коротко остриженным, но всё равно заметно вьющимся волосам. Её кожа была бы словно снег на угольной земле.       Сириус, Сириус, Сириус…       Его слова были такими двусмысленными, ими было так легко обмануться. Но Вальбурга не хотела больше обманываться, она хотела знать наверняка. Хватит. Никакая она не маленькая девочка — ей через пару-тройку дней тринадцать. А мама только и твердит, словно заведённая, что она уже девушка, юная леди…       Правда, девушкой Вальбурга себя совсем не чувствовала. Но и ребёнком тоже. Так кто же она, кто?       Пытаясь ответить на этот вопрос, она протянула руку и запустила пальцы в его волосы. Сириус замер, словно насекомое, надетое на булавку. Это воодушевило её, и Вальбурга смогла поднять с подушек тяжёлую голову. Комната пошла кругом, но это было совсем неважно.       Одеяло сползло до пояса, прохладный воздух лизнул ключицы в вырезе ночной рубашки. Вал легла щекой на спину сгорбленного лорда Блэка и прислушалась. Сердце Сириуса билось так же быстро, как и её собственное.        — Расскажи. Ты ведь знаешь, я буду любить тебя любым, — зашептала она, едва сдерживаясь, чтобы не поцеловать его спину. — А ещё скажи мне, зачем ты до сих пор держишь те колдографии? Я не могу не думать о них. Мне так больно, что они у тебя есть. И почему… — голос её дрогнул. — Почему бабушка до сих пор?..       Она не смогла закончить. А Сириус опять надолго замолчал, подбирая слова. И как всегда — не те.       — Я не должен обсуждать это с тобой.       — Почему? — она поджала губы. — Опять из-за мамы, да? Опять она?       — Вал…       — Что, Вал? — ей так хотелось дёрнуть его за волосы, чтобы хоть на миг вернуть ему всю ту боль, которую он причинял ей. — Клянусь, я закончу начатое и убью себя, если ты мне не ответишь. Мне всё равно, чего боится мама — я этого не боюсь!       Запах табака, пропитавший его халат, давным-давно вытолкнул из Вальбурги любой намёк на страх.       — Я не боюсь тебя! Ты не сделаешь ничего со мной, чего бы я не захотела сама!       Ей показалось, что он сейчас зарычит — так быстро он втянул в себя воздух. Спина его стала твёрдой, и она ощутила, как под махровым халатом заиграли мышцы.       — Вальбурга, замолчи, — его хищное дыхание опалило костяшки её пальцев. — Умоляю, замолчи — ты совершенно не понимаешь значения того, о чём говоришь. И хватит распалять свою детскую ревность…       — Детскую?! — закричала Вал, резко выпрямляясь, и от собственного крика у неё зазвенело в ушах. — Где ты здесь видишь ребёнка? Где?       Она схватила руку Сириуса и как можно сильнее прижала к своей груди. Комната снова поплыла перед глазами, но Вальбурга упорно смотрела в чёрные, поражённо распахнувшиеся глаза.       Сердце билось так, словно рвалось в его огромную ладонь, в которую так хорошо поместилась её грудь.       Он даже не вздрогнул. Мариус бы залился краской и стал мямлить, а Сириус… Он совершенно не спешил отстраняться. Наоборот, его глаза стали ещё темнее и в них появился яркий алый отсвет, будто Вальбурга была полыхающим огнём, на который он зачарованно смотрел, не в силах отвести взгляд.       — Я люблю тебя, — едва прошептала она, чувствуя, как храбрость тает с каждым ударом сердца. — Сильно люблю… Неужели меня недостаточно? Зачем… остальное… — она едва сдерживала слёзы. — Зачем… колдографии… я не понимаю.       Сириус, криво усмехнувшись, убрал руку, и Вальбурге захотелось умереть прямо тут. На краткий миг ей показалось, что она понимает его, и он любит её так же сильно, как и она его. Правильно любит. Но вот Вал смотрит в тёмные глаза, а из них на неё глядит беспросветная бездна.       И всё же он снова сделал то, чего она совсем не ожидала. Сириус не отчитывал её, не игнорировал, не насмехался. Вместо этого он придвинулся, поднял подушки и откинулся на них спиной. А потом подхватил её и притянул к себе.       — Иди сюда, — по-хулигански весело пробурчал он, — "взрослая девочка".       Сириус, Сириус, Сириус…       Его ноги оказались под её чуть согнутыми коленями. Он заботливо обнял Вал, придержав за талию. Вторую руку он небрежно положил на её обнажённую щиколотку, из-за чего Вальбурге захотелось ещё сильнее провалиться сквозь землю.       Как так вышло, что простое объятие начало вызывать в ней такую невыносимую бурю?.. Когда это произошло? Она не помнила, когда он последний раз обнимал её. На Пасху, когда забирал с поезда? Но тогда совершенно точно так не было.       Вальбурге стало просто преступно хорошо. Она прижалась к нему, и жар его тела начал медленно перетекать в неё. Щека оказалась на его плече, Вал во всех деталях могла рассмотреть шею и лицо Сириуса, но вместо этого спряталась в своих волосах. Взгляд её блуждал то по его пальцам на щиколотке, то по узкой полоске кожи в вырезе халата.       А она и не замечала раньше, что у него тёмные волосы не только на руках, но и на груди.       — Хорошо, Вальбурга, давай поговорим с тобой, как взрослые. Ирма и правда мало что понимает в Блэках, — Сириус презрительно фыркнул. — Она, в отличие от нас, созрела в срок, который не только считается приличным, но и даже подходящим для замужества. Ей тяжело представить, что кого-то уже в двенадцать лет начинают мучить смутные желания о романтической близости. Это повергает её в ужас, и она только и может, что кричать, пугать и запрещать.       Его губы нежно мазнули по лбу Вальбурги, и она вновь ощутила странный, дикий трепет.       — Но я, в отличие от Ирмы, прекрасно тебя понимаю. И, честно говоря, не вижу в существовании этих желаний ничего плохого. У кого-то раньше, у кого-то позже… Это просто часть взросления.       В груди Вал внезапно стало легко-легко, будто он разбил какой-то камень этими простыми словами. Она и не подозревала, как сильно сам факт этой любви давит на неё. Что мама заставила Вальбургу стыдиться себя.       — Но давай разделять, пожалуйста, взрослые решения и то, что ты чувствуешь, — тон его голоса стал заметно твёрже. — Потому что недостаточно просто отрастить соблазнительную грудь и красивые длинные ноги, чтобы считать себя взрослой… — большим пальцем он словно невзначай вывел на щиколотке Вал символ бесконечности. — Нужно также научиться принимать ответственность за то, что говоришь и делаешь.       Сириус крепко прижался щекой к её макушке.       — Чувствовать ты можешь всё, что угодно, но говорить и делать — нет. И я очень прошу тебя, моя милая Вал, не говорить со взрослыми мужчинами в таком тоне. А особенно с мужчинами, которые имеют над тобой власть. В этом твоя мама права, так себя вести — опасно.       — Но я и не собиралась ни с кем так говорить, кроме тебя.       Сириус вздрогнул. А Вальбурга искренне недоумевала, зачем он говорит ей это и как он вообще может себе такое представить. Она даже Мариусу ничего подобного не говорила, хотя очень любила его и считала своим единственным другом.       — Ну почему же… — он через силу выдавливал из себя слова. — Когда повзрослеешь и сможешь постоять за себя, говори так с кем пожелаешь. С женихом. С мужем. С любовниками.       — Но я хочу только с тобой.       Он снова втянул в себя воздух, будто собирался зарычать. Или укусить её, выпить всю её кровь до капли. Рука на талии соскользнула и сжалась в кулак.       — Вальбурга… Ты снова это делаешь. Замолчи.       — Почему? — она попыталась поймать его взгляд, но Сириус откинулся на подушку и смотрел на потолок кровати и свисающий с него вишнёвый балдахин. — Почему ты не хочешь слышать, как сильно я люблю тебя?.. Я не понимаю! Неужели тебе неприятно?!       Он закрыл глаза. Его рука на щиколотке Вальбурги, проложив путь по стопе до пальцев, покинула ногу и тоже сжалась в кулак.       — Потому что я, Вальбурга, и есть тот самый взрослый мужчина, — каждое слово давалось Сириусу с боем. — Мужчина, который имеет над тобой власть, и у которого есть… потребности.       Он отвернулся. А она замерла, заметив, как дернулся кадык на его шее. В голосе Сириуса прозвучало отвращение.       В голове Вальбурги пронзительно щёлкнуло.       — Я никогда не думал, что скажу тебе что-то подобное. Никогда. Но ты растёшь, становишься девушкой. И с каждым днём это всё сложнее игнорировать. Я думал, что я не такой, как мой отец. Но, видимо, я ещё хуже.       Он хочет тебя.       Эта мысль прошла молнией по позвоночнику, но она показалась Вальбурге абсолютно абсурдной. Как Сириус мог видеть в ней девушку?.. А как же женщины, к которым он пытался тайком бегать? И колдографии?       Сириус не такой!       Они все такие. Стоит только дать им волю.       Вальбурга вдруг увидела их со стороны. Они лежат на кровати, её ноги обнажены. Сириус тяжело и глубоко дышит, отвернувшись от неё. Щиколотка, стопа и талия всё ещё помнят невесомые прикосновения его горячих рук.       Дай ему то, что он хочет — и он навсегда станет твоим.       Вальбурге стало трудно дышать. Откуда в её голове взялись эти мысли? Откуда?..       Лицо запылало. Он ведь мог заглянуть в её глаза и всё это увидеть…       Ты хочешь, чтобы он увидел.       Хоть Вальбурга и могла в мыслях назвать Сириуса вялым хреном на манер бабушки Хэспер и очень ревновала его, она никогда не думала о нём в таком ключе, а слова мамы просто всегда пропускала мимо ушей. Или, скорее, не думала о себе?       Она знала много слов, от которых взрослые краснели: похоть, вожделение, страсть. Однако Вал ещё не понимала, каково это — испытывать их, и тем более не догадывалась, что тоже может в ком-то их вызывать.       Вальбурга прекрасно представляла, как устроены женские и мужские тела, — видела в энциклопедии, — но там не рассказывалось, как именно люди занимаются любовью, и сам процесс она представляла довольно смутно. Ей не у кого было спросить, ведь даже Мариус говорить с ней "об этом" отказывался наотрез… Как и показывать журналы с неприличными колдографиями, о существовании которых он как-то обмолвился.       Вальбурга пыталась найти их потом у Марса, но у неё так ничего и не вышло. Ни в комнате, ни в оранжерее, ни в библиотеке Акцио не находило этих журналов. Она и руками всё перетряхнула, особенно у него в спальне, но вопросы у неё вызвали только две собственные колдографии, которые она нашла в прикроватной тумбочке.       Теперь, когда она нашла колдографии Сириуса, Вал начала догадываться, что они там делали.       Юная и неопытная. Чистая, невинная девочка.       Ни о чём не догадывавшийся ребёнок — вот кто она была. Ведь даже когда Вал связывала себя и тёрлась о подушку, она представляла только тонкие губы, целующие её, и горячие руки, нежно гладящие тело…       Только теперь, когда Вальбурга внезапно увидела себя и Сириуса со стороны, она осознала, чьи это были губы и руки. Что за жар охватил её от поцелуя Мариуса, а потом — от взгляда Сириуса.       И что она больше не ребёнок.