[По]пытки

Еще вчера — любовники. Уже сегодня — враги. Глухарев, остановившись напротив, смотрит, как Зимина уверенно-четким почерком проставляет подписи в документах. И замечает вдруг: руки у нее совсем не дрожат. Она вся — ледяной айсберг титанического спокойствия, от которого холодом веет в радиусе километра, так, что все живое вокруг замораживает намертво. Она молчит. В лице — ни кровинки; ни тени эмоции. Он молчит. Хотя больше всего сейчас хочется бухнуться перед ней на колени и молить о прощении. Почему-то вспоминает не к месту вчерашнюю ссору с Анной, когда узнал, что она отчебучила с этим визитом к Ирке. В этой нелепой мелодраме в худших традициях жанра нет проигравших и победителей. Нет и не может быть — острые углы любовного треугольника ранят всех. И Глухареву жалко их всех — себя, Аню, Ирку… По-прежнему молча тянется через стол за документами. Руки соприкасаются. Одно прикосновение в несколько секунд — а чувство такое, будто взрывается мир. Останавливается время. Электрический ток бьет убийственным разрядом, по проводам вен проходя куда-то к самому сердцу. Пальцы у Ирки совсем ледяные. Неподвижные и безумно родные. И на эти секунды сильнее девятого вала накрывает желание: бросить все, послать нахер, отправить к чертовой матери. И остаться. Рядом с женщиной, необъяснимо нужной ему. Необходимой до сумасшествия. Отпустит ли его когда-нибудь? Ирина первой отдергивает руку. И в глазах у нее — все то же стылое Черное море, закованное в непробиваемых льдах. И Глухареву от ее взгляда больше не хочется все бросать и мчаться к ней вопреки всем бурям и ветрам. Разве что ежиться, как зимой в добрые минус тридцать. И еще сказать. Попытаться хотя бы. То самое, очень важное — что вообще может быть важно в их ситуации.       — Ирк… Прости меня. Я не хотел, чтобы так… Ирина твердо встречает его взгляд. Не отводит глаз, не сжимает руки, не опускает плеч. Гордая, железная, бронированная. Так мало общего имеющая с той Иркой, которую он знал и любил. Любил?       — Пошел вон, — сухо, холодно, хлестко — хуже пощечины. Глухарев несколько секунд стоит без движения. Разглядеть пытается сквозь толщу льдов в ее глазах хоть что-нибудь. Но видит лишь пустоту. Там нет ничего и быть не может. Он все уничтожил. Хлопок двери — как выстрел, приводящий приговор в исполнение. Обжалованию не подлежит.