[По]пытки

Руки дрожащие и ледяные. Бледные губы безнадежно искусаны. Между бровей — горестная складка. И в глазах уже не Черное море — сплошные льды. Ткачев накрывает ладонями холодные пальцы, отогревая. Так, как мечтал когда-то.       — Все будет хорошо, Ирина Сергеевна, — говорит неожиданно спокойно и твердо, прямо смотря ей в лицо. — Карпов справится. Все будет хорошо… Ирина вздрагивает, отрывая загипнотизированный взгляд от потертой кухонной клеенки в россыпях аляповато-карикатурных подсолнухов.       — Хотелось бы верить, — выдыхает почти беззвучно. Паша молча смотрит на нее, почти оглушенный сумасшедшим грохотом своего сердца. Верить. Ну а что им еще остается? Только верить. Назад пути нет. Завтра съехавший с катушек псих Карпов должен убить свою бывшую начальницу полковника Зимину. И этим подписать приговор «палачам». И сейчас, стискивая в своих руках озябшие пальцы начальницы, Ткачев, сам того не осознавая, мысленно молится неизвестно кому, чтобы это не стало приговором для нее. И для него самого тоже.

---

Крохотная обшарпанная однушка — левая хата для мутных дел Фомина — те еще декорации для близкой трагедии. Которая, дай бог, не случится. Ткачев насквозь прокуривает легкие на темном ночном балконе, желая лишь одного: чтобы этот спектакль как можно скорее подошел к своему финалу. Чтобы все это кровавое безумие, длившееся почти два года, наконец-то закончилось. Без потерь. Только бы выжить… Стеклянно дзынькает балконная дверь, впуская в комнату едкий сигаретный дым, запах вечерней улицы, бензиновой гари, свежей листвы. Ирина резко садится на узком диване, жалобно ноющем всеми пружинами; тонкий плед сползает вниз, демонстрируя обнаженную точеную шею и огненные завитки, пылающие на фоне едва тронутой загаром кожи. Ткачев поспешно отводит глаза, боясь смотреть на нее так. Сейчас, в такой ситуации, в таких обстоятельствах на грани экстрима… Нет, совсем не так это должно быть между ними. Не сейчас и не здесь.       — Ирин Сергевна, вам бы поспать, — произносит глухо, бездумно прокручивая колесико зажигалки. — Завтра тяжелый день. Тихий нервозный смешок режет полусонную тишину будто скальпелем.       — Ткачев, а ты че, переживаешь, за меня, что ли? Паша рывком оборачивается. Смотрит ей в глаза неотрывно и прямо.       — Зачем спрашиваете? Вы и так знаете все. Щелкает выключателем, погружая комнату в чернильную тьму. И не видит, каким растерянно-недоверчивым изумлением вспыхивают глаза Зиминой. Тает лед.