i don’t think i could stand to be where you don’t see me

тодд знает, что нил собирается себя убить. нил всегда улыбается так ярко-ярко, что за его улыбкой — он считает — совершенно точно не удастся увидеть то неописуемо огромное количество боли, через которое его волочит крайне несправедливая жизнь. несправедливая — это тодд так утверждает. — знаешь, может, я это чем-то заслужил, — пэрри выдыхает, ненамеренно выдерживая минуту или около того после очередного вопроса андерсона о его самочувствии. на его коленях лежит учебник по химии, которую он ненавидит больше всего на свете, хоть в действительности неплохо понимает (именно он помог с экзаменом и тодду, и ноксу, и остальным ребятам). он часто говорит подобные вещи, за что от чарли получает подзатыльники. «не вздумай даже думать о таком, пэрри», — восклицает тот в своей экспрессивной манере, на что нил лишь смеётся; тодд ненавидит, когда он смеётся в такие моменты, но невольно улыбается, потому что невозможно не улыбнуться, когда смотришь на улыбку нила пэрри, даже если и знаешь, что она ненастоящая. андерсон не даёт ему подзатыльников — знает, что это не поможет. он говорит с ним: ещё до того, как они стали парой, очень большую часть их совместного времени составляли разговоры по душам. нил рассказывал о том, как хочет быть свободным, как устал подчиняться каждому небрежно брошенному слову отца и как скучает по времени, когда его мать ещё не была безразлична ко всему происходящему. тодд же говорит о том, что устал быть вечно вторым, тем, кто живёт в тени своего идеального брата, тем, кто не то что нелюбимый сын — порой и не сын вовсе. они оба не любят из кожи вон лезть, чтобы кому-то угодить, и это (очень мило, если так подумать) стало неплохо основой для их взаимоотношений: равных во всех смыслах. да, тодд из тех, кто будет плыть по течению, пока его не выбросит на какой-нибудь заброшенный берег, где он уже наконец сможет встать на ноги и пойти самостоятельно — в какую ему угодно сторону. при собственной пассивности, в которой его довольно быстро уличил даже мистер китинг, он ужасно уважает умение пэрри говорить и делать наперекор. его отец сказал ему учить химию и мечтать о профессии доктора, а нил на это забил. его отец сказал ему поскорее найти себе приличную девушку и обременить себя браком, детьми и лужайкой с неподстриженным газоном, а нил проводит время с тоддом андерсоном, с каждым днём всё больше и больше влюбляясь в него. отец сказал ему относиться к жизни серьёзно и бросить театр. а нил — нил просто не стал этого делать. нил обожает играть в театре и — пока что успешно — скрывает это от мистера пэрри: и своё увлечение, и тот факт, что это увлечение ему удаётся воплощать в жизнь, невероятным образом делая это не в ущерб учёбе. нил всегда говорит: «мой отец убьёт меня, если узнает». чарли всегда улыбается: «ты говоришь то же самое и про тодда». тодд улыбается, опуская глаза в пол. они вместе повторяют строчки из пьес, роли в которых пэрри готовится играть, вместе изображают целые сценки, вместе сидят у озера за пределами школы, где их найдёт только особенно внимательный, и шутливо обсуждают значение всех этих диалогов и монологов, меж тем раскидывая их по шкале искусности и важности сказанного в них. именно так они оба проявляют свою романтичность, но никому из них и не требуется большего. похвалить нила коротким, едва заметным поцелуем в острую скулу после репетиции или приободрить тодда перед трудным экзаменом крепкими объятиями — им в самом деле не требуется большего. нил пэрри преследует собственные, крайне корыстные цели: он знает, как сильно андерсону нравится писать стихотворения. имеется только проблема с тем, чтобы взять себя в руки и найти в себе силы поднять голову, посмотреть строго перед собой и открыть рот — позволить словам самостоятельно выбраться из его головы, словно молодым птенцам, покидающим родительское гнездо. нил никогда не давит и никогда не выглядит разочарованным — потому что никогда не разочаровывается в тодде. — ты бы видел со стороны, как ты на него смотришь, — по-доброму смеётся чарли, кидая мячик об стенку в комнате андерсона и пэрри, где всё так же часто проводит время, как и до отношений двух парней. — когда он читает стихи, ты так смотришь на него, пэрри. это просто что-то. нил считает, что ему кроме тодда и театра ничего не нужно. то, что вызывает в нём эмоций больше, чем весь остальной мир вместе взятый, мир, который по какой-то причине жесток к нему настолько, что хочется разорвать с ним любые связи, как с властным, честолюбивым отцом, который обязательно станет возмущаться в старости: «да что я такого сделал! я ведь хотел для него лучшего! боль только закаляла его!». с тоддом и театром он счастлив. он так и говорит андерсону: «с тобой я счастлив. если бы не ты, я бы…». «ты бы убил себя раньше», — мысленно завершает тодд. в такие моменты андерсону кажется, что ни он сам, ни нил никогда не умрут; что они будут бесконечны, что ничто их не разлучит. и тодд, если честно, рад обманываться этой мыслью. ведь ничто не делает его беспомощнее, чем эта мысль. да, пожалуй, именно этим словом тодд идеально описал бы своё ощущение по отношению к мыслям нила — беспомощность. нил, как известно, любит всё задуманное доводить до конца. наверное, самым страшным кошмаром для тодда стал бы тот момент, когда пэрри разлюбил бы — не его — театр. впрочем, и другие, чуть менее фатальные «симптомы» нила тоже — как на лицо. нил не принимает дорогие подарки, которые можно растянуть на какой-то значительный период жизни, а все карманные деньги, ежемесячно выделяемые отцом на редкие радости вроде сладостей или новых книг о медицине, он спускает на подарки остальным. так, миксу перепала радиосистема, которую тот еле-еле смог спрятать во время незапланированной проверки комнат; ноксу достался дорого выглядящий набор из запонок, зажима и галстука, как раз перед свиданием с крис. чарли же от пэрри на рождество получил альбом неизвестного содержания; тодд не стал спрашивать, что в нём, но он видел, как далтон украдкой плакал, разглядывая его, и улыбался. чарли и нил — лучшие друзья чуть ли не с пелёнок, а потому тодду всегда нравилось наблюдать за тем, как они поддерживают и любят друг друга, не делая его при этом «третьим лишним». ему от нила достался пустой блокнот с симпатичной гладкой обложкой. первая страница была подписана мелким почерком, коротко и ясно: «моему тодду. напиши, пожалуйста, что-нибудь потрясающее». — отец сказал, что хочет видеть меня на семейном ужине на рождество, как раз когда будут выходные от учёбы. его условие — я должен «предстать в подобающем виде». — и что это вообще значит? — тодд выдыхает, наблюдая за тем, как нил пакует вещи. тот не любит ездить домой, и тодд не любит, когда он уезжает — тоже. он каждый раз так скучает, словно нил может уехать и больше никогда не вернуться. — понятия не имею. я собираюсь заткнуться и просидеть так до самой ночи. — а если он спросит про театр? или про… — говорю же — буду молчать, — нил улыбается своей завораживающе печальной улыбкой, и андерсон ему верит. каждая такая улыбка обходится нилу слишком дорого, даже если она настоящая, невымученная. каждая такая улыбка, думает он, приводит с собой мысль: ему есть, ради чего оставаться, продолжать, двигаться дальше. каждый раз, когда он улыбается тодду с лаской и нежностью или когда удавшаяся пьеса заставляет его улыбнуться — он думает, что это наверняка того не стоит. тодд поступит в какой-нибудь элитный университет, а театр станет для него только мечтой, когда отец узнает о его увлечении и засунет его в какой-нибудь военный корпус подальше от дома. есть слишком много причин верить в подобный исход и не надеяться на лучшее; пэрри так не привык. он слишком боится отца и его приказов, слишком сильно верит в их семейную гордость, которую ему без спроса свалили на плечи и сказали держать, даже когда кости в ногах будут ломаться в щепки. он явно не любимец судьбы; если бы судьба любила его, то ни за что не дала бы ему появиться на свет в семье мистера и миссис пэрри. впрочем, возможно, судьба поступила бы ещё более жестоко: она бы не дала ему встретить тодда андерсона и пойти на свою первую пробу в местном театре. да, пожалуй, он всё-таки совершенно не любимец судьбы. первый раз тодд заплачет — сильно, ливнево, по-самому-настоящему — не в тот день, когда ему сообщат о самоубийстве нила, не на его похоронах, где его отец снова будет кричать на китинга и винить его в смерти сына, не на прощальной церемонии уэлтона, где он не сможет и рта открыть — на это не будет сил. он заплачет, когда снова окажется на пирсе, где он и нил часто репетировали его роли. он расплачется, как ребёнок, будет рыдать, пока далтон будет мягко гладить его по спине, обнимая — и тоже плача. он будет плакать, потому что нила больше нет. потому что из их комнаты уже почти выветрился его запах. потому что никто больше не соберётся в пещере «общества мёртвых поэтов» по его затее. потому что никто теперь не покажет ему озорного пака из «сна в летнюю ночь» шекспира и не улыбнётся со сцены со слезами на глазах — из чистой, искренней любви. нил очень любил театр. нил так же сильно любил и его. просто так сложилось, что кроме этого нил больше ничего не любил. тодд знал, что нил собирается себя убить. вот только он слишком отчаянно лелеял надежду на то, что у него ещё есть время на то, чтобы всё изменить.