Антоним кошмара

      Нэнси не первую неделю слушает на общих сборах рассказы остальных об их снах.       Дастин, за последние месяцы разом повзрослевший и почти потерявший яркий любознательный блеск в глазах, делится, что каждую ночь заново переживает смерть Эдди. Она обрастает разными новыми деталями и подробностями, вместо сказанных на прощание слов прорываются обвинения в том, что не помог, не вытащил, бросил. Дастин понимает, что это все прицельный удар по его слабому месту — головой понимает. Его взгляд тускнеет день ото дня.       Уиллу и делиться ничем не нужно — это загнанное, обессиленное и уставшее выражение лица каждый помнит с осени восемьдесят четвертого, только сейчас разрушительные последствия Изнанки можно умножать на два.       Лукас на вопросы о снах бросает всегда лишь краткое «Макс», и Нэнси ему сочувствует иной раз до слез. Она и сама мучается от одного лишь воспоминания о неподвижной фигуре в гипсе на больничной койке, а ведь Лукас в свои пятнадцать держал ее на руках — искалеченную, ослепшую, сломанную так, словно она дешевая Барби, а не человек.       Майк говорит, что снов не видит, но Нэнси знает — врет. Их комнаты через стенку, и он кричит что-то каждую ночь примерно в одно и то же время, а ее разрывает от желания броситься к нему, разбудить, вырвать из цепких лап его персонального разрушающего кошмара. Каждый раз, когда Нэнси находит в себе силы на это, Майк за стенкой затихает, а она убеждает себя, что ей почудилось, показалось.       Ей никогда не кажется. Синяки под глазами каждого из них обнажают правду не хуже детектора лжи. И Стив, и Робин тоже видят что-то во снах, но делятся подробностями только с друг другом, для всех сообщая только ключевые моменты: лозы, затхлая гниль обратной стороны, смерть.       Нэнси не может им завидовать, но недоумевает, почему ее сны иные.       Услышав впервые о чужих кошмарах, она тяжелым страхом, поселившемся в животе, ждет пустые глазницы Барб, свою мертвую семью, разрушенный город, который пал по ее вине, но ничего подобного ей не приходит.       Нэнси не может радоваться, что ее минула эта ужасная участь, она знает, что Генри Крил не оставит ее в покое — она сыграла слишков важную роль в том, чтобы его уничтожить. На ее беду попытка не увенчалась успехом. Она не может остаться безнаказанной за это.       Кошмаров нет. Есть мутные туманные и обрывчатые грезы, полные истомы и жара внизу живота. Там, где она ждала страх, селится сладкое, томительное и очень живое, даже знакомое.       Она скучала по Джонатану все эти месяцы, но даже в разлуке не чувствовала себя так, а ведь теперь он здесь, и пусть их привычный мир рушится на глазах, они находят время, чтобы насладиться друг другом.       Это не приносит удовлетворения: между ними так много недосказанности, голова занята другим. Не от того ли и сны приходят вот такие — терпкие, медово-смолистые, от которых так и хочется зажать между ног скомканное одеяло и потереться, чтобы хоть немного унять этот жар.       Сначала она не помнит — не улавливает — никаких конкретных образов, все остается на грани ощущений. Вот чья-то шершавая, прохладная ладонь с нажимом проводит по спине, отчего распространяется рой мурашек по лопаткам и пояснице. Вот опаляющее дыхание у уха, вот приятное давление в районе бедра. Капля за каплей наполняется чаша вожделения.       Джонатан никогда не может касаться ее так уверенно и ощутимо, он раз за разом словно боится ее сломать или разбить. С ним Нэнси всегда приходится вести самой, обучать, показывать, как надо, даже если у него не получается ни на второй раз, ни на десятый. Это утомительно, раньше, до снов, до разлуки, ей для удовольствия хватало благоговения в его глазах и собственной руки себе в помощь.       Стив дарил ее телу больше приятных ощущений, но ей не хватало бурления в венах, жара в груди. С ним Нэнси чувствовала себя одной из многих, пусть и пожинала плоды его умелости, благодаря каждую прошлую девчонку стонами, подгибающимися пальцами на ногах.       Сны затягивают, но не дарят никакого облегчения. Зудящая от эфемерных касаний кожа наутро раздражается о ткань простыней, одежды. Времени не хватает, чтобы с особой тщательностью сбросить напряжение, она пусть и пытается по-быстрому помочь себе пальцами, как назло все кругом не позволяют ей остаться одной дольше минуты.       С Джонатаном кончить не выходит тоже — Нэнси оставляет все попытки добиться от него страстности и инициативы, просто толкает его в грудь и усаживается сверху. Как сумасшедшая, скачет на его члене, но только сильнее себя раззадоривает, дразнит, не получая долгожданного оргазма. Джонатан, не в силах сдерживаться, почти скидывает ее с себя, заливая спермой свой живот и ее бедра. Пальцами и ртом он тоже мало что может, потому она засыпает каждый раз взвинченная и раздраженная.       Никто не может заподозрить ее во лжи о кошмарах — под глазами залегают тени, а сама Нэнси становится совсем дерганной и часто сонной. Чтобы кончить с самой собой, она откладывает сон, но сколько бы часов она не терла клитор, не вталкитвала внутрь пальцы — ничего. Словно ее собственное тело предает ее и забирает последнее доступное в апокалипсисе удовольствие.       Может быть, если бы не сны, потребность кончить не давила бы так — кругом хватает проблем, но даже наяву перед ней возникают картинки ночных грез. Ей кажется, что она сходит с ума.       Когда очередное страстное воспоминание обжигает ее нервы, накатывает прямо во время стратегического собрания, Нэнси приходится срочно бежать в туалет, чтобы в погоне за облегчением потереться о свои пальцы, закусывая ребро ладони, давя всхлипы, потому что здесь, за стенкой, сейчас все — вообще все, а не только ее младший брат, бывший и нынешний парни. Давления не хватает, складки половых губ мокрые и два пальца с легкостью проскальзывают внутрь, тоже не даря никакого облегчения. Нэнси двигает ими, ощущая, как конвульсивно сжимаются стенки, и тело хочет член — крепкий и твердый, способный сделать с ней то, что ей самой не под силу.       Дверь в туалет отворяется — она так спешила, что не успела запереться, но это всего лишь Джонатан. Стыдно предстать перед ним такой нуждающейся, но Нэнси хочет кончить так сильно, что готова послать к чертям все собственные табу.       Джонатан все понимает. Он заведен от ее вида, от того, как она сидит на крышке унитаза с широко расставленными ногами, как насквозь мокрое белье болтается на лодыжке, а пальцы со слышным хлюпаньем двигаются внутри. Лишь заметив его затуманенный взгляд, Нэнси не теряет времени, стягивает с Джонатана джинсы, помогает ему рукой, обхватывает его член влажными от собственных выделений пальцами.       Она и сама не успевает понять, когда встает и толкает его на свое место, но вот уже насаживается, чувствует, как жарко и глубоко ее пронзает, как хочется двигаться быстрее, чтобы догнать недостижимое удовольствие и снова стать самой собой.       Она это обожает. Чувство, как ее язык переплетается с чужим, импульсами спускается в низ живота, нарастая и нарастая от ее хаотичного ритма. Хочется, чтобы позвоночник прожгло, чтобы ее било в судорогах оргазма, но ток, расходящийся от касаний клитора слишком слабый, недостаточный.       — Ну же, пожалуйста!       Что-то неуловимо меняется. Джонатан подхватывает ее под задницу и резко прижимает к стене, размашисто вколачиваясь навесу и это уже более обжигающее, куда ближе к тому, что ей нужно. Хочется стонать в голос, но этого нельзя допустить, поэтому она тихонько поскуливает ему в шею и, кажется, просит еще и еще, просит трахать ее сильнее, просит, просит, просит.       Ее глаза закрыты почти все это время, поэтому когда долгожданный оргазм сжимает, а потом резко разжимает ее всю, Нэнси распахивает влажные глаза, но видит перед собой не Джонатана.       — Понравилось, Нэнси? Ты так хотела, чтобы тебя трахнули как следует, что я не мог удержаться, прости. Иногда чужие просьбы так приятно исполнять. Понравился мой член?       Генри Крил ухмыляется, все еще придерживая ее за бедра. Его член еще внутри, Нэнси чувствует, какой он горячий и твердый, она хочет, чтобы он продолжал двигаться, но она уже получила то, что хотела и может ужаснуться и разгневаться.       Бесполезно притворяться — он в ее голове, а когда она пытается вырваться из хватки, то Генри легко ее отпускает и ставит на ноги. У него все еще стоит — и какая-то животная, дикая часть ее хочет опуститься на колени и попробовать, как его вкус смешался с ее собственным, хочет настолько сильно, что рот наполняется слюной.       — Что ты сделал со мной? Это не я!       — Ты. Это все ты, Нэнси. Так сильно хотела члена, маленькая шлюшка! Может быть, тебе бы пришлись по душе сразу два? Три? Четыре? Я вижу это в тебе. Ты бы хотела, чтобы все, кто сейчас за стенкой, брали тебя по очереди? Даже твой брат.       От возбуждения ничего не остается — Нэнси готова возразить, хочет спорить, но внезапно слышит словно сквозь пелену крик Джонатана, разбирает голос Майка, и вдруг ее словно подхватывает волна музыки, — кто-то нацепил на нее наушники.       Мадонна поет, старается, но слова кассеты, видимо первой, попавшейся под руку в данной ситуации, звучат как насмешка.       Like a virgin       When your heart beats next to mine       Gonna give you all my love, boy       My fear is fading fast       Я чувствую себя девственницей,       Когда наши сердца бьются вместе.       Я подарю тебе всю свою любовь, малыш,       Мой страх быстро тает.       Генри легко отпускает ее. Один взмах ресниц, второй, и перед ней обеспокоенные лица самых близких: Джонатан держит ее за руку, Стив маячит за его спиной, Майк белый, как смерть, а она радуется, что полностью одета, что все, что она делала здесь уже происходило в ее голове, а не наяву.       Какое-то время все тихо. Даже в путанных душных снах нет ничего обжигающего и бесконтрольного, но Нэнси знает, что ей рано расслабляться. Ей кажется, что Векна пометил ее еще тогда, в трейлере Эдди, рассказывая свою историю, поэтому легко она не отделается.       Сны остальных тоже сходят на нет — видимо для этого вторжения в ее разум отчаянному злодею понадобились все имеющиеся силы.       Конечно, она не рассказала подробности. А кто бы рассказал? Кто бы осмелился, глядя в глаза своему парню, с которым никогда не удается кончить, сказать, что монстру, чуть не убившему его младшего брата, удалось довести ее до оргазма в ее голове?       Нэнси не хочет об этом думать, но в объятьях Джонатана то и дело возвращается к этому ужасному, постыдному, чудесному воспоминанию. Ей страшно признаться даже себе, что в этот раз дело не в Векне, а в ней самой.       Ей снятся его руки, его едва ли не безумные глаза и испепеляющее сплетение их тел. Сначала это просто образ, просто красивый мужчина, но со временем границы расширяются: вот он зовет ее шлюхой, вот он хватает ее за шею крепко-крепко, едва ли не перекрывая доступ кислороду, вот силой поднимает ее тело в воздух.       В одну из одиноких ночей, когда даже Майк за стенкой перестает возиться, а время уже далеко заполночь, ее снова окутывает сон, но он неуловимо отличается чем-то контрастным, чем-то слишком конкретным. Сначала в нем нет ни Генри, ни Джонатана, ничего сексуального, просто спутанные яркие картинки, почти рутинные и бытовые, но когда красивое лицо Первого мелькает среди всех остальных знакомых, Нэнси понимает, что ее застали врасплох.       Она сама идет к нему. Сдается, трусливо надеясь, что во сне не считается.       Он берет ее прямо при всех — это комично и абсурдно, и умопомрачительно горячо. Она на столе в столовой, на нем карты города, где ярким красным карандашом обозначены разломы, а ее спина сминает их, пока сильные толчки заставляют ее елозить по столешнице. Тут можно стонать во всю глотку ровно до тех пор, пока Генри не сует ей в рот пальцы.       Этот сон — первый из большой череды.       Никто больше не жалуется на возвращение кошмаров, но Уилл в некоторые дни выглядит хуже, Лукас давит зевоту, Майк с каждым разом делается все мрачнее и мрачнее.       Путем простого анализа Нэнси понимает, что в те ночи, когда Генри приходит к ней, он не трогает остальных. Что ей стоит добавить к своим ночным встречам немного мольбы, жажды трахаться с ним чаще?       — Я сразу понял, что ты ненасытная, — говорит он, размашисто двигаясь в ее рту. — Ты всегда была такой, Нэнси. Тебе напомнить, чем ты занималась, когда умерла твоя любимая подружка Барбара? Тебе так не терпелось насадиться на член красавчика Стива, чтобы пометить его, показать всем, что он теперь твой, а потом выбросить. Барбара стала для тебя помехой. Это ты убила ее, Нэнси.       Она пытается отстраниться, но Генри крепко держит ее за волосы, давит на заднюю стенку горла, пока слезы стекают по ее лицу. Ночью никто не выдернет ее из кошмара, Нэнси начинает паниковать, но все заканчивается — член выскальзывает, сперма брызжет на грудь и щеки, а Генри с притворной нежностью гладит ее по голове.       Нэнси теперь боится спать. Вызывается дежурить у разлома, сортировать гуманитарную помощь, драить ванну. Позволяет себе прилечь ненадолго, вздремнуть чутко, так, чтобы сон не успел подобраться к ней.       В одну из ночей, когда Джонатан остается рядом, Нэнси признается в том, что иногда видит во снах. Она не рассказывает все, подробности никому из них не нужны — Джонатан расстроится, сама она только распаляется, но это та необходимая правда, которая еще может все спасти.       Ей снится жаркий секс с их главным врагом, превратившим жизнь каждого в ад, а она получает от этого удовольствие.       Джонатан ошарашен. Пытается успокоить ее, убеждает, что не злится и не расстроен, что Векна — монстр, который играет на слабостях.       Нэнси хочется раскричаться, чтобы он перестал быть таким понимающим. Нэнси хочется прижаться к нему и ощутить не плавящуюся страсть, что кружила ее во снах и в объятьях Генри Крила последние недели, а ласковую нежность любящего человека.       Он сцеловывает ее слезы, смотрит так преданно и тепло, что она тянется к губам кратким касанием. Это так отличается от того, к чему она успела привыкнуть, так будоражит не возбуждение, а сердце.       Сплестись конечностями в крепкий любовный узел выходит так естественно — по-другому, на атомном уровне, не секс, а близость. Трепещет не тело, но душа. Всем существом тянется к его душе, к единству.       Нэнси почти возносится в этом, чувствует так много всего: от скользкой от пота кожи под пальцами до тихого надломленного шепота со словами любви. Вот так все должно быть, без горчащих оскорблений, без грубых шлепков, без головокружительных скоростей.       В ее руках, перед ней, в ней — не Джонатан. Светлые пряди сладко пахнут чем-то подгнивающим, но ее это не отвращает, он не отвращает — Нэнси лишь начинает двигать бедрами сильней, нагоняя привычный для них обоих ритм.       — Я ждал, что ты будешь вырываться, — шепчет он ей прямо в ухо глубоким, грудным голосом. — Думал, ты снова притворишься, что это не то, чего ты хочешь.       Нэнси молчит, накаленная, напряженная. Она давно уже не понимает, кто она есть, чего она хочет, на что готова пойти и что венчает список ее принципов. С липким чувством вины перед всеми, кто ей дорог, она очнется от этого сна-видения-фантазии или удовлетворенная и довольная? Ее истинные желания обнажаются и берут над ней верх или ее засосало в извращенно-утрированный мир, а Векна подменяет понятия, мешает в голове добро со злом, хорошее с плохим, правильное с неправильным?       — Зря ты думаешь об этом, Нэнси, — рукой пересчитывая позвонки, говорит Генри. — Отключи голову. Наслаждайся.       Хватая ее за челюсть, он выглядит помешанным.       Волна оргазма на миг затеняет зрение — перед ней не красавчик-блондин с жестким лицом и холодными глазами, перед ней склизкий монстр без кожи, она внезапно чувствует неприятную текстуру его лианаподобных мышц под пальцами, но вырваться не может, да и не собирается — уже поздно.       Она ведь с самого начала знает, кто он такой. Облик не меняет сути.       Что за яд он выплескивает в нее сейчас, не хочется даже думать.       Нэнси уже отравлена.       — Тебе бесполезно бежать. Ты ничего не можешь с этим сделать — ты уже мне сдалась. Заметь, я не прошу тебя присоединиться, я знаю, что ты не станешь. Я знаю тебя. Знаю, что тебе нужно. Я буду убивать твоих друзей, твою семью. Карен. Майка. Холли. А ты так и будешь кончать на мне.       Нэнси не хочет верить в его слова, но почему-то с ним и с удовольствием, которое он дарит, невозможно бороться.       Она успокаивает себя тем, что пока они вместе, пока он тратит силы на то, чтобы приходить к ней, овладевать ею — и ментально, и физически, его не хватит на то, чтобы вредить ее близким. Нэнси надеется, что они успеют придумать план, пока Векна не окреп достаточно.       А пока она готова и дальше нырять в бездну похоти, которой стали для нее его уже до боли знакомые объятья.