Фиолетово-зелёный Петербург

Мир бесконечен, можно стараться описывать его вечность и не успеть описать ни одного временного среза — всё меняется, перетекает, день и ночь переливаются, как молоко и кофе из чашки в чашку, заполняя резервуар жилого пространства светом, тьмой, красками и оттенками, передвигая тени и выбеливая волосы в седину. На подставке с изящным и простым рисунком цветущей лаванды догорает круглая белоснежная свеча, сладострастно истекая матовыми клубами воска. Дым от неё в сером воздухе уходит в потолок, где оставляет почти невидимые следы копоти и желтизны. Мы все скребём по прозрачным стенкам действующего времени, оставляя несущественные вмятины в его гидрогелевой плёнке. Ночь наступает по щелчку — это всё ещё технически белая ночь, и улицы должны быть освещены призрачным белым светом, но тьма, тяжёлая и давящая, заливает улицы медленно, заполняя проспекты густой высококачественной темнотой. Говорят, что раньше Санкт-Петербург был чёрно-рыжим по ночам, многогранным, живым, полным людей в центре. Теперь к ночи улицы пустеют, а в момент щелчка загораются глухо гудящие фонари, заливающие улицы зелёным или фиолетовым светом, превращающим город в призрачную цитадель. — Пойдём? — сказал Олег. Он дважды проверил оборудование — лучшее, на что им хватило денег: пара вспышек с магнием, ржавая цепь с завода, бережно отчищенная, соль и две видавшие виды рапиры. Завернул бутерброды в вощёную бумагу, залил в термос клюквенный морс, ещё горячий. Понадеялся, что бутерброды им пригодятся. В прошлый раз пришлось бежать, оказалось не до бутербродов и уж точно не до сладкого морса. Сначала Олегу показалось, что Сергей его не слышит. Он покачивался на стуле, шатко зацепившись пятками за подоконник, и смотрел в темноту — единственный в Петербурге, а, может, и во всём мире руководитель подросткового агентства с призраком внутри себя. На секунду Олег почти увидел чёрные крылья, обвившие хрупкую рыжеволосую фигуру, но Сергей вздрогнул и кивнул; наваждение пропало. — Сегодня нам недалеко, — сказал Сергей, накидывая куртку. — Если справимся, еды должно будет хватить на неделю. — За квартиру ещё нужно будет заплатить. — Заплатим. Я всё устрою. В этом районе они были на улицах практически в одиночестве, один раз только вдалеке показались силуэты совсем уж маленьких детей — должно быть, кадеты СпБП-корпуса. Олега тоже туда звали, прочили ему быструю карьеру и стабильные выплаты. И иногда он представлял себя там. Сейчас, должно быть, он бы уже дорос до начальника группы, ходил бы в фирменном мундире с эмблемой разверзнувшего пасть льва, держал бы голову прямо. А не мотался бы по сомнительным заданиям в растянутой старой одежде, в кроссовках, заклеенных суперклеем невероятное количество раз. Но когда ты так долго остаёшься стабильным элементов в сердцевине хаоса, ты перестаёшь быть стабильным в затишье. Когда ты так долго живёшь рядом с темнотой и безумием, ты сам становишься проводником безумия — и тебя завораживает то, как в фиолетовом свете разлетаются рыжие волосы над коричневой искусственной кожей куртки, ты понимаешь, что готов на всё, чтобы сохранить жаркую жизнь в хрупком худом теле человека рядом с тобой, вне зависимости от того, смотрит он на тебя голубыми глазами или тлеюще-жёлтыми. Ты привыкаешь к напряжению в теле, когда голос твоего друга меняется на скрипучий и язвительный, просто машинально переключаешь тумблер боли на более высокую границу — энергозатратно, но в ваших ехидных диалогах со временем появляется нотка устроенности, даже, страшно сказать, домашнести. Адаптация отличает разум с высоким уровнем интеллекта, и если сначала мозг стонал и скрипел, не в силах выдержать мысль о том, что ничего уже не будет, как раньше, и умного и почти мягкого по отношению к нему Сергея будет периодически заменять создание, которое постоянно оставляет болезненные рубцы на самооценке, доверии и располосованной когтями спине Олега, то теперь он оброс грубым щитом цинизма и понимал: Птица тоже живой, он тоже настоящий, он такой, какой он есть — и отказываться от него Олег бы не стал. Он часть их дома, он часть их мира, и пусть он так своеобразно высказывал своё расположение, что Олег иногда вздрагивал от мысли об очередном постельном раунде, но Птица был под его защитой. Потому что тот, кто не нуждается в защите, особенно нуждается в защите со стороны: не процессе, а самом факте. Это было как признание в любви: негласное обещание не отказываться от него. Кроме того, в последний раз именно Птица распахнул свои крылья и защитил их обоих от двигающихся в их сторону убитых матросов. Но иногда — просто забавы ради — ему хотелось представить, какой была бы его жизнь, если бы он работал в СпбП-корпусе, если бы они снимали с Сергеем — только с ним — маленькую квартирку без тараканов, с горячей водой. Завели бы они растения? Могли бы есть горячую еду хотя бы через сутки? Улыбался бы Разумовский чаще, вернулся бы румянец на его впавшие худые щёки? Может быть, они могли бы покупать настоящий шампунь, а иногда, по выходным, покупали бы настоящее мясо, хотя бы кости, чтобы сварить бульон. Иногда Волкову казалось, что они просто стоят в мире, полном копий, и швыряются на ближайшее копьё в надежде никогда больше не возвращаться и не оказываться лицом к лицу с реальностью, дышащей им в лицо мертвенным холодом. Из узкого окна на первом этаже, заляпанного пылью с высохшим дождём, на них сверху вниз взглянул с ужасом какой-то ребёнок, словно провожая на казнь. Раньше Волков подмигнул бы ему или улыбнулся. Но сейчас у него не было сил, просто хотелось сделать дело и вернуться обратно с щитом, а не на щите. И он посмотрел на ребёнка равнодушным взглядом, вздрогнув внутренне от параллели: так же смотрели на него проходящие с рапирами мимо окон детдома подростки, когда он прижимался ближе к ледяному стеклу, чтобы увидеть их лучше. — Сюда, — сказал Сергей и свернул в переулок, наполненный тьмой по самые крыши домой. Это был один из дворов-колодцев; тяжело пахло ледяным подвалом и мокрой извёсткой. Сергей вытащил из кармана куртки фонарик с призрак-лампой и скользнул зелёным лучом по каменной кладке и грязным тёмным дверям. Слышал призраков из них только Птица; Олег увидел в свете, как тот склонил голову набок, а потом коротко покачал головой. Олег оглянулся; грязный угол у одного дома показался ему более холодным, чем остальные. — Мне кажется, здесь, — сказал он. — Я что-то чувствую. Сергей обернулся и медленно вытащил рапиру. Из тёмной подворотни засочились, собираясь воедино, молочные клубы дыма, похожие на нагар на свече. Конфеты раковые шейки в новогодних подарках от государства для сирот, подумал Волков пространно. Все сладкие шоколадные конфеты он отдавал Серёже, а «Раковые шейки» оставлял себе, потому что их никто больше не любил. Они были такие сладкие, такие завораживающие на вкус, внутренности их крошились на языке, расплываясь помадочной илистой волной на языке. Дым сошёлся в старике, неухоженном, с признаками потерянной интеллигентности на явно испитом и поплывшем лице. — Типичный Питер, — сказал Сергей спокойно и кинулся вперёд в тот же момент, когда старик прыгнул на него. Рапира отодрала лохмоть от призрачной руки, и старик взвыл, резко кидаясь в сторону Олега; тот сделал выпад и прочертил линию за бороду старика, по шее. Сергей уже скользнул в угол и начал копаться в земле. Что-то блеснуло — яркая ложка, кажется, серебряная. Старик резко развернулся, хотя почти истаял, и рванул к Сергею, но исчез, когда ложка звякнула в призрак-банку. — Ну вот и всё, — сказал Сергей. — Впервые вижу серебряный источник. Забавно. — Забавно, — сказал Олег. Они провели в подворотне не больше десяти минут, но он почему-то смертельно устал. Даже не от работы. А от этой обязанности бесконечно скрести стены двора-колодца, пытаясь вдохнуть кислорода ещё на один день, а потом ещё на один, забывая, как дышать полной грудью и не задерживать дыхание до боли. — Волче, — тихо сказал Сергей, и у Волкова ёкнуло в груди. — Подожди ещё немного. Мы ещё станем самым знаменитым агентством охоты на призраков во всём Питере. Олег посмотрел на него. Сергей улыбался — почти как раньше, почти как в самом начале. — Хорошо, — сказал Олег, чувствуя, как по телу медленно разливается тепло, о существовании которого он почти успел позабыть. — Обещаю, — сказал Сергей. И шмыгнул носом привычно. — А с чем бутерброды?