Верный способ поместить Харитона Радеоновича Захарова в тело накачанной или не очень комсомолки

      “Не простит меня Харитон, ох, не простит”, – думал Дмитрий Сергеевич, глядя на результат наконец-таки успешно проведённого генетического реконструирования. Несмотря на все увещевания, полимерная (жижа) субстанция, всё ещё именующая себя Харитоном Радеоновичем Захаровым, всячески отказывалась от нового тела. Сеченов же был уверен, что эта упёртость – не более, чем результат отсутствия биохимии мозга.       С недавних пор Дмитрий Сергеевич стал замечать, как свойственный его лучшему другу чёрный юмор всё чаще терял слово “юмор,” а привычный обмен ничего не значащими колкостями перерастал в горькую перепалку. И если бы Дмитрий Сергеевич не был в некоторой мере врачом, он бы рассуждал о возрастных изменениях в собственном характере, делающих его более нудным и раздражающим по отношению к другим. Или других, по отношению к нему. Как там рассуждают старики?       Старым Дмитрий Сергеевич себя считать категорически отказывался и поэтому предположил, что проблема не в нём, а в Харитоне и его нынешнем состоянии.       Откуда Захаров взял мысль о накачанном комсомольце, в которого его хотят поместить, Дмитрий Сергеевич не знал. Последние несколько лет в свободное от Коллектива время он занимался вопросами реплицирования стволовых клеток и процессов их адаптации под внесённую формулу, содержащую ДНК. Проще говоря, академик Сеченов размышлял над частичным клонированием. Вообще, невозможно сказать, что появилось раньше: полимер или идея создания новых тканей человеческого тела взамен утраченных. Помнится, поначалу они его называли реверсантом, правда, тот должен был обращать процессы. А недавно синтезированный реплицирующий нейрополимер, принимая формулу ДНК, постепенно, словно божественный скульптор, вылеплял новое тело.       Начинал свои опыты Дмитрий Сергеевич с крыс. Нейрополимер успешно восстанавливал грызунов до мельчайших подробностей, от особенностей морфы до формы прикуса. Но у истоков исследования проблема реплик крылась в их “овощном” состоянии. Полностью построенное тело никак не запускало процессы жизнедеятельности. Когда академик Сеченов перешёл на свиней, ему стало легче экспериментировать с восстановлением этих самых процессов: вентилировать лёгкие, запускать сердце, стимулировать желудочно-кишечный тракт. Но что делать с мозгом?       Опыты с полимерным реплицированием приостановились в тот момент, когда времени у Дмитрия Сергеевича стало катастрофически мало, а силы и вовсе пропали. Харитон, будь он неладен или неосторожен, довёл свою нелюбовь к собственному телу до апогея и провёл на нём эксперимент с ожидаемым и достаточно печальным исходом.       “Ладно. Что было, то было”, – решил Дмитрий Сергеевич. В конце концов, он смог спасти то, что для его друга было самым важным – его разум. Теперь нужно сохранить рассудок.       Эксперименты с реплицирующим полимером академик Сеченов возобновил, когда пришёл к идее, что именно нейрополимерного слепка недостаёт для "включения мозга". И здесь начались новые трудности. Снятая с крысы или свиньи копия нейронных связей приживалась отлично. Новые выращенные тушки, получив вместо спинномозговой жидкости уплотнённый нейрополимерный носитель информации, демонстрировали чудеса самостоятельного функционирования. Беда пришла со стороны работы с биоматериалом конкретно Харитона Радеоновича Захарова.       Возможно, ошибка крылась вообще в людях, у Сеченова не было других экспериментальных образцов со слепками, но хрупкая, неустойчивая Y-хромосома просто терялась в процессе реплицирования. Восстановить тело Харитона, каким он был, не представлялось возможным. Вот тебе и человек как высшее существо. Прав был профессор Захаров относительно несовершенства человеческого тела.       “Особенно, мужского”, – хмуро бубнил себе под нос Дмитрий Сергеевич.       – Что-что? – переспросил как-то Михаэль.       – Мы, мужчины, несовершенны.       – Несомненно, – согласился тот. – Мы созданы, чтобы двигать эволюцию. Одна наша нога занесена над чавкающим бульоном из ещё пока не приобретенных болезней или полезных приобретений.       Было что-то в Штокхаузене от поэта. А ещё Михаэль оказался весьма незаурядным врачом. Он-то и навёл Сеченова на мысль реплицировать женское тело. Но откуда взять вторую X-хромосому? Напрашивалось, конечно, задублировать уже имеющуюся, но простое, казалось бы, решение привело к нейрометаболическому синдрому, поразившему ЦНС. С таким функционированием не то что нейробиолог не выйдет, а даже директор шлагбаума с трудом. Нужно было брать вторую X “на стороне.” А может, даже и с Y опять попробовать.       Создавать клона-мужчину было, конечно, предпочтительней. Предусмотрительно объявив Захарова пропавшим без вести, Дмитрий Сергеевич вновь объявившемуся Харитону не без труда, конечно, но возвращал бы все положенные документы и регалии. А вот с женским телом так не получится. У спецслужб вопросов найдется больше, чем у директора Предприятия – ответов. Если говорить правду, то Харитон просто станет подопытной крысой, а если брать документы по “чёрной схеме”, то новая женщина моментально будет выдворена с секретного объекта. Нет. Дмитрию Сергеевичу нужен кто-то, уже допущенный до Предприятия, с дипломом из области биологии – молодая, здоровая девушка.       Решение пришло неожиданно, из "Павлова". Сеченов по просьбе Домова посетил в одной из лабораторий плановый селектор глав отделов. Совещание шло плохо, подчинённые неорганизованными массами несли какую-то чушь. Или академику так только казалось, погружённому одновременно мыслями в "Коллектив", министерскую волокиту и "Атомное Сердце". В любом случае, в окружную больницу Дмитрий Сергеевич поднимался в отвратительном настроении.       На выходе из лифта на него мрачно посмотрел Домов:       – Вы видели? Или от вас опять скрыли?       – Что? – прорычал Сеченов.       – Хотите, покажу самый передовой эксперимент "Павлова"?       И ведь Григорий Лориевич показал. Вернул директора в лифт. Вместе с медсестрой проводил на нижний уровень павловского стационара и продемонстрировал нечто.       – Это что за сад-огород? Кто перепутал "Павлов" с "Вавиловым", – недовольно процедил академик Сеченов, рассматривая джунгли вместо палаты.       – А это Нееловы, – прокомментировал Домов. – Вернее то, что от них осталось. Их тут так лечили.       – Кто лечил, где история болезни?! – Дмитрий Сергеевич уже откровенно злился.       – Там, – испуганно всхлипнула медсестра.       – Что – там?!       – История болезни… А доктор Левин… Он сейчас на обеде. Мне его позвать?       – Копию! Быстро! А доктора Левина оповестить, что его переводят в "Вавилов", раз уж он не врач, а дендролог. С понижением социального рейтинга.       Дмитрий Сергеевич, убедив Домова, что сделает всё возможное, забрал обоих Нееловых к себе. К сожалению, спасти там он уже никого не мог. Кто бы ни был этот Левин, но, диагностировав вегетативное состояние, он не потрудился даже попробовать сделать какие-то процедуры, сопоставимые с реанимационными. Абстрагируясь от случая Анны Аркадиевны, академик Сеченов размышлял над тем, чтобы выдворить к чёртовой матери с Предприятия человека, допустившего Владимира Неелова к телу супруги.       Отправив в агрономический комплекс гневное письмо с требованием прекратить эксперименты с сорняками и заняться полезными культурами, академик Сеченов выпил чашку чая за упокой обоих Нееловых, вспомнил кладбище в Архангельском, где сквозь покойников прекрасно без "Павлова" и "Вавилова" прорастали одуванчики, сныть да берёзки, и вернулся к попыткам реплицировать человеческое тело.       К сожалению, эксперименты с Y-хромосомой Неелова также ничего не дали. У Дмитрия Сергеевича вообще не получалось реплицировать здоровое мужское тело для Захарова. Сеченов почти уговорил себя просто реплицировать Владимира Неелова, когда понял, что психопортрет никак не совпадает с Харитоновым, а это значит, что нейронные связи лягут внахлёст. Что же такое?! Как к телу Захарова ни подступиться, всё время получается овощ.        Вернувшись к останкам Анны Аркадьевны, Дмитрий Сергеевич тщательно очистил их от следов борщевика и, по аналогии с мужем, практически не нашёл там живых тканей. Бедная девочка, её и правда скорее наблюдали, нежели лечили.       Реплицирующий полимер, получив тело Нееловой, смог без трудностей восстановить первичную структуру ДНК. Оставалось добавить программу. Если бы у Сеченова был слепок личности Анны Аркадьевны, он бы, наверное, попробовал восстановить её целиком, но… Примешав ДНК Захарова, Дмитрий Сергеевич оставил реплицирующий полимер выполнять заложенную программу и получил через несколько дней готовое здоровое женское тело.       В тонком личике можно было угадать черты лица Нееловой, и директор Предприятия уже накидывал в голове текст доклада, в котором пояснял, как восстановление изъеденных ядом борщевика тканей повлекло к изменениям во внешности. А ещё Дмитрий Сергеевич отчетливо видел в новом теле старого друга: в изломе надбровных дуг, разрезе глаз, форме носа. Прежняя Анна Аркадьевна несомненно была миловидной девушкой, но на вкус Сеченова уж больно смазливой. Новая получила более изысканную внешность, а скоро к ней добавится ещё и интеллект.       И характер.       Не простит его Харитон, ох, не простит, но это не так важно. Наука снова обретёт великого учёного, а академик Сеченов – ценного сотрудника и знание того, что его друг жив.       Дмитрий Сергеевич не знал, каковы были реальные причины такого сильного желания Захарова попасть в нейрополимерную перчатку к Сергею, но для себя решил: если не перенесёт личность сейчас, то уже никогда. Лучший друг вызнает, отговорит, разубедит.       Осталось самое простое. Простое ли?       – Дима, когда ты передашь меня майору?       – Буквально последний тест, Харитон.       Обманывать лучшего друга, конечно, низко, но по сути Сеченов говорил правду: это действительно последний тест. Стараясь не вызывать подозрений, Дмитрий Сергеевич притянул к себе стул, поднял его телекинезом, затем поджёг окурки в пепельнице, охладил чай. Наконец, настало время того, ради чего был затеян этот спектакль. Действовать надо было крайне аккуратно и при этом демонстрировать самую обычную ошибку.       – Всё. Остался только ШОК, и я тебя упаковываю.       Харитон прохрипел своим динамиком что-то недовольное и приготовился. Выставив особым способом пальцы, Дмитрий Сергеевич подал команду на вызов ШОКа, и, ощутив накопление заряда, разомкнул клеммы подво́дного щупа. Опрометчивое действие отразилось дрожью в руке.       "Сунул два пальца в розетку", – подумал Сеченов, посмотрев на перчатку. Всё произошло, как и рассчитывалось: полимер с разумом Харитона оглушило. Временно он потерял возможность генерировать свои импульсы. Удобно. Дмитрий Сергеевич и сам бы не отказался иногда вот так безболезненно уходить в транс, не становясь при этом нейрополимерной "жижей".       – Тоша, это для твоего же блага, – с тревогой сказал скорее себе Сеченов, помещая нейрополимер под действие лабораторного блока для электролиза.       Дмитрий Сергеевич знал: Харитон не поймёт, не оценит стараний. Захаров, стоит ему прийти в себя, разразится гневной тирадой, потребует вернуть его назад. Но, как только нейрополимер через пункционную иглу попадет в спинномозговой канал, он сам начнёт принимать форму нейронных сетей и обратного пути не будет.       Устало потянувшись, Сеченов настроил медицинского робота на забор ликвора из реплицированного тела и приступил к самой трепетной и, он надеялся, последней процедуре.              ***              Когда Харитон Радеонович пришёл в себя, в голове была каша. Пробуждаться тогда вообще было сложно, словно он снова студент, отсыпающийся после "проставления". Вот только кто поставлялся? Где? Почему студент? Он вроде уже профессор. Или нет. Он вроде сделал смертельную глупость. Профессора таких ошибок допускать не должны. И было что-то ещё после смерти. Неприятное, скользкое ощущение своей исключительности.       Захаров большую часть жизни прекрасно понимал, что он выдающийся учёный. Это был трезвый и логичный взгляд на свой вклад в науку, в медицину, в биологию. Харитон Радеонович при этом отчётливо осознавал: на философа или теолога он не учился и рассуждать о божественной сущности того тлена, который оставался после него, не имел права. И тем не менее он посчитал себя дланью, карающей человечество или несущей благословение избранным. Как низко для существа разумного – возомнить себя богом.       Нет, в первый раз он, конечно, подумал не так стройно. Сначала просто появились головокружение и раздражение. Последнее целилось скорее в себя, нежели вовне. Это потом, спустя пару дней или недель размышлений, он найдет причины этого чувства в собственной полимерной самоуверенности, а ещё – в отвратительном желании убивать, хоть свою жизнь Харитон и тратил скорее на созидание, нежели разрушение.       Тогда, в первые минуты пробуждения, Захаров провёл какое-то время, осознавая бытие, цельность тела, работу органов чувств. Вспомнив, для чего используются глаза, Харитон осмотрел себя и несколько смутился: тонкие изящные пальчики вместе с хрупкими кистями шевелились под его управлением, пытаясь преодолеть сопротивление связывающих ремней, острые коленки проступали сквозь белую простынку. Всё это никогда не принадлежало телу Харитона Радеоновича Захарова, ровно как и молочные железы.       К горлу подступила тошнота, и Харитон отвернулся, решив подумать об этом потом. Слева, сидя за письменным столом, спал Дима.       Дима…       Дима!       – Дима, бл#ть, – просипел не своим голосом Харитон и с удовольствием отметил, как тот подскочил.       – Тоша, – Сеченов нелепо улыбнулся и подошёл к койке. – Как ты себя чувствуешь?       – Как пропеллер Икара! Скажи, что ты подключил меня к виртуальной реальности, имитирующей биохимию мозга.       Проклятая улыбка сползла:       – В некотором смысле, все мы в виртуальной реальности…       В тот первый день Харитон высказал много обидного и нелицеприятного директору Предприятия. Он шипел и плевался, пока Сеченов изучал показания приборов и несколько раз проверил путы на прочность. А на все свои вопросы Захаров получал только идиотское:       – Да-да, Тошенька.       В тот момент, когда Дима поставил рядом с собой капельницу со смесью для парентерального питания, Захарова осенило, где он видел это туповатое выражение лица. И в это время, откинув простыню, Сеченов потянулся к подключичной вене, чтобы поставить катетер.       – Дима, не трогай сиськи! В глаза мне смотри!       – Тоша, если я буду вводить катетер, глядя тебе в глаза, боюсь, мы провозимся долго.       В рту пересохло, и Харитон запнулся.       – Водички? – Дима бережно поднёс кружку воды, и Захаров сделал несколько освежающих глотков. – Можешь продолжать наполнять тишину своими живописными описаниями мой персоны.       Господи, как унизительно!       – Тош, как думаешь, сколько димедрола тебе поставить?       – Уволь меня от этих размышлений, я не хочу знать, что ты собираешься здесь делать один с этим голым женским обездвиженным телом.       – Я готов взять всю ответственность. Мы можем сразу после твоей выписки пойти в ЗАГС.       – В какой ЗАГС! Верни меня в нейрополимер!       – Можем в Семипалатинский, можем в Змеиногорский. Какой тебе больше нравится?       – Мне нравится нейрополимер!       Печально, как один Сеченов умел, с чувством скорби за весь советский народ, Дима вздохнул:       – Новая полимеризация личности пойдет уже по новым нейронным связям, Тош.              Дима, будь он неладен, тщательно следил за состоянием своего пациента, или уже пациентки, и даже не сразу отвязал. Харитон первое время с отчаянием думал, насколько все потеряно теперь. В минуты пробуждения, если Сеченова не было рядом, он блуждал взглядом по потолку, размышляя, как он до этой жизни вообще дошёл. Ни имени, ни привычного тела у него не осталось. Что он такого сделал? Чем заслужил?       То самое неприятное понимание пришло к концу второго дня, когда в палату первый раз за весь период "воскрешения" зашёл робот МЕД. Глядя на него, Харитон вспомнил, что именно он уже сотворил и что ещё только планировалось.       Сеченов появился поздно вечером, явно выжатый как лимон, но снова с этим своим глупым лицом.       – Дима, мне надо с тобой серьезно поговорить.       – Если ты опять про свои претензии, я уже сказал, у меня не было другого выбора. Завтра я оставлю тебе все копии моего исследования…       – Не про это.       Захаров уставился в осточертевший ему потолок:       – Отвяжи меня. Я думаю, координация уже более-менее восстановилась. Да и мышцы пора тренировать.       Задумчиво хмыкнув, Сеченов убрал ремни и помог Харитону сесть. Медленно, размышляя, с чего начать, Захаров впервые близко рассмотрел новые пальцы. Тонкие, при должной тренировке он добьется от них даже большей проворности, чем от своих прежних.       Дима придвинул стул и сел напротив, изучая новое лицо друга, или уже – подруги. Интересно, а Захарову позволено придумать себе имя, или Сеченов уже и это за него/неё решил?       – Ты смотришь на меня, как Пигмалион на Галатею, – оскалился Харитон.       – А мне кажется, что ты Медуза-горгона, навсегда обратившая меня в камень.       – Тогда тебе надо было отрубить мне голову ещё три года назад.       – Тош…       – Нет. Ты правильно всё сказал… Дима, одиннадцатого числа… Одиннадцатого июня на Предприятии случится трагедия. Её надо остановить.       Сеченов открыл было рот, но Харитон, привычно подняв руку, призвал к тишине.       – Во-первых, скажи Александру Ивановичу, чтобы посадил Петрова и Филатову в изолятор под круглосуточную охрану без доступа к любым программируемым устройствам, даже арифмометрам. Во-вторых, после выполнения первого пункта скажи Алексею, чтобы отключил главный узел и проверил все логи на предмет перевода роботов в боевой режим. В-третьих, привези на "Челомей" Нечаева и проведи ему полную диагностику его пустой башки. Особенно Восхода. Его можно взломать.       Когда Захаров закончил, Дима смотрел на свои руки, а Харитон изучал по живой мимике друга все проносящиеся в душе эмоции. Преимущественно там были холодный расчёт, обида, тоска и, почему-то, облегчение.       – Хорошо, – согласился Сеченов и достал щебетарь.       Указания полетели одно за другим: Кузнецову, Штокхаузену, Лебедеву, Нечаеву, Привалову. Директор Предприятия раздавал приказы на задержание одних, проверку деятельности других, ревизию третьих и, наконец, просто просил приехать своего любимого "Серёжу".       – Это всё, о чём тебе хотелось поговорить? – спросил он, убрав коммуникатор и подняв взгляд.       – И ты не хочешь спросить, откуда я это знаю?       Дима помассировал переносицу и пересел со стула на край койки рядом с Харитоном:       – Я так понимаю, "призрак" Харитона Радеоновича Захарова это планировал.       Получив утвердительный кивок, Сеченов продолжил:       – Он, наверное, посылал многозначительные сообщения Петрову, подкидывал Ларисе порочащую меня информацию, а также настаивал на передаче Нечаеву, чтобы взять его под контроль.       – Я…       – Я чувствовал, что что-то не так, – приобняв Харитона за плечи, Дима принудил положить голову ему на плечо и погладил по волосам. – Но это был не мой друг. Это какая-то полимерная жижа захватила его разум, и я поторопился его спасти.       Захаров кивнул и почувствовал, как к горлу подступает горький ком, а глаза начало неприятно жечь.       – Я…       – Видишь ли, Тоша, я не могу без своего лучшего друга.              Конечно, Дима был прав. Дима всегда прав. Изучив материалы по реплицирующему полимеру, Харитон не мог не согласиться, что решить проблему ломкой Y-хромосомы нельзя было никак, кроме взятия донорского женского биоматериала. Легче, к сожалению, от этого не становилось.       Первые две недели Дима не выпускал Захарова из своих лабораторий, приучал и себя, и его к новому имени, тренировал, разминал, помогал. Хотя, помогал – это громко сказано. Влетал порой стремительно, как бешеная Муся, и, подхватывая под лопатки и колени, нёс туда, куда Харитон желал добраться своими силами.       – Сеченов, какой у меня теперь рост? – злобно прошипел однажды Захаров.       – Ммм, сто семьдесят девять сантиметров, а зачем тебе?       – На целый сантиметр выше тебя. Прекрасно. Определяю весовую категорию, чтобы понять, смогу ли я тебе отомстить, как только нормально встану.       – Не сможешь. Но я знаю, как тебе уложить меня на лопатки.       – В деревянный макинтош. И в твоём доме будет играть музыка, но ты её не услышишь.       Чёртов Сеченов на любую ядовитую реплику счастливо хохотал и с тем же тупым выражением лица переходил к вечернему осмотру и тренировкам. Правда, накануне дня рождения "Коллектива" он превзошёл себя и принёс платье.       – Дима, что это, а главное, зачем?       – Платьице, – прикинулся дурачком академик. – Оно очень похоже на то, что ты… что носил Харитон. И цвет, и горло, только длиннее водолазки. Будет чуть выше щиколоток.       – Нахрена мне платье?       – Завтра большой праздник, не хочу, чтоб кто-то остался один.       – Мне прекрасно одному, тьфу, одной.       – Тош, мне надо начать показывать тебя людям. Окружение должно постепенно привыкать к идущей на поправку Нееловой, изменениям в её личности и научной деятельности. Ты же не хочешь после выписки направиться в "Вавилов"?       – К борщевику? Мечтаю, – выплюнул Харитон. – Выпиши мне огнемёт.       – Я уже всё спланировал. Статья, описывающая метод репликации, выйдет сразу после запуска "Коллектива". Всем станет очевидно, что часть памяти Анны Аркадьевны безвозвратно утрачена из-за повреждения мозга. Новая Неелова – совершенно другой человек. Я возьму тебя к себе в аспирантки. Ты за год напишешь диссертацию и будешь к следующему дню рождения "Коллектива" уже кандидатом.       – Не буду.       – Почему? – удивился Дима. – Ты эту диссертацию с закрытыми глазами напишешь.       – Диссертацию я напишу, а кто будет кандминимум сдавать?       – Ой. Что ты, медицину не сдашь?       – Я не сдам научный коммунизм! И нет, не предлагай мне полимерное обучение, его потом из головы не вытравишь!              Всем всегда было известно, что директор Предприятия добивается всего, чего хочет. Конечно, он отбил Неелову у Вавилова, как тот ни ухищрялся оставить у себя сотрудницу. Несомненно, он уговорил ректора МГУ взять свою протеже в аспирантуру. Очевидно, он надавил на жилищную комиссию, отдать Нееловой опечатанную квартиру Харитона Радеоновича Захарова. И каждый раз у него были железные доводы.       – Коля, она чистый лист. Она впитывает медицину так, как никто другой. Это новый Харитон.       Ох, лучше бы Сеченов не говорил этих слов мстительному Николаю Ивановичу. Через неделю уже всё Предприятие судачило о том, что, дескать, Неелова, ни дать ни взять, давно утерянная внебрачная дочь Захарова от какой-то буфетчицы с Ленинградского вокзала.       – Иван Георгиевич, дорогой. Я вас когда-нибудь обманывал? Девочка – сокровище. Примите, не пожалеете. Она закончила работу Захарова по нейрополимерному копированию личности. Даже я этого не смог сделать!       Петровский никогда не занимался распространением сплетен, но подслушавший разговор своего начальника с ректором МГУ Штокхаузен тут же не поленился дополнить идеи Вавилова подозрениями в том, что Сеченов сам пишет за Неелову.       – Ну, его квартира просто стоит и пустует, ей-богу. Да, я помню, что я сам настаивал никого туда не заселять! Ну и что, что в этом доме живут одни академики. Мне нужно, чтобы моя пациентка находилась поблизости. И нет, к себе я её поселить не могу. Она женщина, а я мужчина, и пока она не хочет скреплять наше знакомство никакими обетами. Анна Аркадьевна будет аккуратна. К тому же, я гарантирую ежедневные проверки утром и вечером.       А вот после скандала в жилищной комиссии Предприятие взорвалось. На каждом углу шушукались, мол, академик Сеченов сошёл с ума на старости лет. С этим Харитон поспорить не мог.       – Я слышала, он каждую ночь у неё проводит, – болтали в бухгалтерии.       – Она же вдова! Совсем стыд потеряла. Хоть бы по мужу траур выдержала! – возмущались в театре.       – Вот павлин. Нашёл себе молодуху! – хихикали в столовых.       – И главное, где! В квартире покойного Захарова, царство ему небесное, – тайно крестились по дворам.       Всё это было крайне занимательно и вызывало кривую усмешку на новом лице Нееловой. Харитон действительно не находил следов её памяти в своих мыслях или действиях. Почти не находил. Порой он ловил себя на том, как с интересом читает статью по селекции нового сорта облепихи или размышляет над приобретением драцены.       А ещё Захарову в подарок от Анны Аркадьевны достался гормональный ад под названием “репродуктивная система и её фенечки”. Харитон как-то забыл, подгоняемый новыми нейронными связями, что у женского тела будут некоторые ежемесячные весёлые “конкурсы”, а вот Сеченов помнил, считал, даже календарь завёл, в котором отмечал изменения в настроении. До сих пор, сволочь, ведёт.       – Тош, как ты? – спросил он в первый день чудесных открытий женского бытия.       – Как будто я пересел с Москвича на Турбину, которая ездит задом наперед и зеркально. И разгон от нуля до сотки мгновенный.       – Потерпи, – Сеченов зашелестел шоколадкой и предложил бутылку холодного пива.       И то, и другое, на удивление, немного помогло, и уже более благодушно Захаров продолжил:       – А ещё у меня такое ощущение, что я тупею.       – Это тоже нормально. Зато через дней десять-пятнадцать будет пик продуктивности.       – Тебе-то откуда знать?!       – Тоша! Ну, по Ларисе Андреевне всегда видно, когда у нее ПМС.              Заново сработаться с Филатовой оказалось сложнее всего. Влюблённая дурочка хоть и была освобождена после небольшого расследования, но всех регалий и особенно – места начальника отдела нейробиологии лишилась. Харитон ознакомился с материалами допросов, но если поначалу и испытывал какое-то чувство вины за подбрасываемый компромат, то на пятом, наверное, оммаже Петрову решил, что Диму можно было и не чернить. Регулярная половая жизнь вместе с её носителем прекрасно пудрили девушке мозги.       – Сеченов не тот, кем кажется, – выдала презрительно Филатова в первый день работы Анны Аркадьевны в качестве научного сотрудника отдела нейробиологии. – Даже если он вас спас и пишет за вас работы, это ни о чём не говорит. Подумайте, почему вы не помните прошлую жизнь, или посмотрите на Нечаева. Сеченов не любит счастливых людей. Он разрушает семьи. Он создал "Коллектив", чтобы всех нас контролировать в нашем несчастье.       Выслушав весьма занимательный для психиатра поток мыслей, Захаров скривил губы в презрительной усмешке, которая заставила Ларису побледнеть. Вырвав из записной книжки листок, Харитон написал на нём небольшую инструкцию и протянул своей бывшей аспирантке:       – Лариса Андреевна, тут подробно расписано, как сделать шапочку из фольги. Попробуйте, вдруг поможет.       – От чего?       – От тотального контроля товарища Сеченова. И еще: может, наука – это не ваше? Попробуйте родить. Говорят, бабам помогает занять голову.              Поначалу новая Неелова абсолютно всех в "Павлове" раздражала. Домов и Фурман неоднократно пытались разбудить в ней воспоминания о погибшем муже, Павлов покровительственно предлагал поменять лабораторию на более подходящую “такой красивой” девушке, а новый глава нейробиологии, некто Романенко, по каждому её исследованию советовался с Сеченовым.       Из всех старых друзей и знакомых построить хоть какие-то приятельские отношения удалось только с Колей Амосовым. Да и тот поначалу смотрел на неё с подозрением.       Захаров махнул рукой и привычно себе напомнил, что все люди – идиоты. За те несколько лет, что другие писали по одной-двум статьям и обсуждали личную жизнь карьеристки Нееловой, он успел защитить кандидатскую диссертацию по методам полимеризации личности, опубликовать шесть статей на тему влияния процесса на разум, сделать набросок докторской и углубиться в проблемы П-вакцинации, которая за первый год введения "Коллектива 2.0" показала свою полную бесполезность. Но ни вышеописанное, ни выступления на форумах внутри Предприятия, ни участие в заграничных конференциях не произвели того же эффекта, что операция над пилотом "Кондора".       Конечно, это был не простой пилот и не самый обычный рейс. Диму чёрт дёрнул принять приглашение на какой-то симпозиум в Китае. Харитон не сильно углублялся, так как ничего научного там не было, просто выставка современных достижений Предприятия. Но то ли Кузнецов расслабился, то ли в рядах службы безопасности завёлся крот, и "Кондор" на подлёте очень неудачно обстреляли. Сеченов и сам получил раздробленные лучевую и локтевую кости левой руки, но им мог заняться кто-то вроде Романенко, а вот пилоту достался полный комплект: от ожогов до раскроенного черепа с повреждением лобных долей. Дима без размышлений распорядился, что ведущим хирургом у пилота будет Неелова, а ассистируют Филатова и Домов, чем вызвал удивление у всех присутствующих, кроме собственно Захарова.       Спустя девять утомительных часов, душ и кофе с сигаретой Харитон заглянул в палату к Диме. Сеченов, конечно, уже спал после операции. Ревностно оценив гипс, Захаров сел рядом и со сладкой истомой из прошлой жизни вытянул ноги.       – Лариса правду сказала, – тихо ахнули возле двери, – словно призрак вселился.       – Призраков не существует, Глеб Викторович. Вы, как учёный, должны это знать.       – А что, если я вижу в вас покойного начальника?       – Давно ли? Пять минут, как Филатова сказала? А что же "сеченовская протеже", за которую он всё пишет? Увольте меня от новой волны сплетен. В столовой или у памятника Асклепию обсудите паранормальные явления.       Романенко, пожевав губы, проглотил ещё одну фразу и положил Захарову на колени папку:       – Вот анамнез академика Сеченова. Там снимки до и после операции. Мне кажется, что проблем с заживлением быть не должно.       Харитон промычал тягучее "спасибо" и сразу же выудил рентгенограммы.       – Анна Аркадьевна, а когда вы планируете возглавить наш отдел?       – Надеюсь, что никогда. Я хочу заниматься наукой, а не бумагами. С чего вы вообще взяли, что я хочу ваше место?       – Ну, как же. Это место Харитона Радеоновича, а вы – как он.       – Я… – Захаров задумался. – Я не как он. Я сама по себе. А у вас тут, – он покачал папкой, – прекрасно проведенная работа. И даже заполнено всё верно. Прибавьте себе уверенности.       Начальник отдела нейробиологии смущённо покачнулся и вышел из палаты. Сеченов с интересом открыл один глаз.       – Тебя можно поздравить с дебютом и новым титулом?       – Призрак Захарова? Мне не нравится. Как и новый Захаров... Как и новая Неелова.       – А как тебе Сеченова?       – Дим, ты опять? Женщин мало в мире? Чего ты ко мне привязался?       – Тоша, женщин полно, но чувств я хочу от тебя. Выходи за меня?       – Не хочу.       – А чего ты хочешь?       – Я хочу понять, кто я.       – Неужели это так сложно?       – Сложно, Дима. Я не Харитон Радеонович Захаров. Он умер почти семь лет назад. Я не его призрак или слепок, потому что тот слился с нервной системой реплицированного полимером клона. Я не Анна Аркадьевна Неелова, покоящаяся с миром последние четыре года. Дим, а кто я? Кого ты зовёшь замуж?       – А кто я?       – Не начинай. Тебе твой паспорт показать?       – Нет. Правда. Я мамино солнышко, Димочка, выучивший в десять лет медицинский справочник? Я гений и любимчик СССР? Я проклятие Предприятия, доводящее даже близких друзей до самоубийства? Я благодетель, сотворивший "Коллектив"? Я монстр, сотворивший "Коллектив"? Да, я Дмитрий Сергеевич Сеченов, но на этом определённость заканчивается. А ты. Ты – Тоша, мой лучший друг, верный соратник, Санчо Панса.       – Не помню, чтобы Дон Кихот звал своего оруженосца замуж.       – Тоша…       Придвинув стул ближе к изголовью койки, Харитон нашёл в себе лёгкую нежность, что была свойственна Нееловой и, наклонившись к лицу Димы, губы в губы прошептал:       – Я – то существо, что хотело тебя убить, сожрать, присвоить твой драгоценный Коллектив, твои мечты.       Ошарашенно моргнув, Сеченов отвернулся, чтобы вновь расплыться самой идиотской улыбкой.       – Тоша, это было так… горячо.       – Блять! Дима!       – Тош, ну выходи за меня, а я вам томограф на отдел подарю.       – Ты с ума сошел на старости лет?!       – И Турбину новую… Лично тебе.       – Турбину… Нахрен мне Турбина?! Ты нам на отдел дай ещё двух вменяемых хирургов вместо овощей.       – Хорошо, Тошенька. Договорились! Так когда?       – Что когда?       – Когда в ЗАГС запишемся?