Lady of Sorrow

Акт | Я собирался рассказать о жизни. Правда, верю, что рассказчик из меня плохой. В общем, история выйдет, надеюсь, поучительная. Но главное, что вы вынесите из неё. Жизнь является сценой. Все об этом слышали. Мы актёры, зрители, режиссеры. Девиз: «Все мы грешники! Все умрём!». Не буду тянуть, я в общении весьма скучен. Стоит открыть занавес. Акт первый начался. *** — Герр Линдеманн?! Вас ничего не смущает? Тилль поднял голову, заспанными глазами оглядев всё тот же до безумия скучный класс литературы. Потом повернулся в сторону учительницы, еле сдерживая усмешку. Злые Фрау всегда его смешили. — Нет прошу прощения Фрау… Шульц. Увы, но я не испытываю угрызений совести. — Жаль Тилль. Очень и еще раз очень жаль. При всём при этом от домашнего задания вас сон не избавляет, так что читайте ваше стихотворение. Надеюсь об этом вы не забыли? Со вздохом парень открыл тетрадь. «Нахуй. она, блять, вообще об этом вспомнила. Самой же кошмары сниться будут.». При всём при этом Тилль встал и начал читать. (Стихотворение) Есть море мёртвое во мне В нём появляется лагуна И что не день туда извне Жестокая приходит шхуна И видит я простёрт во прахе Такой вот жаворонок жуткий Пред ней готов лежать на плахе Но клюв сверкает и грозят Стальные когти этой птахи И песнь ее полна тоски Могил кораблик мой бумажный Разрезан птицей на куски И у неё резец хороший Кораблик тонет в пене влажной Всего страшнее на свете нож Кораблик мачтою проткнуть Стремится матушкину грудь Ночное солнце вновь маячит И кто-то вместе с матушкою плачет Мир холоден и неустроенный Средь моря слёз туман и дрожь И вот я на куски раскроен Всего страшнее на свете нож. Ночное солнце вновь маячит Вот и со мною Кто-то плачет. Затем последовало гробовое молчание. Нарушил его звонок с урока, который к слову порадовал Линдеманна до глубины души. Собрав вещи, Тилль махнул рукой и вышел из класса. Самому парню стихотворение нравилось, при чем очень, так что реакции он не удивился. На самом деле этого он и ожидал. Ничего сверхъестественного. — Слышь, Линдеманн! Подожди, бля! Тилль обернулся и хмыкнул. К нему нёсся никто иной, как Круспе. Рихард Цвен Круспе, или Шолле, как некоторые его еще называли. Он не являлся лучшим другом Тиллю, однако друг другу они нравились. В прошлом году наши общие интересы, часто собирались или просто гуляли. Линдеманн испытывал неоднозначные чувства к Круспе, но мысли об этом он часто отгонял, ссылаясь на выпитый алкоголь. — Чего тебе? Цвен недовольно зыркнул на Тилля, пытаясь отдышаться. — Бежать за тобой — малоприятное занятие, Тилль. Это серьезно? Ты написал? Тилль отвёл взгляд от внимательных и проницательных глаз Круспе и вздохнул. Да, он был готов к тому, что его посчитают извращенцем, больным, да собственно, кем угодно. Про свою поэзию он никому не рассказывал, да и не собирался. Однако Рихарду он врать не хотел. — Ну, я. А что, сообщить что-то хочешь? — Во первых ты конченый псих! Я бля в ахуе от этого ужаса! От настолько отвратительный, что он стал моим любимым. Ты чего раньше не рассказывал? Может, как песни пишешь? Тилль удивленно заморгал. Сбило с толку всё, но постепенно смысл сказанного начал доходить до Линдеманна. — Шутишь? Песни, стихотворения. Может еще в группу пригласишь? Рихард скептически ухмыльнулся, оглядев Тилля с головы до ног. — Типо, телохранителем тебя сделать? Или петь будешь? — Слушай, заканчивай этот спектакль. Мне приятно, что тебе понравилось, хотя комплименты у тебя крайне сомнительные. Петь, танцевать, играть на барабанах — не моё. Вот кому-нибудь шею свернуть — я с радостью. Рихард рассмеялся и одобряюще хлопнул Тилля по спине. — Ладно, будешь писать, позвони мне. Хочу посмотреть на этот процесс. Давай, увидимся, телохранитель. Линдеманн закатил глаза, но приобнял Шолле. «Не, ну надо же, понравилось. Хотя к чему я удивляюсь Это же Рихард.».