Наотмашь по сердцу, светлым лебедем в кровь

Предсмертный хрип в гробовой тишине неприятно режет слух. Запах свежей крови постепенно затуманивает разум, но Антон без особых волевых усилий выпускает из рук труп совсем юного журналиста, последнего из трёх заказанных. Он голоден, однако ему строго-настрого запретили ужинать вне дома. Можно, конечно, оставить красноречивый след от зубов и обескровить тела, тем самым дав местной недальновидной милиции повод для нехитрых умозаключений, но это больше детская забава, чем поступок взрослого ответственного вампира, которому может хорошенько влететь за несоблюдение устава. Шастун брезгливо морщится, носком ботинка поочерёдно переворачивая растерзанные человеческие тела, и тихим шагом направляется к выходу. Напоследок осматривая комнату, он цепляется взглядом за письменный стол, освещенный приглушённым светом дешёвенькой на вид лампы. На нём одиноко красуется черновой вариант газеты с абсолютно бездарным заголовком: «Гляди в оба: вампиры уже среди нас». Парень фыркает. Что значит «уже»? Антона так и подмывает спереть этот скромный трофей, так что он невозмутимо сворачивает лист бумаги, пряча его в кармане брюк. Дима позабавится. Ночной воздух приятно заполняет легкие, вытесняя из них затхлый запах газетной конторы на окраине Петербурга. Даже спустя приличное количество таких вылазок нельзя сказать, что Антон прикипел к подобного рода марающим руки вещам. Как бы там ни было, поручение выполнено почти безупречно и можно со спокойной душой возвращаться обратно. Оно почему-то почти всегда ощущается одинаково: темно, слякотно, сыро, мерзко. Вдобавок дождь неприятно хлещет по лицу и размывает уродливые пятна крови на шёлковой блузе. Антон честно старался сохранить опрятный вид, но когда в порыве потасовки рюши и манжеты были уже совершенно безнадёжно заляпаны багрянцем, пришлось позволить себе запятнать и остальную часть одежд. Дима, всегда с иголочки и требующий того от других, будет недоволен и наверняка пожурит его за неряшливость. Хотя, учитывая специфику их существования, Позову уж двести лет как пора смириться с тем, что Антону с его природной неуклюжестью далеко не всегда удаётся выйти сухим из крови воды. Перчатки тоже перепачканы, приходится снять их, заталкивая подальше в карман, чтобы раздражённо поправить сбившуюся чёлку и надеть излюбленные перстни обратно. Нет, отнюдь не серебряные. Ни в коем случае. Шастуну ничего не стоит воспользоваться своими вампирскими привилегиями и мгновенно добраться до места, но есть какая-то особая романтика в том, чтобы посмаковать да порефлексировать произошедшее, неторопливо плетясь вглубь леса между деревьями, подёрнутыми лёгкой дымкой тумана. Парень неслышно ступает по влажному мху под аккомпанемент далекого волчьего воя, не замечая, что уже почти светает. Ужин благополучно пропущен. Выйдя на опушку, он, наконец, подбирается к небольшому особняку, частично покрытому витиеватыми лозами винограда. Безвкусно и старомодно, считает Антон. Традиции и эстетика, исправно возражает ему Дима. Так и живут. Шастун дежурно кивает прислуге, молчаливо встречающей его на крыльце. Мраморные ступени ослепляют своей белизной, клумбы с красными розами трогательно облагорожены заботливым садовником, кое-где негромко шумят фонтаны, спит на своей жёрдочке пара белых павлинов, сейчас скрывших свои чудные хвосты. Безмятежная идиллия, в которую едва ли вписывается Антон в окровавленной одежде, но это до поры до времени. Он проходит вглубь коридора, уже практически с порога слыша, как со второго этажа из зала доносятся едва уловимые для человеческого, но вполне очевидные для вампирского уха звуки рояля. Чуть задержавшись в ванной комнате, Антон тщательно моет руки, придирчиво оглядывая себя в большом зеркале в золотой раме. Он всё такой же бледный, с вечно уставшими глазами и тяжелым взглядом. Парень приглаживает распушившиеся от влажности кудри и делает неутешительный вывод: да, блузу уже не спасти. Он почти не стесняется заявиться к Позову в таком виде. Тот чуть-чуть поворчит и перестанет. Минуя столовую, Шастун поднимается на верхний этаж и замирает у дубовых дверей — этикет обязывает его дождаться конца произведения. За многие годы совместной жизни с Димой Антон успешно выучился угадывать его настроение по тому, что он играет. Так, например, если Позов предаётся меланхолии, то предпочитает обращаться к Шопену или Бетховену, если наоборот — играет Гайдна, иногда раннего Моцарта. Когда Дима сам не знает, что чувствует — на помощь приходят относительно свежие «Времена года» старины Чайковского, но вот если он решается открыть ветхое собрание сочинений Баха — верный признак того, что Позову нужно хорошо обдумать что-то важное. Судя по витиеватому многоголосию, доносящемуся из-за дверей, сейчас именно такой момент. Шастуну не нужно особо прислушиваться, чтобы безошибочно угадать фа-минорную хоральную прелюдию. Дима сделал переложение для фортепиано? Неожиданно, но приятно: раньше Антон слушал это произведение только в исполнении органа. Парень ловит себя на мысли, что в последнее время часто по нему скучает: он был небольшим и невероятно естественно смотрелся в гостиной, только подкрепляя миф о том, что жилище каждого уважающего себя вампира просто обязано включать в себя зловеще звучащий в ночи орган. Но содержание такого удовольствия обходилось им в круглую сумму, так что пришлось перейти на более бюджетный вариант. А вот клавесин, подаренный, между прочим, самим Генделем, Антон самолично выставил из дома, не в силах больше терпеть эти «чарующие» звуки, практически лишённые всякого рода динамики. Шастун становился чрезвычайно придирчив, если дело касалось музыки, но даже отлично зная нотную грамоту и будучи знакомым со многими видными композиторами, исполнительскими навыками так и не овладел, сколько бы Позов не бился над его образованием. Антону больше нравилось анализировать музыку, спорить с Димой об искусстве и изредка играть в драматическом театре. Может, еще успеет состояться как пианист, учитывая то, что впереди у него целая вечность. Звучит заключительный мажорный аккорд, без которого не обходится ни одно, даже самое унылое произведение Иоганна Себастьяныча (о, Дима убьёт Антона, если узнает, что он втайне так его называет), и Шастун тихо заходит в зал. Двери как всегда предательски громко хлопают от сквозняка. Помещение встречает его свежей утренней прохладой, запахом тлеющих свечей и тех самых садовых роз, теперь стоящих в персидской вазе. Вообще, зал пестрил всякими разношёрстными вещицами, привезёнными из разных стран или полученными в подарок, как тот же многострадальный клавесин, но несмотря на это, интерьер нельзя было назвать вычурным. Напротив, Дима с Антоном постарались над каждой мелочью так, чтобы всё выглядело органично и со вкусом. — Ты пропустил ужин, в курсе? — строго говорит ему Позов вместо приветствия, убирая ноты в тумбу у рояля и педантично закрывая его крышку. — Ага. Так что я вдвойне голодный, — Антон подходит к столу с фруктами и тянется за яблоком в качестве небольшого перекуса перед нормальной трапезой. — Переоденься сначала, — Дима указывает на свежевыглаженную рубашку, аккуратно сложенную на диване. Он слишком хорошо его знает, — всё прошло успешно? — чуть тише добавляет Позов. Дима уверен, что да, но удостовериться надо. На всякий случай. Антон убедительно кивает, без стеснения снимая верх. Парень выдерживает димин изучающий взгляд, молча выжидая, пока он наощупь застегнёт ему рубашку и мягко улыбается. Шастун тянется за поцелуем, на который Дима коротко ему отвечает, спустя пару долгих секунд нежно отталкивая от себя и направляясь к застеклённому стеллажу с графинами, в одном из которых плещется ни что иное, как свежая кровь. Приходилось каждый вечер заказывать новую за неимением альтернативы. — Посмотри, что о нас пишут, — Антон выуживает из кармана черновой вариант газеты и передаёт его Позову, вернувшемуся с хрустальным графином и двумя бокалами. Он бегло читает текст на листке, попутно фыркая, почти так же, как Антон, затем неторопливо разливает алую вязкую жидкость по бокалам. Младшему, к его безмерному удовольствию, достаётся примерно на треть больше. Антон судорожно выдыхает, чувствуя, как клыки неконтролируемо удлиняются, стоит только услышать этот чуть ли не пьянящий аромат. Он молниеносно опустошает бокал до дна, игнорируя укоризненный взгляд Позова. Кровь насыщает, восполняет силы и мгновенно расслабляет, так что Шастун без зазрения совести с ногами плюхается на диван, откидывая голову на подлокотник. — Что у нас запланировано на сегодня? Пётр Аркадьевич ведь даёт бал, я прав? Ты придумал, что наденешь? Если хочешь знать моё мнение, предлагаю тот костюм-трой… — Нет, Антош. Мы не пойдём. Парень удивлённо вскинул брови и захотел уж было возмутиться, если бы не настораживающий серьёзный тон Димы. Антон приподнимается на локтях и, очаровательно хлопая ресницами, вопросительно смотрит в ожидании объяснений. — Я почти уверен, что против Столыпина готовится теракт. И последнее, чего я хочу — умереть в его доме от рук анархистов. Пришлось вежливо отказать, отклонить приглашение. Новоиспечённую чету Руневских увидим как-нибудь потом. — Как скажешь, — Антону, не особому любителю светских мероприятий, если честно, всё равно, чем занять себя на досуге, главное, чтобы Дима был рядом, спокойный и невозмутимый. — Доверюсь твоей паранойе… — шутливо прибавил он, вновь растягиваясь на диване, одну ногу свесив, другую — согнув в колене. Занавески тревожно заколыхались на ветру, вдалеке послышался гром, перекрывающий копошение прислуги этажом ниже. Дима отставил свой бокал, поспешив закрыть окна до того, как паркет намокнет от ливня. — Не расстраивайся. Ты на днях интересовался какова вампирская кровь на вкус. Хочешь мою попробовать? Лучше дома, чем в дурной компании. Ты ведь не успокоишься, пока не узнаешь. Антон с энтузиазмом поднимается и подходит вплотную к Диме, с плохо скрываемым любопытством заглядывая ему в глаза. Позову всегда удавалось его удивить. То, что он предлагает — сомнительная и даже запретная практика, учитывая все эти недавние инциденты с каппами. Но ведь ничего не случится, если Шастун всего лишь попробует? Ему ведь действительно интересно. — Правда можно? — наклоняясь ближе, растерянно шепчет Антон и только после утвердительного кивка с опаской кусает шею. Дима тихо шипит и крепко придерживает младшего за талию, немного отступая к столу под его напором. Приходится перетерпеть тупую боль. Шея — его чувствительное место, видимо от того, что регенерация здесь почему-то работает слегка замедленно. Антон цепляется за димин локоть, с каждым глотком его хватка усиливается. — Всё, всё, хватит. Я тебя и так разбаловал, — Позову приходится за волосы мягко отстранить Антона от своей шеи. Он всегда такой: ненасытный, не знающий меры. — Горько, очень… — Шастун морщится, вытирая рот платком, настойчиво вложенный в руку Димой. Он вздыхает, завидев пятна крови на воротнике. — Переодевайся. Ты опять испачкался.