Осознание

      Слова о нелюбви слетают с языка, молотом кроша хризолитовые за́мки в глазах напротив. Но осколки застревают где-то внутри. Ранят, режут. Странно. Нелогично. Неправильно. Пальцы немеют от холода. Выстрел превращает хризолит в морио́н. Эдвард не видит, что происходит дальше. Не видит, как падает в грязную воду залива тело. Не слышит всплеска. Но он видит, слышит и чувствует боль. Она кипенно-белая, пронзающая голову и позвоночник, поселяющая внутри жгучий холод. Она звучит воем раненого зверя, но голос странно похож на его собственный.       В квартире запах сухой пыли. От него першит в горле и слезятся глаза. Зелёный неон атласом ложится на пол и стены. Тёмный силуэт напротив, как отражение в разбитом зеркале.       — Ты доволен? — голос скрипучий, как шестерни старых, давно позабытых часов. От него стягивает кожу. Глаза напротив — бездна.       — Что? — говорить больно, словно горло разодрано битым хризолитом.       — ТЫ ДОВОЛЕН?! — Риддлер оказывается прямо перед ним, кричит в лицо и Эдвард видит, чувствует и слышит, что-то не так. Думать трудно. В сознании листы мыслей разбросаны всюду, а пол и стены покрыты инеем. Хаос там правит бал.       — Зачем ты это сделал, Эд? Зачем?! — стул летит в стену, стол на пол. Бьётся хрупкое стекло, наполняя квартиру звоном.       — Это было необходимо, — едва шёпот срывается с губ, как Риддлер оказывается в сантиметрах от него.       — Ты просто идиот! — Эдвард не может понять, почему голос галлюцинации полон разочарования. — Ты так ничего и не понял!       — Что я должен был понять?! — злость бурлящим ядом впрыскивается в вены, жжёт изнутри. — Я сделал то, что должен был!       Полный боли и горечи смех оглушает, отдает безумием, пуская рябь по сознанию.       — Ты слепой, безмозглый… — Риддлер замолкает, неровно вздыхая. Эдвард наконец замечает. Понимает, что не так. В глазах галлюцинации слёзы. Пальцы дрожат и нет вечной улыбки. Риддлер как отражение в разбитом зеркале. Он разбит сам.       — Нет. Нет. Нет! Я всё сделал правильно! — паника накрывает ледяной водой, а яд шипит в венах, причиняя лишь больше боли. — Я убрал преграду! Он был только ступенью к моему становлению! К нашему становлению!       — Он был нужен нам!       — Нет! Нет, не нужен! Я ничего к нему не чувствую! Я не лю…       — Не смей врать мне, Эдвард! Не смей врать самому себе! — от резкого столкновения со стеной затылок взрывается вспышками кармина перед глазами. Он чувствует прикосновение ледяных ладоней к шее. Ощущает, как холод клубится внутри, поражает лёгкие, добирается до сердца. Напротив лицо-отражение с трещинами слёз на щеках.       — Он должен был стать твоей силой, идиот! НАШЕЙ силой! А ты всё испортил! — пальцы в коже перчаток пережимают трахею. Воспоминание-дежавю вспыхивает, чтобы тут же потухнуть из-за нехватки кислорода.       — Ты уничтожил единственное, что было важно нам обоим! — хватка слабеет, лишь когда перед глазами начинает темнеть. Жадно вдыхая, Эдвард чувствует ладони на шее, Риддлера, упирающегося лбом в его грудь. В голове утихает хаос. Листки-мысли всё также разбросаны, но он начинает видеть очертания. Что-то знакомое, от чего колет за грудиной. Осознание бьёт по голове молотом.       — Глупый Эд, — скрипучий голос режет слух. Тёмный силуэт стоит на зелёном атласе неона. Он отражение в разбитом зеркале и осколки невозможно собрать.       — Нет… Стой. Не уходи… — холод словно рак, он проник в каждый орган и тело отказывает.       — Ты убил его, Эдвард, — Риддлер смотрит, но глаза его — бездна полная боли. — Ты убил нас обоих.       На листках-мыслях чернила складываются в очертания зонтика.       В квартире запах сухой пыли, от которой першит в горле, но глаза слезятся не от него. Заледеневшие пальцы сжимают плечи. Боль внутри, как и жгучий мороз. Оба кипенно-белые и звучат воем раненного зверя, и голос его собственный.