Любовная терапия

Миша вжимает Романова в стену. До общего собрания глав Федеральных округов остаётся несколько минут, но Московского уже слабо заботит то, что они в костюмах, бережно выглаженных самим Романовым за день до этого — Саша, развернутый лицом к стене, выглядит до боли правильно, и Москва упирает ладони, с чуть подрагивающими пальцами, по обе стороны от чужой головы. Миша шаг ближе делает, трётся пахом о задницу, скрытую чёрной тканью брюк, и наклоняется к порозовевшему уху — дышит прерывисто, будто марафон пробежал. Провоцирует, не иначе. Петербург его действия не комментирует, только вдыхает шумно, чувствуя по спине табун мурашек, а внизу живота приятную тяжесть возбуждения. Поддается навстречу — стоит Москве только качнуть бёдрами, и выгибает поясницу. Саша не любил обитель своего возлюбленного. Находясь на вершине одной из башен Москва-Сити, где и жил сам Михаил, открывался вид почти на весь город, за счёт панорамных окон. Квартира пропиталась роскошью от вложенных в неё денег, но уюта не создавала, оно и не удивительно, ведь её хозяин пребывает в ней крайне редко — то в офисе ночует, то на выходных к любимому в Петербург улетает. Саше, будучи культурной столицей, такое искусство не нравилось, из-за чего он сам благополучно тащил любовника к себе в город, «облагораживать». Но регулярные собрания проходили именно в столице, в связи с чем делаются редкие исключения. Но именно это место стало для них своеобразным укрытием от посторонних глаз. Местом, куда можно сбежать перед собранием и долго-долго целоваться, трогать друг друга, прижиматься как можно ближе, и думать о том, как доставить друг другу больше удовольствия. Времени всегда мало — об этом тактично напоминает Саша, и Москве приходится стараться управляться быстро, ведь опаздывать на своё собственное собрание — это «верх непрофессионализма». Московский поворачивает чужой подбородок в свою сторону, вылизывая и покусывая тонкие губы, и трётся только сильнее, что Романов сдаётся, стонет, прикрыв глаза. Кожа у Саши нежная: на губах, шее, ключицах — в этих местах Петербург получает особенное удовольствие, главное без меток на видных местах. Поэтому Миша умудряется оставлять засосы в самых неожиданных, даже для самого себя, местах, что утром диву даётся. Кожа на внутренней стороне бедер самая подходящая для этих целей, там она совсем мягкая, почти форфоровая — даже лёгкого укуса хватает, чтобы на белоснежной плоти расцвели багряные следы Амура. Миша выпускает распухшие губы любовника из своего захвата, что целый день будут приятным воспоминанием об их непотребствах, и спускается на колени, хватаясь за пуговицу на штанах. Саша укладывает ладонь на его голову, стараясь не сильно взъерошить укладку, а Москва смотрит на него снизу вверх так по-блядски развратно, что ноги Романова дрожат от предвкушения. Брюки вместе с нижним бельем аккуратно сползают вниз, а Саша стонет, сильнее вжимается в стену и втягивает живот. Блондин слегка облизывает губы, улыбается мимолётно, а потом проводит шершавым языком по головке чужого члена. Не спеша берёт в рот, облизывая уздечку, руками поднимаясь к оголённым ягодицам. Отводит член от лица и целует там, где живот переходит в пах, переходя от одного бока к другому, что Романов тихо скулит, кусая ребро ладони, всё ещё думая, что их кто-то услышит. Петербург не может отвести взгляд — Миша тоже смотрит затуманенно в глаза. И это так пошло — от одной мысли, что такой весь собранный и серьезный Михаил Юрьевич берёт в рот за несколько минут до собственного собрания — и Сашу ведёт куда-то в сторону. Руки с чужой задницы перемещаются на дрожащие бёдра, как бы удерживая, Москва заглатывает плоть полностью и стонет, посылая вибрации по члену. Прогибает спину, как чеширский кот, и Саша хочет видеть, как ткань брюк натягивается на чужих ягодицах, очерчивая края. Миша отстраняется, проводит рукой по члену, пытаясь отдышаться. Снова берёт в рот, втягивая щёки внутрь, и позволяет Саше убрать с мокрого лба прилипшие пряди пшеничных волос — на собрание они точно опоздают, если не из-за потребности в сексе, то из потребности Московского уложить волосы обратно. Москва удобнее устраивается меж чужих ног, изредка отстраняясь, чтобы глотнуть воздух, а потом снова берёт на полную длину, помогая себе руками. — Блять, — впервые за время их непотребности тихо ругается Московский, упирается лбом в чужой оголенный живот, позволяя себе расслабиться ненадолго. Чувствует слабое поглаживание по макушке и довольно улыбается, целуя место рядом с пупком. Снова обволакивает губами головку, а Саша, пользуясь моментом, обхватывает его голову руками, задавая темп. Миша стонет, ведя языком по выступающим венкам и прикрывает глаза, позволяя Романову вести до конца, чувствуя стекающую слюну по своему подбородку. Петербург смотрит сверху вниз из полуприкрытых ресниц, свободную руку кладет на чужую щёку, большим пальцем убирая небольшое скопление слёз в уголке глаза. Через время отстраняется, доводя себя до пика, дав Москве больше пространства для передышки, а после садится рядом с любовником, игриво целуя уголок его губ. Миша утомленно улыбается, подстраиваясь под ласки. — У нас собрание, — напоминает столица Саше, но, если быть честным, торопиться никуда не собирается. — Это твои подчинённые, могут и подождать, — мурлычет где-то рядом с ухом Петербург, через ткань поглаживая чужое разнеженное тело. Миша хмыкает, как бы соглашаясь, и тянется к Романову руками, но тот их перехватывает, уводя куда-то в сторону. С недоумением смотрит на культурную столицу, но ничего не говорит, ожидая продолжения, которое не заставляет себя долго ждать — Саша просовывает руку под пиджак, касаясь чужой спины, скрытой рубашкой, и ведёт куда-то вниз — прямо к тазу. — Саш, — голос у Миши неосознанно дрогнул, тело напряглось. Это был ярый намёк прекратить, но, будучи где-то не здесь, Романов воспринял это как зелёный свет и спустил руки ещё ниже — уже забираясь в штаны, еле касаясь ягодиц. Московский никогда не позволял трогать себя ниже пояса, но черт дёрнул Сашу сделать это сейчас, ощущая приступ вседозволенности. Понимая, к чему это может привести в ближайшем будущем, Миша вырывает руки из чужого захвата, поднимаясь с колен, оставляя шокированного Романова на полу. Стряхивает невидимую пыль с брюк, убирает волосы назад и молча даёт руку Саше, чтобы помочь подняться. Тот помощь принимает, но продолжает хмуриться — что он такого сделал? Желая сгладить углы, Москва целует Сашу в щёку и неуверенно улыбается — У нас собрание, мы не можем опоздать. Романов убеждён не до конца. Они как-то доходят до лифта и спускаются на этажи ниже — благо офис находится в том же здании. Миша прорабатывает дыхательную гимнастику, чтобы хоть как-то успокоить бушующее сердце. Саша идёт в кабинет первым — чтобы не возникали вопросы. Миша задерживается подле автомата с кофе, чтобы тот хотя как-то разбавил его мысли. Уже будучи в офисе всем составом, Александр пытается собрать крупицы рассудка, который треснул по швам от странного поведения столицы. Саша заторможено отвечает на вопрос Москвы про свой округ — будто они не обсуждали это до собрания — и тщетно пытается понять, что произошло. Миша никогда не рассказывал о своем детстве. Точнее, рассказывал, но урывками и общеизвестными фактами, и никогда не затрагивал тему собственного города как воплощения. Это расстраивало, но Романов предпочитал не лезть в личные границы любовника, вытаскивая информацию о том времени через Казань — уж ей Миша ведал о своём прошлом куда больше, чем Саше. Пазл в голове складывался по кусочкам, и к концу собрания сложился воедино, позволяя Саше понять, как сильно он накосячил. К горлу подкатила тошнота от воспоминаний, которые ведала ему Камалия в одном из вечерних разговоров по телефону. В мыслях было только одно — извиниться. И поговорить, желательно. По окончанию собрания, всё в том же лифте они молчат, придерживаясь нейтралитета, только перебрасываются взглядами друг с другом, пока едут на верхний этаж.

***

Они не поговорили. В тот же вечер Саше позвонила, кажется, Гатчина — не справляется с данным ей отчётом. Пришлось возвращаться в родной город, напоследок шепнув Мише что-то вроде «прости меня», и не понятно — было ли это извинение за инцидент перед собранием, или за испорченные выходные. В прочем, про ситуацию недельной давности оба благополучно забыли, созваниваясь в течение новой недели каждый день, не упоминая тот случай. Обоих, кажется, это вполне устраивало. Пока не наступили новые выходные. За безнадобностью ехать в столицу, Романов ждал приезда любимого к себе в Санкт-Петербург, когда наткнулся у себя в жилище на толстую книгу, посвященную истории России. Саша хмыкнул, листая страницы, одному Богу известно, на кой ему нужна была эта книга, ведь он прекрасно знал историю своего Государства. Кроме одного периода. Тогда-то Сашу и прошибли нехорошие воспоминания, в горле засел комок забытой вины. Поставив книгу на исходное место, Романов дал себе цель, во что бы то ни было, обсудить прошедшую ситуацию с Москвой. Только это оказалось куда тяжелее, чем он думал. Московский уже пару часов пребывал в Петербурге, лениво перелистывая каналы по телевизору, сидя на диване в гостиной. А в дверном проёме маялся Саша — не зная, с чего начать. — Нам надо поговорить. Миша обернулся через плечо, невинно хлопая голубыми глазами, будто провинившийся ребёнок. Думая, что Романов чем-то обижен или зол, он лукаво улыбнулся. — Я где-то накосячил? Саша сжал губы в тонкую линию, подбираясь ближе, обходя разлегшегося на полу Неву стороной. — Я хочу поговорить про твоё детство. Миша на это только вздохнул, потёр переносицу. Он любил рассказывать о детстве — именно детстве. Как он с соседскими мальчишками играл в поле, как водили хороводы вокруг костра на Ивана Купала, или как впервые познакомился с воплощением его Москвы-реки. Но то, о чём сейчас спрашивает Саша, явно не относилось к периоду беззаботного детства Москвы. — Какой конкретно период тебя интересует? Саша замялся. — Во времена Золотой Орды. Миша нахмурился чуть сильнее, заметно занервничав. — Я неоднократно рассказывал об этом тебе, ещё в детстве, — Московский выгнул бровь, как бы попрекая Сашу за его забывчивость, и продолжать диалог не планировал. — Я не про то, — Романов поправил съехавшие на нос очки и прикусил губу. Как дальше развивать диалог он не знал. — Есугей, он… — при упоминании имени Москву дёрнуло, но он смиренно продолжал слушать, а Саша невзначай потянулся к чужой руке, и, не увидев сопротивления, взял в свою, успокаивая. — Что он делал с тобой? Повисла тишина. Воздух между ними, кажется, стал на градус ниже привычного, и Петербург зябко поёжился — больше не от холода, а от страха услышать ответ. — Ну, — разрезал тишину хриплый голос Москвы, и он поспешил прочистить горло, медля с ответом. — Ты же видел шрамы. Вот что он делал. Романов вздохнул, видя как Москва увиливает от ответа. И он бы очень хотел оставить диалог и не возвращаться к нему, но если они ничего с этим не сделают — хуже будет только. — Нет, я не… — Ты хочешь знать, насиловал ли он меня? Миша спросил это с пугающим спокойствием, что Саше оставалось только опешить от неожиданности. Не в силах продублировать вопрос, Романов кивнул, мысленно ожидая услышать отрицательный ответ. На какое-то время в комнате вновь повисла тишина, сопровождающаяся тиканьем стрелки часов, да тихим дыханием Невы, что удобно устроился у них в ногах. А вот Саша, кажется, совсем не дышал. — Да. Это был настолько короткий, но настолько ужасный ответ, что вся надежда на благополучный исход у Саши разбилась в пух и прах. Он только сильнее сжал в руках чужую ладонь, большими пальцами гладя грубую кожу. — Мне так жаль, Миш, — голос предательски дрожал, в глазах скапливалась влага от сочувствия к самому дорогому человеку. Саша поцеловал тыльную сторону чужой руки, пересчитав каждую костяшку, и прижал к своей груди. — Прости меня. — Ты не виноват, Саш, — Москва аккуратно вытянул руку из захвата, и так же аккуратно прижал Романова к себе, запуская окольцованные пальцы в густые тёмные пряди. — Ты всё ещё помнишь то время? — в последний момент Саша прикусил язык, понимая всю несуразность вопроса. Конечно помнит. — Помню. Это трудно забыть, — Московский зарылся носом в чужую макушку, прикрывая глаза. Сашины пальцы, до этого обхватывающие чужой торс, принялись в успокаивающем жесте выводить на чужой спине круги. — Тебе бы не помешало пройти курс терапии. Москва фыркнул, поцеловав Сашу куда-то в голову, раскачиваясь с ним в объятиях из стороны в сторону, будто убаюкивая. — Вряд-ли тут что-то поможет.

***

— Ты уверен, что такая терапия поможет? Саша промычал что-то в знак согласия, сидя за чужой спиной, оглаживая руками тело напротив него. С того разговора прошло примерно несколько дней, когда они приняли решение заняться любовью, но не так, как прежде. Романову было важно показать, что он не представляет какой-то угрозы, и не собирается делать что-то против воли самого Москвы. Он примкнул ближе и выдохнул в шею, невесомо касаясь губами, целуя. Бёдра непроизвольно коснулись чужих ягодиц, заставляя Московского ощутимо напрячься. Петербург мгновенно ощутил это изменение, напряжение в прижатых к его груди лопатках, и то, как повеяло страхом. Первопрестольная вздохнул. — Продолжай. Всё в порядке. Это не казалось убедительным, но Саша стал более внимательно вслушиваться в ощущения своего партнёра. У того шла буквально внутренняя борьба. Он понимал, что Романов не причинит ему вреда, но не мог справиться с охватившим его страхом. Александр поцеловал куда-то за ухом, поворачивая Москву лицом к себе. Теперь он обнимал любимого спереди, обхватив рукой его за поясницу. Миша был непривычно неактивным, так что Саша осторожно огладил его щёку и потянулся за поцелуем. Со стороны столицы он вышел немного нервным, испуганным, поэтому Романов постарался вложить в него всю заботу и любовь, на которую он способен. Ладонь скользнула вниз, огладила напряжённый живот над кромкой брюк. Москва, чувствуя это, дёрнулся так, что они столкнулись зубами, и отпрянул, склонив голову, позволяя пшеничной чёлке скрыть его лицо. Плечи сотрясала мелкая дрожь, на привычные ласковые касания тело реагировало, будто ему выжигали клеймо, хотелось уйти от любых прикосновений и спрятаться. Стало противно от самого себя, что не может совладать со своими чувствами. Он же столица Великой державы, в конце концов, он столько пережил на своём пути, он не может позволить себе такую слабость. Даже перед Петербургом. Романов несколько мгновений пребывал в полной растерянности, не знающий, что ему делать. Для логичного решения нужны факты, но здесь речь идёт об эмоциях и внутренних терзаниях. Что сделать, чтобы не навредить ещё больше? — Тише, всё хорошо, — прошептал Саша, отодвигаясь на расстояние, дав Мише больше пространства. Протянул руку вперёд, боясь нарушить личное пространство, но, не видя сопротивления, сжал чужую ладонь. — Я не сделаю ничего, что тебе неприятно. Я приготовлю чай, хорошо? Московского затрясло чуть сильнее, но уже от собственных мыслей. Он уговаривал себя успокоиться, потерпеть, но становилось только хуже. Перед глазами поплыло, мелькали образы, огонь, искаженное похотью лицо и куча боли, унижения и страха. Желудок сжимается от тошноты, что Москва делает глубокий вдох и медленный выдох, и так ещё несколько раз. Вроде полегчало. Он слышит как что-то опускает со стуком на тумбочку, потом шорох, а потом чувствует прикосновение к плечу, от которого он непроизвольно вздрагивает. Медленно раскрывает глаза, и фокусирует зрение на Саше. Становится стыдно. Его любимый не виноват, не он причинил ему вред, почему Миша так реагирует на него? Он чувствует, как на плечи опускается что-то мягкое и теплое, кажется, это плед из гостиной. Пребывая в своих мыслях, Миша даже не заметил, как начал подрагивать уже не от животного страха, а от холода. Москва видит, как любовник протягивает ему кружку чая, настаивая взять. Водная гладь дребезжала и Миша понял, что это из-за его трясущихся рук, Саша сидел рядом, придерживая дно кружки, подстраховывая. — Прости меня… — Тебе не за что извиняться, я не буду ничего делать, пока ты сам не будешь готов к этому. — Я не могу справиться с этим, я слабый, — дрожь постепенно отступала, Миша позволил себе выдавить кривую улыбку. Саша нахмурился. — Ты не слабый. Ты один из самых сильных, кого я только встречал, не смей так говорить о себе, — он завел прядь светлых волос за ухо, и в этот раз Московский не вздрогнул, что не могло не радовать. — Нужно время. — Спасибо, Саш. Я люблю тебя. — И я тебя люблю, родной, — Романов потянулся, чтобы оставить невесомый поцелуй в уголке его губ. — И я тебя.

***

— Я думаю, что готов. Саша, до этого перелистывающий страницы книги, в немом вопросе изогнул бровь. — Ты о чём, Миш? Не услышав быстрого ответа, Романов посмотрел на сидящего рядом Москву который, поймав на себе чужой взгляд, неуверенно улыбнулся. — Я готов попробовать быть снизу. Саша опешил. — Ты… Уверен? — книга была отложена в сторону, предварительно закрытая с закладкой где-то посередине, а Саша продвинулся ближе к собеседнику, касаясь его плеча. — Прошло ведь совсем немного с… Прошлой попытки. Московский нервно хмыкнул, притягивая Романова ближе к себе, невесомо поглаживая его щёку, по которой уже начинал расползаться румянец. — Уверен. Саша неверяще втянул носом воздух, ощущая в конечностях предвкушающий мандраж, но всё ещё был не до конца уверен. Он чувствовал, как Миша перехватил его руки, сжимая в своих, будто Саша может убежать. От столицы веяло лёгким страхом, скрытым решимостью, и Романов подумал, что если Московский передумает, то больше никогда не решится на такой шаг больше. Петербург трепетно коснулся манящих и столь желанных губ, успокаивая. В этот раз это сработало, Москва в его объятиях расслабился, не пытался захватить инициативу, как обычно делает, за что Романов был ему благодарен. Саша целовал его так, как делал, кажется, всё в жизни: с мастерством и изяществом — скользя языком по ребристому нёбу, переходя на ряд ровных белых зубов. Стараясь не разрывать поцелуй, он встал, увлекая Мишу за собой. Целоваться и параллельно стягивать лишнюю одежду — дело трудное, но не невыполнимое. Усадил Мишу на край заправленной с утра кровати, переходя с губ на шею, ощущая под поцелуями ускоряющийся от мандража пульс. Конечно, Саша не был похож на него. Романов был совсем не был таким — его прикосновения всегда нежны, аккуратны, словно Москва — подобие хрусталя, что и без того сумел расколоться, чудом не развалившись на маленькие кусочки от пережитого прошлого. Такой заботливый, который не желал одно лишь тело, а который желал самого Мишу. Но это не помешало тревоге вновь подняться по жилам вверх, заставляя Москву мелко дрожать. Видя изменения партнёра, Саша отстранился. — Всё хорошо? — шепчет Романов, запуская руку в светлые волосы, поглаживая. — Тебе не нужно мучить себя, если ты боишься. Петербург был так ласков с ним, что у Миши защемило сердце от переполняющей его нежности. Да, Саша точно никогда бы не стал им. Вместо ответа Москва заторможено кивает, подставляясь под чужие ласки, мыча одобрительно что-то вроде «всё в порядке, продолжай». Холодные руки Романова очень быстро согреваются от чужого пылающего тела напротив. Спокойствие окутывает Мишу, когда Саша нежно проводит большими пальцами по его щекам, будто выводя узоры. Тревога, витавшая в комнате несколько секунд назад испаряется, наполняя воздух царившей любовью и умиротворением. Миша слегка запрокинул голову, пока Саша оставлял россыпь поцелуев у него где-то в основании шеи, где виднелся еле заметный след от бечевы. — Ты так хорошо справляешься, я горжусь тобой, — тихо лепечет Романов, медленно поднимаясь и оставляя на чужом вспотевшем лбу лёгкий поцелуй, показывая желание позаботиться о человеке рядом. Москву ведёт от нежности, лицо наливается румянцем так, что даже кончики ушей краснеют, заставляя Сашу хихикнуть от умиления. Петербург проводит рукой по голой спине, кончиками пальцев чувствуя оставшиеся там с далёкого прошлого рубцы, и вздыхает, а Миша, видя это, перехватывает его ладони и целует, прося продолжить начатое. Саша кивает, улыбаясь, и опускает на колени перед чужим пахом. Скользит музыкальными тонкими пальцами по чужому бедру, скрытому штанами, и тянется к ширинке. Не без помощи Московского Саша стягивает с него брюки, так, что теперь освобождённые ноги обдувал приятный холодок помещения. В пару быстрых движений элемент одежды оказывается на близ стоящем стуле, что Миша влюбленно улыбается — Сашу не изменить. Романов закусывает губу, разглядывая каждый обнаженный миллиметр партнёра, как в первый раз восхищаясь чужим телом, которое не могли испортить даже многочисленные мелкие шрамы, что находись на коже. — Ты такой красивый, — влюбленно шепчет Романов, проводя коротким ноготком от груди до паха столицы. Через ткань боксеров касается члена, прислушиваясь к сдавленным вдохам сверху, слегка сжимает. Оставив член, пока что, в покое, Петербург поднимается с колен к чужому лицу, мягко и долго целует. Лёгкие, почти что невесомые поцелуи оставляют горячие следы на лице, заставляющие Мишу в наслаждении закатить глаза. Ему начало казаться, что не нужно было дожидаться «той самой» части, чтобы остаться удовлетворённым. Саша зарывает руку в светлую макушку, перебирая пряди у кончиков, второй рукой мучительно медленно стягивая с партнёра нижнее белье, не прерывая поцелуев. — Саш, — Миша тягуче стонет гласную в чужом имени, затуманенно смотря вперёд. Хотелось взять инициативу в свои руки и получить желаемое, снять напряжение. Романов мягко надавливает на чужой торс, бережно опуская разнеженное тело на простыни, шепчет что-то до боли нежное, щекотно пробегаясь длинными пальцами по всему телу. Припадает покрасневшими от поцелуя губами снова к шее, горячо дышит, пока руки обхватывают обнаженные бедра. Московский елозит, не зная куда деть и без того трясущиеся руки, решив обхватить худые плечи напротив себя. Романов рукой нащупывает где-то рядом с собой смазку, которую он предусмотрительно вытащил из чужих штанов, прежде чем отстраниться. Дрожащие руки не позволяют с первой попытки открыть тюбик, но вскоре это получается, что холодная субстанция оказывается на чужих пальцах. — Ты готов? — Саша смотрит на любимого, анализируя чужое состояние, мысленно делая пометку, что никакого отвращения и испуга он перед собой не видит, но решает уточнить. — Да. Короткого ответа хватает, для того чтобы руки Петербурга сползают по бёдрам к чужому заду. Он раздвигает ягодицы партнёра и медленно, совсем аккуратно вводит один палец, просовывая почти полностью. Миша утыкается носом в тонкую шею, дышит загнанно, стараясь не издавать звуков. Ощущения не новые, но куда более приятные. Живот не скручивало от отвращения, страха не было, воспоминания не лезли в голову, как рой пчёл — это Саша, казалось бы, поставил барьер, пряча Москву от них за своей спиной. Хлюпающие звуки доносились до ушей Миши, который, привыкнув к ощущениям, сдавленно стонал. — Ты такой молодец, — куда-то в висок шепчет Романов, целуя красные щёки, пока вводит внутрь второй палец. Его вторая рука перемещается на чужой пах, едва касаясь светлых волосков на лобке. Московский тяжело дышит, царапая спину, пока Романов разрабатывал его уже тремя пальцами — больно не было, было так до безумия мало. Саша вытаскивает мокрые пальцы из ануса партнёра, слыша в ответ разочарованный вздох, что сопроводился какой-то нецензурной бранью. Петербург мурчит что-то утешительное, пока наклоняется к искусанным губам, останавливаясь буквально в паре сантиметров, пока Москва не хватает его за темные вьющиеся волосы, притягивая к себе ближе. Он целует первым, настойчиво, что Саша мычит что-то нечленораздельное, позволяя Москве изучать его рот вдоль и поперек. Живот скручивает сладкая нега, заставляющая не прекращать действия. Им хотелось целоваться вечно — трогая тела, оставляя лёгкие поцелуи на каждом участке лица, хотелось просто наслаждаться друг другом. Пришлось отстраниться, когда уста уже болели от большого контакта друг с другом, теперь их соединяла только тонкая ниточка слюны, что оборвалась, стоило Саше пройтись языком по припухшим губам. Тяжёлые вдохи смешивается воедино, снова заставляя их делить поцелуй, пальцы Москва вплетает в темные волосы, накручивая пряди себе на пальцы, пока они не отстраняются, сталкиваясь лбами. Саша улыбается, касаясь носа любимого губами, когда Миша на это забавно сводит глаза к переносице. Саша садится на колени, раскатывая презерватив по члену трясущимися от возбуждения и волнения руками, пока Москва загнанно дышит, хватаясь за простыни с закрытыми глазами. Чувствует прикосновения к руке, открывает глаза. Видит напротив в серых глазах поддержку и любовь, позволяет себе расслабиться и переплести пальцы с любимым, пока Романов легко толкается внутрь. Московский приоткрывает рот в попытке застонать, но выходят лишь тихие выдохи, и он свободной рукой впивается в чужую спину — другой сжимая руку Саши. Глаза сами собой зажмуриваются, где-то внизу зарождается комок боли. Ушедшая вдаль тревога снова возвращается, заставляя Мишу крупно вздрагивать. — Миш, посмотри на меня, — Москва слышит на ухо родной голос, открывает затуманенные глаза. Саша ловит его загнанный взгляд и касается щеки рукой, успокаивая. — Это всего лишь я. Это действует лучше любого успокоительного: нахмуренные светлые брови постепенно опускаются, складка меж ними разглаживается. Миша снова закрывает глаза — на этот раз не от страха, а от попытки сосредоточиться на ласке, которую ему даёт Петербург. Саша терпеливо ждёт из последних сил — внутри Москвы так горячо, стенки приятно обхватывают головку так плотно, что хочется взвыть. Миша расслабляется не сразу. Помогает время, а ещё много Сашиных поцелуев, которые он россыпью оставляет на чужом, уже более спокойном лице. Рука разжимается на плече Романова, что тот еле слышно выдыхает, чувствуя у себя на коже небольшие ранки от его ногтей. Когда Московский приоткрывает глаза, встречаясь с серыми напротив, он медленно кивает, позволяя Саше двигаться. Тот делает это не сразу, медленно погружаясь до конца, чтобы плавно качнуться назад. Саша не торопится, следит за чужой реакцией, и только после того, как тело столицы полностью расслабляется и привыкает — позволяет себе двигаться более активно. Когда находят комфортный для обоих темп, Романов тянет к своему лицу руку Миши, которую держал, и целует костяшки его пальцев, ощущая губами их подрагивание. Москва чувствует внутри приятное чувство наполненности, что живот скручивает, а глаза закатываются под стать его рваным стонам. Саша вторую руку опускает на его член, оглаживая венки, очерчивает головку, мягко окольцовывает. Двигается поступью, единым темпом погружаясь внутрь и шевеля рукой на члене. Прижимается ближе к телу, входя под другим углом — Миша сжимается в предоргазме, приподнимается на логтях и касается уголка губ напротив. Свободной рукой проходится по вспотевшей спине Петербурга — того бьёт крупная дрожь от приближающейся разрядки. Романов закусывает губу до крови, наблюдая, как Мишу выгибает дугой, и звонко стонет, когда стенки чужого нутра сжимаются вокруг его члена в оргазме. Движения затормаживаются от дрожи, которая течет по конечностям Саши от пережитой разрядки, дыхание, и без того тяжёлое, становится совсем рваным у двух столиц. Московский валится на подушки, успокаивая дыхание, пока Саша медленно отстраняется, снимая использованный презерватив и завязав, кидает его в мусорное ведро. Романов устало валится рядом с партнёром, поворачивая голову, кажется, задремавшего, Москвы к себе. Убирает упавшие на лоб светлые пряди, целуя меж бровей. — Как ты? — спрашивает заботливо, что даже успевший впасть в дрёму Миша устало улыбается. — Хорошо, — Миша переворачивается на бок, позволяя Саше обнять себя, удобно устраиваясь на его груди. Петербург чувствует кожей засохшую сперму на животе столицы, морщится, но ради чужого комфорта прилично терпит. — Мне понравилось. Ты был великолепен. Романов на его заявление смущённо смеётся от похвалы, носом зарываясь в его мокрые от пота волосы. Позволяет себе расслабиться с приятной тяжестью на груди, закрывая глаза.