О встречах во сне

Огромная спальня погружалась во мрак. В ночной тьме растворялись тяжёлые бархатные шторы, софа, стоявшая у окна, и разбросанные на ней подушки. Теодор-Христиан сидел на кровати, скинув тяжёлый кожаный плащ на банкетку. Спать не хотелось. Впрочем, он и не ждал, что, как только солнце зайдёт за горизонт, ему захочется забраться под пуховое одеяло, опустить голову на гору подушек и потратить восемь часов новой — человеческой — жизни на такое бессмысленное занятие, как сон. Предыдущие несколько дней он работал даже по ночам: подслушивал, расспрашивал, читал доносы и донесения, распоряжения, указы, биографии, продумывал хитрые планы, скользил по чужим снам, нашептывая министрам нужные ему идеи, и, конечно же, заглядывал в гости к спящей принцессе, готовя почву для первого реального свидания с ней. Но теперь почти всё, что он так тщательно готовил ночами, сбылось. Луиза признала его своим женихом, страна — новым королём. Христиан-Теодор не показывался на глаза после короткой аудиенции. Завтра в полночь свадебный бал, после которого Теодор-Христиан станет полновластным правителем. Наконец-то он мог расслабиться. Но сон не шёл. Он поднялся с кровати, провёл ладонью по столбику балдахина, обводя пальцами хитрую деревянную резьбу. Сколько раз он тенью Христиана-Теодора падал на всякие жалкие постели: с тонкими, грязными, комковатыми матрасами, со скрипящими досками и шатающимися ножками, узкие настолько, что любое движение во сне грозило немедленной встречей с полом. Такими ночами он сидел рядом с Христианом-Теодором, заглядывая в его сны, чтобы тот не увидел в них ненужные волнения и не свалился с кровати. Но теперь, наконец-то, он не должен лежать, как заключённый на узких нарах. Теперь в его распоряжении такая кровать, что на ней могут поместиться ещё несколько человек! С шёлковыми простынями, с мягкими плюшевыми подушками, с тёплым пуховым одеялом и тонким пледом! Теодор-Христиан подошёл к окну, вглядываясь в темноту, накрывшую королевский сад, и огоньки города за ним. Отчего-то вся энергия, кипучая, бешенная, что бурлила в нём солнечным днём, исчезла, обернувшись непонятной тянущей тоской. Он прикрыл глаза, позволяя телу вернуться к привычному призрачному состоянию, и скользнул во мрак. Нужно было в последний раз убедиться, что всё идёт по плану. Он мельком взглянул на сны Первого министра и Министра финансов. Они лениво плыли, осыпаемые деньгами, пока Юлия Джули в платье, прикрывавшем только самые неприличные места, сидела у них на коленях. Появление Теодора-Христиана в их снах отозвалось нечёткими фантазиями, где новый король осыпает их деньгами и привилегиями. Больше они ничего не планировали на его счёт, и Теодор-Христиан успокоился. Сон Луизы оказался ещё большей пустышкой, чем обычно. Она лежала на тёплом песчаном пляже, подхватывая губками ягоды клубники, которыми кормил её выдуманный Теодор-Христиан. Потом пляж сменился свадьбой, и настоящий Теодор-Христиан поспешил покинуть отвратительные фантазии, пока его не утянул за собой водоворот безликих гостей, поздравлявших Луизу с новым мужем и королём. Интересно, что снится Христиану-Теодору? Такая же глупая свадьба, где за ним восторженной дурой ходит принцесса? Или, может быть, скучные статьи, которые он издаст, чтобы стать знаменитым? Или месть, сладкая наивная месть, где он скидывает Теодора-Христиана с трона, к своим ногам, слепой в своей уверенности, что спасает мир? Мрачная ухмылка исказила лицо Теодора-Христиана, когда он представил, как вползает змеёй в сны хозяина — отныне и навсегда бывшего, — как сгущает тучи, доводя глупые фантазии до кошмара, чтобы Христиан-Теодор вскочил с криком, видя перед глазами лицо своей тени, живой и свободной. Победившей. В комнате №13 он очутился быстрее, чем сдвинулась секундная стрелка на будильнике, стоявшем на прикроватной тумбочке. Христиан-Теодор спал, скинув одеяло на пол. Новая тень, сидевшая на этом одеяле, вытянулась, увидев нежданного гостя, но тут же растворилась под кроватью, стоило только Теодору-Христиану скосить на неё взгляд. Правильно сделала: густая злоба, сдавившая горло, требовала выхода, и тень, новая, заменившая его! рядом с Христианом-Теодором оказалась бы первой, кого Теодор-Христиан стёр бы с лица земли. Сон, призрачный и белёсый, свернувшийся у изголовья кровати, словно кошка, приветственно задрожал. «Пошёл прочь» — прошипел Теодор-Христиан, присаживаясь на его место, и тот растворился, оставляя Христиана-Теодора во чужой власти. Сны и тени дети одной природы, ничего удивительного, что Теодору-Христиану никто не решился перечить: в теневом мире уже все знали, что он стал человеком. Сначала он даже не понял, что уже вошёл в сон. Всё та же скромная комната, шторы, пишущая машинка на столе, телефонная трубка и картина возле двери. Вот только Христиан-Теодор не лежал в кровати. Он сидел на стуле, скинув пиджак на стол, и внимательно, жадно разглядывал Теодора-Христиана. Тот плавно опустил голову: в чужих снах нужно действовать осторожно, пока не станешь их частью, иначе они не примут изменения, взорвутся, изгонят лишнее. Теодор-Христиан чувствовал, как тягучая власть сна обволакивает его, с трудом дозволяя даже такое малейшее своеволие, как опущенный взгляд. Он сидел в полурасстёгнутой рубашке, и золотая цепочка тускло светилась в лунном свете. — Ты победил? — усмехнулся Христиан-Теодор. — Не дождёшься. Он всё ещё продолжал тот диалог, начавшийся на аудиенции. Только теперь Теодор-Христиан не был хозяином положения. — Ты обманул их всех. Но ничего, я открою им глаза. Исправлю всё, что ты совершил. Мягкий голос и спокойная улыбка, казалось, жили отдельно от жадного, тяжёлого взгляда карих глаз, разглядывавших его, как разглядывают диковинную зверюшку, старинный артефакт, результат эксперимента. Теодор-Христиан плавно повёл плечами, чувствуя, как власть над сном постепенно переходит к нему. Поднялся с кровати. Подошёл к Христиану-Теодору. — Ничего ты не исправишь, — усмехнулся он. — Ты, дорогой мой друг, никто. Луиза отказалась от тебя. Юлия Джули предала тебя. Все — министры, стража, артисты, влиятельные люди — на моей стороне. Ты проиграл, Христиан-Теодор! Вспышка, и он снова на кровати, только теперь Христиан-Теодор не на стуле, а склонился над ним. — Луиза? Ты обманул её! Удар в лицо отбрасывает его к стене. Христиан-Теодор не силён, но этого его сон, и Теодор-Христиан чувствует, как расплывается по спине боль, а вместе с ней — ярость. — Такой храбрый во сне! — скалится он, хватая Христиана-Теодора за плечо и роняя на кровать, рядом с собой. Тот встряхивается растерянно и вдруг вздрагивает, и глаза наполняются осознанием. Рядом с ним не его сонная фантазия — рядом настоящий, реальный Теодор-Христиан. — Ты… — шепчет он в ужасе. — Ты! — Я, — отвечает Теодор-Христиан. Он чувствует вязкий страх, расползающийся по комнате, беспомощность, дрожащую огоньком свечи на столе. — Я, дорогой мой Христиан-Теодор. Ты ведь звал меня в свой сон? Я пришёл. Он касается губами шеи Христиана-Теодора, кусает её, оставляя на коже красные следы. Власть над телом того, что долгие годы повелевал каждым движением, практически сносит голову. — Я не звал тебя! — вскидывается Христиан-Теодор, но поздно — эта комната, эта кровать, дрожащая свеча и тени на стене, одежда и желания — всё принадлежит Теодору-Христиану, и тот упивается властью. Властью над сном, над телом, лежащим под ним, над тем, что годами держал его в рабстве. Но теперь он ответит. За всё. Пуговицы рубашки скользят под пальцами, и Теодор-Христиан уничтожает её без всякого сожаления. Христиан-Теодор не идеал красоты: худой, немного сутулящийся, мягкий во всём — от робкой улыбки до бежевой кофты, но для Теодора-Христина — красивый, и ужас в глазах его — красивый, и босые ноги, пальцы на которых поджимаются, когда Теодор-Христиан вновь кусает его за шею — тоже красивы. — Ты с ума сошёл! — кричит Христиан-Теодор. — Разве? — улыбается Теодор-Христиан. Язык проводит влажную дорожку по шее, по вздрагивающей груди, к напряжённому, втянутому животу и ремню на штанах. — Это твой сон. Ты его пожелал, Христиан-Теодор. Я лишь исполняю твои желания. Его дергают за цепочку, и когда он, удивлённый, поднимает взгляд — целуют. Целуют с силой, хватают за волосы, оттягивая их назад. Рубашка растворяется — Теодор-Христиан позволяет ей раствориться, — и он чувствует кожей жар, исходящий от Христиана-Теодора. С Луизой всё было по-другому — нежно и приторно, с Христианом-Теодором похоже на борьбу. — Мой сон, говоришь? — Вспышка, и Теодор-Христиан на коленях у кровати. Он вскидывается, чувствуя, как натягиваются нити сновидения, разрываемые его волей, и как его сгибает воля чужая. Он снова тень, только теперь его колени реальны, его руки реальны. — Тень, знай своё место! Откуда пришли эти слова — старинные, страшные — Теодор-Христиан не знает. Но власть — выстраданная, вырванная с боем власть над сном — растворяется. Он стоит на коленях. — Пришёл исполнять мои желания? — шепчет Христиан-Теодор. — Сделай так, чтобы я тебя простил! Теодор-Христиан думает, что эти слова, эта интонация больше подходят ему, чем мягкому, доброму Христиану-Теодору. Но когда его хозяина волновало то, о чём он думает? Непослушные руки ослабляют ремень, стягивают вниз брюки. Нити сновидения напрягаются так, словно вот-вот разорвутся. Вспышка. Теодор-Христиан лежит на кровати, а Христиан-Теодор сидит у него в ногах. Одежда: кожаные штаны, сапоги — всё исчезло, только цепочка холодит кожу. — Лучше о своём месте вспомни! — шипит Теодор-Христиан. — Может быть, если ты, конечно, заслужишь этого, я даже замолвлю за тебя словечко перед Луизой. Может быть! Ему кажется, что сейчас его выбросит из сновидения, что Христиан-Теодор вновь выкинет что-то, и власть над сном исчезнет, и Теодор-Христиан напрягает волю, чувствуя, как тянется сон, как чужое сознание борется с навязанным сюжетом. Христиан-Теодор медлит несколько секунд, прежде чем наклониться и поцеловать его живот. Поцеловать и тут же укусить, и зализать, заглаживая укус. Контраст их кожи: серой, пепельной — Теодора-Христиана, и смуглой, человеческой — Христиана-Теодора, завораживает. Христиан-Теодор подтягивается ближе, почти к самому лицу, и Теодор-Христиан видит его расширенные зрачки. — Хорошо, — шепчет Христиан-Теодор. — Ты победил. И целует его. Дальше всё сливает в один водоворот вспышек, где нет уже ничей власти. Вспышка: Христиан-Теодор лежит, разведя ноги, и Теодор-Христиан над ним. Его тянут за цепочку — и он отчего-то не сопротивляется, сдаётся очередному поцелую, чувствуя, как Христиан-Теодор насаживается на него одним резким движением. Укус за шею — Теодор-Христиан не понимает, то ли он кусает, то ли его — ощущения двоятся, он снова тень, но — впервые — доволен этим. Вспышка: горячие руки по всему телу, шлепки кожи о кожу, жадные выдохи и вдохи, которые Христиан-Теодор прячет в подушку. Теодору-Христиану кажется, что он сейчас умрёт. Они потные, мокрые, его живот весь скользкий от Христиана-Теодора, и весь мир, весь сон сжимается до ритмичных движений. Вспышка: чужие ноги сжимают его сильнее, до боли, смуглый живот дрожит, и Теодор-Христиан чувствует, что ещё чуть-чуть, уже вот-вот… Он и сам на грани, и напряжённый, отдающий без остатка свои ощущения Христиан-Теодор лишь добавляет перчинки. — Я… — хрипит он, и Теодор-Христиан затыкает его очередным укусом, успевает увидеть, как распахиваются карие глаза, как втягивается живот, как вздрагивает грудь, как его тянут за цепочку вниз, к закусанным, зацелованным губам… И открывает глаза в своей комнате. Он полностью одет — только плащ валяется на банкетке — и стоит у окна. Последние отзвуки чужой дрожи растворяются под натиском разума, тело остывает от утренней прохлады, царящей в комнате, а напряжение в штанах исчезает от пары механических прикосновений. Христиану-Теодору сейчас гораздо, гораздо хуже. Теодор-Христиан почти уверен, что их стоны слышало полгостиницы, и Анунциатта смотрит сейчас глупыми глазами, полными слёз, на Христиана-Теодора, а тот пытается придумать оправдание, которое не смутит их обоих ещё больше, и вспоминает и укусы, и поцелуи, и своё признание чужой победы. Он усмехается. — Любимый, ты уже проснулся? — звонкий голос Луизы разносится по комнате, когда она выходит из прохода между их апартаментами и останавливается, разглядывая его. — Ты так улыбаешься. Тебе снилось что-то хорошее? — спрашивает она, подходя к нему и подставляя щёку для поцелуя. Что-то хорошее. Да, можно и так сказать. Теодор-Христиан рассеяно целует её. Скоро, скоро он станет королём, и тогда Христиан-Теодор окажется в его власти навечно!