Enemies with benefits (not dental, though) / Враги с привилегиями

— Ты в меня влюбишься, — тон Реджины хитрый, насмешливый, и Эмма резко приподнимается, чтобы посмотреть на нее с удивленным возмущением. — Что? — из всего, что она пережила сегодня в этой комнате в гостинице у Бабули — большинство из этого было далеко за пределами (или подозрительно близко) ее самых смелых мечтаний — такая перспектива самая маловероятная. — Да нифига. Реджина недобро фыркает. — Конечно влюбишься. Именно это и происходит, когда вы, герои, спите с кем-то слишком часто, — она лениво растягивается поперек кровати, и Эмма завороженно наблюдает за движениями ее тела, испытывая непрошеное удовлетворение. — Вы эмоционально привязываетесь и начинаете думать, что можете спасти своего любовника. Следующее, что ты осознаешь — это то, что ты стоишь перед разъяренной толпой и клянешься, что видишь во мне хорошее. Эмма пинает ее по ноге. Довольно неуклюжая попытка, в то время, как упомянутая нога лежит на ее собственной. — Заткнись, — ей не удается избавиться от неприятного чувства, что Реджина, возможно, слишком хорошо ее изучила. — Ты меня совсем не знаешь. — У-угу, — тон Реджины самодовольный, хотя она, естественно, не произносит ни единого слова. Эмма чувствует невероятную потребность защититься. Может быть, даже чрезмерно сильную, но это неважно. — Я могу отделить секс от каких-то воображаемых чувств. Я не Мэри Маргарет, — Мэри Маргарет, которая вернулась к Дэвиду после того очень запутанного расследования убийства. Реджина переворачивается и на ее лице появляется ухмылка. — Ты имеешь в виду — Снежка. На этот раз Эмма действительно пинает ее. — Заткнись, — она не хочет думать об этом, что бы это, черт возьми, ни было. Ей дали отсрочку от всей этой хрени с проклятиями, и она планирует пользоваться ею столько, сколько Генри ей позволит (он называет это адаптацией ее мировоззрения и понимающе кивает всякий раз, когда она говорит, что не готова говорить об этом.) — Как бы то ни было, — продолжает Эмма, прочищая горло, и она действительно имеет в виду то, что произносит дальше. — Нет никакого риска, что я влюблюсь в тебя. Я тебя презираю. Реджина беззаботно смеется. — Сильные слова от абсолютно обнаженной женщины. Эмма озадаченно моргает. — Мы обе голые, — замечает она. Они были обнажены в течение значительного промежутка времени, гораздо дольше, чем могла бы оправдать любая официальная встреча за обедом. Руби — святая за то, что прикрывает их в рабочее время. Реджина опускает взгляд, затем снова поднимает, ее глаза жадно пробегают по изгибам тела Эммы. — Что ж, — выдыхает она. — Теперь, когда ты упомянула об этом… Они снова не разговаривают довольно долгое время. * * * Видите ли, если бы это было в первый раз, то, может быть, в этом не было бы ничего особенного. Между ними всегда было некое притяжение, которое было обречено закончиться тем, что в итоге и произошло — Реджина прижата к стене собственного кабинета, Эмма жадно целует ее шею, приподнимая ее за бедра, чтобы ноги Реджины обхватили ее талию, в то время, как они яростно двигаются в одном ритме, прижимаясь друг к другу. Если бы это было всего лишь дважды, то, возможно, все тоже было бы в порядке, потому что вся эта история с разрушением проклятия уже произошла, и Эмма точно знала, кто такая Реджина. Так что, когда они оказались полуголыми возле того колодца, где все началось, это можно было списать на шоковую травму. Или… что-нибудь еще. Именно тот факт, что это происходит уже в третий раз, является причиной того, что это становится проблемой. И не только это, но и сам факт того, что как только они назначили эту встречу за ланчем, Эмма уже точно знала, чем она закончится. Это становится чем-то таким, что просто… ой, все. И хуже всего то, что теперь она чувствует себя более расслабленной, чем за все время, с тех самых пор, как Генри привез ее в город. Ее жизнь в руинах, но она чувствует себя в некотором роде нормально, когда при случае может раздеться вместе с Реджиной. И она действительно ненавидит Реджину. Почему это не мог быть кто-нибудь другой? Кто угодно. Кто угодно. — Хорошо, — говорит она, когда они наконец одеваются. Она снова растянулась на кровати, а Реджина сидит рядом с ней, натягивая сапоги. Черт, у нее красивые ноги. — Давай установим несколько основных правил. Я имею в виду, если мы собираемся продолжать делать то, что мы делаем. — О, мы определенно продолжим, — мурлычет Реджина, и Эмма чувствует, как легкая дрожь пробегает по ее спине. Рука Реджины собственнически ложится между ног Эммы, и Эмме приходится приложить усилия, чтобы не приподнять бедра в нуждающемся жесте. — Завтра в одиннадцать? — Да, — без колебаний отвечает Эмма, теряя ход своих мыслей. — Стой! Основные правила. Реджина закатывает глаза. — Да, давай. Все, что угодно, лишь бы защитить меня от унижения быть любимой тобой. Эмма сердито смотрит на нее. — Может это ты в меня влюбишься. Ты не знаешь, как все может обернуться, — честно говоря, она не совсем уверена, что Реджина вообще способна любить кого-либо, кроме Генри. Генри она определенно любит. Реджина хихикает, что слегка подло, но, вероятно, справедливо. — Итак, самое простое из правил. Мы никогда не занимаемся этим в наших собственных постелях, — предлагает она. — И никто ни у кого не остается на ночь. Эмма кивает, испытывая облегчение от делового тона Реджины. — Да. И еще… мы не говорим ни о чем личном и реальном. Разговоры только на общие повседневные темы. Пальцы Реджины скользят под пояс джинсов Эммы. — Мне подходит. У меня нет никакого желания слушать твои убогие тюремные истории. Эмма пытается сурово посмотреть на нее. Это нелегко, когда рука Реджины проникает все глубже. — И мы все еще ненавидим друг друга. Реджину явно веселит это заявление, что только заставляет Эмму ненавидеть ее еще больше. — Это что, тоже правило? — Д-да, — выдыхает Эмма и решает, что с нее хватит того, что Реджина смотрит на нее с этой проклятой самодовольной ухмылкой. Она отстраняется, хватает Реджину за руку и быстрым движением швыряет ее на кровать. Реджина полностью одета, ее глаза расширены, когда она смотрит на Эмму, тяжело дыша. Эмма сглатывает, чувствуя уверенность, которая приходит вместе с контролем. — Никаких просьб или одолжений, — шепчет она. — И никаких встреч, не считая рабочих или… или таких. Мы не встречаемся и это не отношения. Реджина поднимает руку, чтобы погладить грудь Эммы, и Эмма на мгновение позволяет ей это, прежде чем прижимает обе ее руки к себе, удерживая Реджину на месте. — Договорились? — требует она, и Реджина кивает в молчаливом согласии. Эмма резко опускается вниз, отчаянно целуя ее и, черт возьми, они никогда не выберутся из этой комнаты, да? — Я согласна на все, что может избавить меня от утомительного опыта, когда Прекрасная защищает меня от разъяренной толпы, — бормочет Реджина ей на ухо несколько минут спустя, и ногти Эммы впиваются в ее кожу достаточно глубоко, чтобы вызвать прерывистый вздох. * * * Разрушение проклятия прошло прекрасно. Это то, на что указывает Генри всякий раз, когда Эмма пытается отмахнуться от операции «Кобра». Эмма поцеловала его после яблочного турновера и сонного проклятия, и по городу разлилась волна радужного света. Мэри Маргарет и Дэвид обняли Эмму так, словно она действительно была их дочерью, и Эмма была ошеломлена, подавлена и отчаянно нуждалась в отсрочке от этой невозможной правды. И затем она получила ее. Вдалеке заклубилось фиолетовое облако дыма, становясь все больше и быстрее по мере того, как оно распространялось по Сторибруку. А когда оно развеялось, все в Сторибруке снова забыли, кто они на самом деле. Мэри Маргарет отпустила Эмму и неуверенно спросила: «Это был торнадо?», а потом они с Дэвидом ошарашенно посмотрели друг на друга и снова забыли об Эмме. Было почти облегчением увидеть Реджину в больнице, расспрашивающую доктора Вейла о лечении Генри после комы, когда Эмма вернулась туда. Реджина взглянула на Эмму и кивнула, и Эмма кивнула в ответ. Реджина, может быть, и своего рода магический деспот, но она не потеряла воспоминания, и это по-своему успокаивает. Голд исчез, и Реджина уверена, что именно он повторно наложил проклятие и оставил их разбираться с последствиями. Точнее с отсутствием последствий, потому что Эмма каждый вечер возвращается домой к своей матери, которая бросила ее двадцать восемь лет назад и теперь снова не знает, кто она такая. Потому что Генри живет со Злой Королевой из «Белоснежки», и Эмма не уверена, что ей делать: побудить его поговорить с Реджиной или позвонить на горячую линию. Сейчас Генри относится к Реджине с глубоким недоверием и небольшим страхом, и это логично. И если выражение лица Реджины, когда Генри отталкивает ее, заставляет сердце Эммы сжиматься от сочувствия, что ж, тогда они вовремя установили основные правила. * * * — Это Маленькая мисс Маффет, — уверенно заключает Генри после того, как заявительница покидает участок на следующий день. — Сидит на своем пуфике? — с сомнением вторит Эмма. — А тут у нее что? Заявление на судебный запрет, направленный против паука, который сел рядом с ней? * — она стонет под взглядом Генри. — Нет. * Little Miss Muffet Sat on a tuffet, Eating her curds and whey; There came a big spider, Who sat down beside her And frightened Miss Muffet away. Популярная детская потешка, одна из самых часто издаваемых в детских книгах. Вольный перевод: Маленькая мисс Маффет Сидела на своем пуфике Ела свою простоквашу и творог Потом пришел большой паук Который сел рядом с ней И спугнул ее (прим. пер.) Генри непримиримо пожимает плечами. — Теперь ты знаешь, каково было быть мной в течение последнего года. — Иди сюда, — она хватает его за руку и притягивает к себе, запечатлевая еще один поцелуй на лбу сына. Ни сияющего радужного света, ни разрушенного проклятия. Что бы ни произошло в прошлый раз, сейчас это не работает. — Это потому, что я не под проклятием, — отмечает Генри. — Тебе нужен еще один яблочный турновер… — Нет, — повторяет Эмма, делая шаг назад. Иногда она вспоминает тот яблочный турновер, и ей хочется задушить Реджину, убить ее за то, что она сделала с их сыном. Это странное утешение — знать, что он предназначался Эмме, но именно оно не дает кровожадным мыслям стать слишком навязчивыми. — Послушай, это проклятие не такое уж плохое. Да, все снова забыли кто они, но сейчас они кажутся счастливее. Мы можем просто… оставить все как есть. Генри бросает на нее укоризненный взгляд. — Герои так не поступают, Эмма, — напоминает он ей. — Ты это уже говорил, — чтобы сохранить невозмутимое лицо, ей приходится напомнить себе, что ему десять лет и он прожил самую странную жизнь. — Послушай, давай просто… возьмем время, чтобы немного перегруппироваться, прежде чем начнем мозговой штурм, хорошо? Поговорим о чем-нибудь другом, кроме этого проклятия? Может быть, купим немного пиццы? Твоя мама сказала, что я могу взять тебя куда–нибудь на ужин, если ты съешь хотя бы один овощ, а в соусе определенно есть помидоры… — Помидор — это фрукт, — поправляет Генри, и, черт возьми, иногда их сходство с Реджиной просто поразительное. Эмма бросает на него суровый взгляд. — Ты предпочитаешь салат? — Пицца, так пицца, — кротко говорит Генри, и проходит добрых пять минут, прежде чем он снова упоминает проклятие. Это новое… явление, когда Эмма и Генри иногда проводят вместе время, санкционированное Реджиной — это счастливое изменение после разрушения проклятия, а затем его восстановления. Теперь между ними с Реджиной существует неохотный союз. Они могут ненавидеть друг друга и не доверять друг другу, но они единственные, кто знает правду, и это дает Эмме точку опоры в отношениях с Генри, которой у нее никогда раньше не было. Так что — ладно, все, во что она когда-либо верила, разрушено, но Генри находится рядом с ней пару часов в день, и он стоит всего. Генри — вот почему она не сбежала из города после того, как проклятие было снято и она поняла, что ее родители моложе ее. Генри сейчас — это вся ее жизнь, даже если он не может перестать говорить о проклятии. После ужина она провожает его на Миффлин-стрит, и он показывает на дома по пути. — Здесь живет семья Рапунцель, — говорит он. — Ее здесь нет. Я не знаю почему. Это дом злой мачехи Золушки… о, а вот и дом моей злой не-мачехи, — мрачно заканчивает Генри, останавливаясь перед особняком мэра. Эмма видит Реджину сквозь раздвинутые шторы, поворот ее головы на диване в гостиной, когда она оборачивается посмотреть, вернулся ли Генри домой. Реджина — несмотря на все ее властное поведение и вечное «слишком-занята-для-тебя» — кажется, не так уж и много, чем занята дома, кроме как ожиданием возвращения Генри, и это заставляет Эмму неловко себя чувствовать. — Эй, — говорит она, сжимая плечо Генри. — Как у вас с ней дела? — Она заставляла меня верить в то, что я сумасшедший, — произносит Генри, и его голос звучит глухо, слишком грубо для такого маленького ребенка. — Она злая. Как у нас могут быть дела? — было время, когда от него исходили только яд и ярость, праведный гнев перед лицом козней Злой Королевы. После турновера, он только казался потерянным. — Да, — бесполезно говорит Эмма. — Я… — она ищет правильные слова, но ничего не находит. — Я думаю, какое-то время будет тяжело. Она… она больше не занимается подобными вещами, верно? Генри только пожимает плечами. Реджине надоедает ждать их, пока они стоят перед домом, и она открывает дверь. — Генри, — зовет она, и в ее глазах светится надежда, а уголки губ тронуты улыбкой. — Как прошел твой день? Генри снова пожимает плечами, закидывает рюкзак на плечо и медленно направляется к входной двери. — У меня много домашки, — бормочет он и проходит мимо Реджины, не поднимая глаз. Реджина пошатывается на месте, протягивая руку, чтобы удержаться за дверной косяк. Эмма сглатывает, неуверенная в своем месте во всем этом. Реджина закрывает глаза и делает глубокий вдох. Когда она снова открывает их, то являет собой воплощение самообладания. — Сегодня вечером, — холодно произносит она, ее спина прямая, а взгляд непроницаемый. — После десяти. Я буду в кабинете. Эмма показывает ей поднятый большой палец. Реджина смотрит на это, приподняв брови в сдержанном презрении, и Эмма сконфуженно опускает руку. * * * — Слушай, — говорит она позже, когда Реджина, влажная от пота и обнаженная, сидит на ней на кресле в кабинете, в изнеможении прижимая голову к плечу Эммы. — Насчет Генри… Реджина сначала не отвечает, просто сжимает подол куртки Эммы и выдыхает. Уже почти полночь, и они занимались этим уже некоторое время. Эмма довольна и расслаблена, она слишком расслаблена, чтобы думать о том, что говорит. — Я не думаю, что он ненавидит тебя. Он просто сбит с толку, ему больно и… Ногти Реджины впиваются в обнаженное бедро Эммы. — Не говори со мной о Генри, — рычит она. — Верно. Основные правила, — тут же вспоминает Эмма. Только общие повседневные темы. — Прости. — Мне не нужна твоя жалость. Это был только вопрос времени, — холодно говорит Реджина. — Я была готова к этому в течение многих лет. Любопытство заставляет Эмму спросить: — Готова к чему? Реджина закрывает глаза, движение ее ресниц щекочет Эмме шею. — К тому, что мой сын возненавидит меня. — Он не… — О, он ненавидит, — тихо говорит Реджина, соскальзывает с Эммы и идет через комнату, увеличивая расстояние между ними. Она хватает легкое одеяло с кушетки и натягивает его на плечи, дрожа от ночного холода. В таком виде она не производит своего обычного внушительного впечатления. Сейчас она кажется маленькой и дерзкой, женщиной, свирепой в своей уязвимости. — Но это должно было так закончиться. У Генри есть… у него твердое убеждение о том, что такое добро и что такое зло. И мы обе знаем, в какую категорию попадаю я. Эмма пристально смотрит на нее, все еще пораженная дрожью в ее плечах, твердой покорностью в ее глазах. — Почему бы тебе не… — она замолкает. Голос Реджины требовательный. — Что? Эмма меняет положение. Они перешли к запретному разговору, и она не хочет развивать его дальше, провоцировать Реджину на ярость. — Я не знаю. Я просто… я не понимаю, почему ты вырастила Генри… почему ты просто не воспитала его таким, как… — Как я? — заканчивает за нее Реджина и резко смеется. — Я думала, что так и сделала. Может быть, я просто вырастила его не умеющим прощать. Но он умеет прощать, даже если может быть жестким. И он хороший, ребенок, который верит в сказки, героев и все то, чего Реджина, кажется, избегает. Эмма не понимает этого, не понимает, как Реджина могла усыновить ребенка, которого она могла бы развратить и воспитать своим соратником, но вместо этого сделала его своим заклятым врагом. — Он не ненавидит тебя, — пытается она сказать снова, и до нее внезапно доходит, что именно может быть нужно Генри. — Он просто… Ты извинилась перед ним? Ему нравится, когда люди откровенны с ним. Может быть, ему просто нужно… Реджина впивается в нее взглядом, и Эмма слишком поздно понимает, что перегнула палку. — Я не собираюсь прислушиваться к твоим родительским советам, — рявкает она. — Полагаю, мы здесь закончили, так? — Реджина… — Убирайся, — говорит Реджина, разворачивается и широкими шагами выходит из кабинета. * * * На следующее утро они все равно продолжают в том же духе, Реджина прижата к решетке камеры в участке, в то время как Эмма покрывает ее шею поцелуями, от которых перехватывает дыхание. — Ты оставила засос прошлой ночью, — обвиняюще говорит Реджина, дергая Эмму за волосы, собранные в хвост. Это единственный раз, когда она вообще упоминает о прошлой ночи. — Мой сын подумал, что на меня напали клопы. Ну разумеется, вернулись к «мой сын». — Он реально никогда не видел укуса клопа, да? — выдыхает Эмма. Реджина одаривает ее ехидным смешком. — Живя в моем доме? Никогда. Вот в квартире Мэри Маргарет Бланшард мог бы… Телефон Эммы жужжит в кармане, и проворная рука скользит в ее джинсы, прежде чем она успевает схватить его. — Помяни черта, — мурлычет Реджина, глядя на имя на телефоне. — Реджина… — предупреждающе произносит Эмма, но Реджина уже нажала кнопку ответа. — Эмма? — в трубке отдаленно звучит голос Мэри Маргарет, и Эмма выхватывает телефон у Реджины. — Привет, — говорит она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. Реджина сильно кусает ее за плечо. — Что о-ох… как дела? — Все в порядке? — голос Мэри Маргарет звучит обеспокоенно. — У тебя странный голос. Эмма сглатывает. Реджина облизывает точку ее пульса, когда она выделяется под кожей от этого движения. — Да. Я в порядке. Что случилось? Она практически слышит, как Мэри Маргарет пожимает плечами на том конце провода. — Я просто хотела проверить и убедиться, что все в порядке, если Дэвид придет на ужин. Он утверждает, что он настоящий профессионал в приготовлении пасты, и собирается перевернуть мой мир, — она издает негромкий смешок, девичье хихиканье. — Я думаю, он просто намажет спагетти кетчупом и моцареллой, но я ему подыгрываю. — Тупой пастух, — бормочет Реджина в кожу Эммы. Мэри Маргарет на мгновенье замолкает. — Что? Эмма слегка отталкивает Реджину локтем и размышляет о явном дискомфорте от того, что она будет ужинать со своими страдающими амнезией бросившими ее родителями, флиртующими у нее на глазах. — Я сказала, что могу просто… уйти на время ужина, если ты хочешь провести с ним вечер у нас дома. Я, скорее всего, все равно буду патрулировать сегодня вечером. — Ох, нет, — настоятельно возражает Мэри Маргарет. — Дэвид хочет, чтобы ты тоже присутствовала. Вы двое почти не проводили время вместе с тех пор, как… ну, после всех предшествующих неприятностей, — она вздыхает, заключая в одну эту фразу измену, расследование убийства и разрушение проклятия. Эмма вздрагивает, и это не только от того, что руки Реджины проникают к ней под рубашку. — Ты слишком много работаешь. Вчера вечером ты вернулась домой только после полуночи. Руби говорит, что мэр в последнее время с тебя совсем не слазит. Тело Реджины сотрясается от беззвучного смеха. Эмма бормочет: — Конечно, Руби выразилась именно так, — Руби слишком много знает. — Что? — Ничего, — последнее, что Эмма хотела бы делать сегодня вечером, — это сидеть напротив двух незнакомцев и пытаться смириться с тем фактом, что они ее родители. — Да, конечно, я приду. Мэри Маргарет выдыхает. — Отлично. Я скучала по тебе в последнее время, — признается она, и Эмма сглатывает и чувствует себя совершенно ужасно. — У меня такое чувство, что мы почти не видим друг друга. Пальцы Реджины прослеживают узоры на ее коже и неожиданно впиваются в нее. — Я просто была… эээм… занята, — выдавливает Эмма. — Знаешь, между работой и Генри… — Конечно, — быстро говорит Мэри Маргарет. — Я понимаю. В последнее время я тоже была не самой лучшей соседкой, — она колеблется, а потом с сомнением спрашивает: — Ты уверена, что с тобой все в порядке? У тебя какой-то… отстраненный голос. — Я в порядке, — говорит Эмма, и это было бы ложью, даже если бы Реджины там не было. * * * Впрочем, все в порядке. С тем, что с ней не все в порядке. Она живет в извращенной, перевернутой сказке, где она единственная нормальная, и никто об этом не знает, так что совершенно естественно, что у нее не все в порядке. И это нормально. Эмма Свон пережила все самое худшее в приемной системе, потом тюрьму и затем годы, проведенные в одиночестве и в абсолютно травмированном состоянии, и к настоящему времени она профессионал в том, чтобы выпадать из общего строя. Она не плачет всякий раз, когда все становится слишком хреново, она просто злится. И с этой частью все не в порядке больше всего остального, потому что в тот вечер она сидит напротив Мэри Маргарет и Дэвида за столом и наблюдает, как они держатся за руки под столом и обмениваются тайными улыбками, забывая, что она здесь, и ей приходится сдерживать несправедливый, иррациональный гнев. — Здорово, что Реджина теперь позволяет тебе проводить больше времени с Генри, — говорит Мэри Маргарет, поедая свою пасту, вспоминая о существовании Эммы. — Я полагаю, этот страх, когда Генри впал в кому, немного встряхнул ее, да? Эмма пожимает плечами. — Наверно. — Им обоим было так сложно до этого, — поясняет Мэри Маргарет Дэвиду, и в ее глазах светится сочувствие. — Я не могу себе представить, как тяжело, должно быть, увидеть свою биологическую мать спустя столько лет и при этом даже сейчас быть постоянно в разлуке с ней. — Да, это отстой, — говорит Эмма, слишком сильно откладывая вилку на тарелку. Кетчуп брызжет на светло-голубое поло Дэвида. — Извини, — бормочет она. — Не беспокойся об этом. Эта рубашка все равно была слишком скучной, — Дэвид подмигивает ей, и у Эммы сводит живот. Дело в том, что если бы не тот досадный факт, что они бросили свою новорожденную дочь в дерево и отправили ее в другой мир на произвол судьбы, он бы действительно понравился Эмме. Они. Мэри Маргарет была первым взрослым другом, который появился у нее за последние годы, а Дэвид — из тех уравновешенных парней, которые любят обниматься. Она смотрит на них, и ей хочется кричать, но она также хочет выдохнуть «почему» и получить ответы, которых будет достаточно, чтобы простить их. Они пытались спасти мир, а она была сопутствующим ущербом. Вот и все. И если она заглянет достаточно глубоко, то поймет, что истинный источник ее ярости — это причина, по которой они вообще должны были спасать мир. Мэри Маргарет обнимает Эмму в конце ужина. — Спасибо, что попыталась, — бормочет она. — Для меня действительно важно, чтобы вы двое поладили. В последний раз, когда они обнимались, Мэри Маргарет была Белоснежкой, и они с Дэвидом обнимали Эмму с двух сторон и шептали: «Мы нашли тебя», а Эмма разрывалась между неверием и отчаянным желанием, чтобы все это было правдой, но с такой же силой она желала, чтобы это оказалось ложью. На этот раз объятие быстрое, и Мэри Маргарет чмокает Эмму в щеку, прежде чем Эмма вырывается. — Он ничего такой, — бормочет она. — Я должна… мне нужно патрулировать. — Снова? — в голосе Мэри Маргарет звучит разочарование, но она не останавливает Эмму, когда та поспешно выходит за дверь, опасаясь, что огромный шар в ее груди вот-вот лопнет. Нет, это не Мэри Маргарет и Дэвида она должна ненавидеть. А Злую Королеву. Она быстро отправляет сообщение Реджине, ее руки дрожат. Задний двор. Задний двор Реджины уединенный, достаточно большой и окружен густыми деревьями, так что никто не сможет заглянуть внутрь, а из комнаты Генри вид на него не открывается. Эмма огибает особняк, и Реджина уже там, стоит прислонившись к стене у внутреннего дворика. В следующее мгновение они уже яростно целуются, Эмма толкает Реджину к стене и нападает на нее со всей силы. Глаза Реджины прищуриваются, откровенно голодные, и это бесит Эмму еще больше. — Ты чудовище, — рычит она, приподнимая Реджину и срывая с нее рубашку. Она отрывает пуговицы, удовлетворенная тем, что Реджина издает тихий протестующий возглас. — Ты гребаный демон… Реджина выгибается назад, но она понимает слишком много, уже слишком хорошо знает Эмму. — Не я засунула тебя в то дерево, — шипит она, толкая Эмму, и Эмма прикусывает язык Реджины. — Заткнись, — сегодня они агрессивны, злы, они толкают друг друга и дергают за одежду, и Эмма просто хочет сделать больно… — Думаешь, твоя детская травма делает тебя уникальной? — Реджина усмехается, прижимая Эмму к перилам, идущим вдоль патио. Эмма чувствует боль и наслаждается ею, отчаянно нуждается в ней. — Ты думаешь, ты первая маленькая девочка, чьи родители недостаточно любили ее? Переживи уже это. — Как это сделала ты? — рычит Эмма. — Стереть с лица земли парочку городов вместо того, чтобы пойти на терапию? Нафиг, — она толкается в Реджину, и Реджина вскрикивает. — У моих родителей не было выбора… — О, он у них был, — огрызается Реджина, прикусывая грудь Эммы достаточно сильно, чтобы это было больно. — Они просто выбрали не тебя… Эмма издает невнятный звук и сильнее проталкивает пальцы в Реджину, входя и выходя, пока Реджина не начинает задыхаться от этого, и Эмма тоже задыхается вместе с ней, беспомощная, разъяренная и с разбитым сердцем одновременно. Она не знает, когда ее пальцы расслабляются — когда вместо этого она начинает дрожать — когда губы Реджины впервые за этот вечер касаются ее кожи… Она не знает, в какой момент все пришло к тому, что она стоит дрожа в объятиях Реджины, руки Реджины поддерживают ее, в то время как губы Реджины ласково касаются ее виска, и она такая неестественно тихая, что Эмма может различить звук ее дыхания на своих волосах. Она не знает, но когда она наконец приходит в себя, она вылетает с заднего двора во все еще расстегнутых джинсах, и отчаянно бежит от Миффлин-стрит, не оглядываясь. * * * Небольшого нервного срыва достаточно, чтобы напугать Эмму до чертиков, и заставить ее избегать Реджину в течение нескольких дней. Она даже не смотрит на кафе У Бабули, и остается на тротуаре, когда приводит Генри домой. Реджина следует ее примеру, игнорируя Эмму так же хладнокровно, как она игнорирует всех остальных в городе, а Эмма притворяется, что ей все равно. В любом случае, не то чтобы ей не все равно на то, что ей все равно. Это просто… раздражает, видеть, как легко о ней забыли. Реджина, вероятно, через день или два найдет кого-то нового, что Эмму вполне устраивает, если бы она не чувствовала себя такой чертовски заменимой из-за этого. — Проблемы с твоей девушкой? — вполголоса говорит Руби, передавая ей какао. Эмма сердито смотрит на нее. — У меня не было девушки шесть лет. — Верно. Абсолютно. Ты перескочила непосредственно в статус жены и со-мамы с Реджиной. Так что же это? Развод? — Руби тычет большим пальцем в сторону Реджины, стоящей у стойки, намеренно избегающей зрительного контакта с Эммой. — Заткнись. Просто… вроде как все кончено, ясно? Скатертью дорога. Руби опускается на сиденье рядом с ней. — Хорошо, — говорит она решительно, обнимая Эмму за плечи. — Расскажи Руби все об этом. Эмма вздыхает. — Это с самого начала не было чем-то особенным. Но у нас были… основные правила, да. Чтобы убедиться, что я не… — она обрывает себя, пока не стало слишком неловко, но Руби все поняла. — О, боже мой. Ты влюбилась в нее? — у Руби отвисает челюсть. — Эмма… — Нет! Вовсе нет… с чего бы мне в нее влюбляться? — раздраженно шипит Эмма. Руби пожимает плечами. — Просто мне кажется, что это в твоем духе. Да ну нет же. — Может быть, она бы в меня влюбилась! Такой вариант никто не рассматривает? — Эмма хмурится и старается не дуться. — Маловероятно. Реджина похожа на ледяную королеву, — Руби печально качает головой, похлопывая ее по руке. — Подруга, я знала, что это закончится чем-то печальным и безответным, но я думала, что ты тоже это знаешь. — Я не… — Эмма скрежещет челюстью. — Я не влюблена в нее. Я просто как бы… сломалась кое из-за чего в ее присутствии. Это было унизительно. И, по-видимому, совершенно отталкивающе, потому что с тех пор она ни разу на меня не взглянула. Руби наклоняется к ней. — Сейчас она выглядит предельно недовольной, — шепчет она Эмме на ухо, и Эмма моргает и поднимает взгляд на Реджину. Реджина пристально смотрит на них с другого конца закусочной, ее глаза перебегают с Руби на Эмму, и Эмма на мгновение задерживает дыхание, прежде чем взять себя в руки. Руби все еще сидит слишком близко, обнимая ее, а Реджина… Реджина ревнует. Ого. Эмма моргает и смотрит на Руби. Руби ухмыляется, крепче обнимая ее. — Позже ты меня еще поблагодаришь, — говорит она, наблюдая, как выражение лица Реджины становится просто убийственным. — Я реально так не думаю, — сухо говорит Эмма. Но ее телефон внезапно вибрирует, и появившееся на экране сообщение совсем недвусмысленное. Задний коридор. Сейчас. Руби корчит рожицу. — Иди. Мне все равно надо прибрать эту… — но Эмма уже уходит, направляясь к заднему коридору закусочной. Ее с силой вжимают в стену на полпути, Реджина нависает над ней с ледяными, разъяренными глазами. — Мне все равно, чем ты занимаешься в свободное время, — рычит она. — Но ты не уйдешь от меня к этой… к этой девчонке… — Да ладно, — усмехается Эмма. — Мы даже не… — она забывает, что хотела сказать, когда Реджина засовывает свой язык ей в рот, и после этого Эмма какое-то время очень занята. Только услышав чьи-то шаркающие шаги, Реджина отстраняется, и они обе избегают смотреть друг другу в глаза, пока Арчи проходит мимо них в уборную. — Как бы то ни было, — бормочет Эмма, как только он уходит. — Я не думала, что мы… собираемся продолжать это. После того, что произошло во дворе… Она помнит свой гнев, но это нормально. А вот слезы заставляют ее сомневаться. Слезы, переступившие черту, которую она никогда не собиралась переступать. Реджина смотрит на нее, и в ее глазах мелькает что-то почти человеческое. — Нам неразумно было запрещать личные разговоры, — говорит она наконец. Ее голос ровен, и промелькнувшая вспышка исчезла. — Мы единственные… мы единственные взрослые, которые помнят. — Да, — с облегчением соглашается Эмма. Реджина тяжело вздыхает. — Кроме того, — говорит она. — Ты такая слабая. Ты, вероятно, быстрее влюбишься, если начнешь тосковать по задушевным разговорам. — Эй! — возмущено восклицает Эмма, но блеск юмора в глазах Реджины останавливает ее. В голосе Реджины слышится поддразнивание, в котором нет прежней враждебности. Эмма дрожит, застыв под пристальным взглядом Реджины, и ей приходится сглотнуть, прежде чем она может снова заговорить. — В общем… — говорит она. — Сегодня вечером? Реджина целует ее в ответ, долго и с наслаждением, и только Арчи, выходящего из туалета, оказывается достаточно, чтобы разнять их. * * * Итак, одно из правил нарушено, но оно требовало слишком многого. Эмма жаждет разговора, который не был бы завуалирован проклятием, и Реджина, наверняка, тоже. Генри хочет только чтобы она придумала какое-то решение, и все его разговоры сводятся к проклятию и его злу, а Эмма хочет… — Расскажи мне, как все было раньше, — говорит она, откидываясь на кровать в гостевой комнате Реджины. Генри остался с ночевой у друга, и это хороший знак — теперь у него есть друг, значит он начинает приспосабливаться — и сегодня вечером дом в их распоряжении. Они заняли комнату для гостей, потому что некоторые правила действительно должны соблюдаться. — В… ну, ты знаешь. В другом месте. — Зачарованный Лес, — уточняет Реджина, ее движения медленные и томные. Она отдыхает на стройном животе Эммы, ее пальцы обводят выделяющуюся там мышцу. — Так мы называли земли, окружающие нас. — Ага. Так что, помимо Злой Королевы, терроризирующей население… Реджина усмехается. — Мое королевство было богатым и процветающим. Я была рождена, чтобы править. Если бы Белоснежка не настроила деревни против меня, я была бы любима и прославлена. — Я читала книгу Генри, — с сомнением говорит Эмма. — Ну, все эти истории о том, как твои люди убивали деревенских жителей. — Предателей, — возражает Реджина. — Если бы я не убила их, это было бы воспринято как признак слабости. Я сделала то, что должно было быть сделано, — но в ее голосе слышится беспокойство, и Эмма приподнимает голову, чтобы посмотреть на нее. — Сожалеешь? — спрашивает она, немного нерешительно. Она не знает, что может вывести Реджину из себя. У нее есть подозрения насчет Грэма, и когда она думает о нем слишком долго, у нее в горле появляется ком. Реджина — чудовище, за исключением тех случаев, когда она такая — обнаженная и беззащитная, задумчивая и молчаливая. Реджина смеется коротким резким смехом. — Не думаю, что могу позволить себе роскошь сожалеть, — говорит она, но в ее голосе нет того едкого презрения, которого ожидала Эмма. — Белоснежка может разрушить мою жизнь, а потом очень сильно извиниться, и весь мир оправдает ее. Такие как я… мы вечно живем с тем, что сделали, — ее рука замирает на коже Эммы, больше не поглаживая ее. Реджина отводит взгляд. — Хорошо, — бормочет Эмма. Это не утешительный ответ, но Эмма и не ожидала такого от Реджины. Честность Реджины приносит свое собственное утешение. — Что именно сделала Белоснежка… моя мать, что разрушила твою жизнь? Реджина дергается на месте, а затем застывает. — Разве ты не знаешь? — говорит она, и в ее голосе слышится насмешка. — Она была красивее меня. Эмма чувствует, как внутри нее снова закипает разочарование и напряжение из-за того, как Реджина отталкивает ее. — Я как-то недавно посчитала, — говорит Эмма наконец. — Мэри Маргарет думает, что ей двадцать шесть. А в книге ей десять, когда умирает ее мать, и ненамного больше, когда ее отец женится на тебе. Реджина молчит. Эмма продолжает. — Но тебе… сколько? Тридцать четыре? Тридцать пять? А это значит, что ты была еще подростком, когда все это произошло. Когда ты вышла замуж за короля… — Ты родила ребенка в семнадцать, — парирует Реджина напряженным голосом. — Сомневаюсь, что я была слишком молода для замужества. Эмма наблюдает за ней, видит, как ее пальцы впиваются в матрас. — Ты… это был какой–то план, который ты вынашивала заранее, чтобы получить власть? — отваживается спросить она. — Чтобы отнять королевство у Снежки? Я не могу себе представить, что ты была влюблена в какого-то старого как мир короля. Значит, ты встретилась с ним, соблазнила его и получила корону, прежде чем убить его… Слова, кажется, сами собой вырываются из горла Реджины, так сильно сдавленного, что они выходят хриплым карканьем. — Я хотела убежать, — шепчет она, и Эмма замолкает. — Я не хотела корону. Мама… Я никогда не хотела… Ее голос затихает, и сильная дрожь охватывает ее тело. Пальцы Эммы зарываются в волосы Реджины, проводя по ним нежными равномерными поглаживаниями, и она вспоминает слова Реджины: «Ты думаешь, ты первая маленькая девочка, родители которой недостаточно любили ее?» — Хорошо, — бормочет она и не настаивает на большем. — Хорошо. Реджина поднимает на нее взгляд, пристально изучая ее лицо. Эмма удерживает ее взгляд, и дыхание Реджины неровными вибрациями касается кожи Эммы. Ее рука поднимается к левой груди Эммы, но она только кладет ее туда, на самое сердце. Эмма помнит истории из книги — помнит про сердца, вырванные из груди, и про Охотника, и Белоснежку, и все печально известные ужасы, которые творила Реджина, но она не двигается. В этом мире нет магии с тех пор, как фиолетовый дым окутал Сторибрук, но Эмме все равно кажется, словно рука Реджины погружается в ее кожу и сжимается вокруг ее сердца. Эмма чувствует, как что-то оборачивается вокруг ее сердца, как теплое одеяло вокруг ее тела. Это не больно, не заставляет ее задыхаться или всхлипывать, как описано в книге. Рука Реджины всего лишь остается там, внутри Эммы, и ее сердце окутано мягким и нежным прикосновением. Когда она снова опускает взгляд на руку Реджины — без сердца в ней — Реджина спит, ее ладонь все еще прижата к груди Эммы. Она свернулась калачиком на Эмме, обхватив ее руками и ногами, и Эмма, вероятно, смогла бы снять ее с себя, если бы потребовалось. Но она устала, и она не хочет будить Реджину. И, в любом случае, сегодняшний вечер не в счет. Они ведь так и не уточнили, означает ли «не проводить ночь вместе» только в постели друг друга или в любой другой постели, так что правила не нарушены и никакого вреда не причинено. Реджина так мирно спит, и у Эммы не хватает духу оттолкнуть ее и уйти. Она натягивает на них одеяло и закрывает глаза, положив одну руку на щеку Реджины, и быстро засыпая. * * * Они не говорят об этом на утро. Реджина бормочет что-то о том, что опаздывает на работу, и выходит из комнаты, а Эмма быстро одевается и спешит домой. Мэри Маргарет ждет ее за столом, накрытым для завтрака, с приподнятыми бровями и улыбкой на лице. — И где же ты была, Эмма Свон? — растягивает она слова, и Эмма застывает в дверях. — Хм. Патрулировала? — Кто он? — требует Мэри Маргарет. — Или она? — заметив косой взгляд Эммы, она говорит: — Я не полная идиотка, Эмма. Даже если до сих пор я покупалась на все эти отмазки, типа ты патрулируешь по ночам. Кто она? Это… — ее глаза округляются. — Не Руби же? — Не Руби, — мрачно соглашается Эмма. Ей действительно нужно больше друзей. — Никто. Ладно? Мы даже не… мы просто валяем дурака. Мы даже не нравимся друг другу. Она энергично шагает к кофеварке, проводя рукой по своим спутанным волосам. Когда она поворачивается, Мэри Маргарет смотрит на нее с открытым ртом. — О, боже мой, — говорит она. — О, нет. Я знала, что рано или поздно это должно было случиться. — Что? Убийство-самоубийство в лофте? — нетерпеливо выпаливает Эмма, но у нее внутри все переворачивается от выражения лица Мэри Маргарет. — Послушай, в этом нет ничего серьезного. — Это Реджина Миллс, — выдыхает Мэри Маргарет, выглядя так, словно вот-вот грохнется в обморок. — Это чертовски серьезно. Эмма, ты хорошо это обдумала? А как же Генри? И она твой босс… — На самом деле она мне не босс. Она избранное должностное лицо, — настолько избранное, насколько это возможно, когда проклятие делает тебя бессменным мэром города. — И Генри не имеет к этому никакого отношения. Мы обе… — Эмма вздыхает, потирая глаза. — Все под контролем, хорошо? Но все совсем не под контролем, по крайней мере, не в том смысле, который имеет значение. Потому что Мэри Маргарет знает. Руби всегда знала слишком много, чтобы можно было хотя бы попытаться скрывать это от нее, но теперь Эмма преисполнена мрачной уверенности в том, что проклятие никогда не должно быть снято. Потому что, если Мэри Маргарет не нравится то, что происходит, то Эмма может только представить, что Белоснежка — заклятый враг Реджины и блудная мать Эммы — скажет по этому поводу. — Слушай, здесь не замешаны какие-либо чувства, — слабо возражает Эмма. — Я имею в виду, я не идиотка, и Реджина в принципе неспособна на какую-либо настоящую привязанность, так что мы просто… ну, знаешь. Враги с привилегиями. Мэри Маргарет поджимает губы. Эмма с раздражением говорит: — По крайней мере, она не замужем. Мэри Маргарет игнорирует это, и Эмма в следующую же секунду чувствует себя ужасным человеком. — Я просто не хочу видеть, как тебе больно, — бормочет Мэри Маргарет. — И я не хочу, чтобы она использовала Генри против тебя. В этом вопросе вся власть в ее руках, понимаешь? — Так ли это? — но Эмма не может вдаваться в подробности, по крайней мере, перед Мэри Маргарет. Реджина может быть главной, может иметь опеку над Генри, но она балансирует на лезвии ножа, в ожидании неизбежного конца всей своей власти и контроля. Если проклятие разрушится, Реджина обречена, и они все это понимают. И Генри убежит от нее без оглядки. У Эммы на руках все козыри, и Реджина ненавидит ее за это. И за Генри в частности. * * * — Мама извинилась передо мной, — с ровного места заявляет Генри на следующий день, когда они возвращаются в особняк. — Вчера вечером, когда я вернулся домой. Она поднялась наверх и простояла в дверях моей комнаты минут десять, а потом сказала, что сожалеет о том, что солгала мне насчет проклятия. Это было странно, — но он кажется задумчивым, и Эмма вспоминает вчерашнее приглашение от Реджины, которое было отозвано несколько минут спустя. — И что ты ответил? — спрашивает Эмма. Генри пожимает плечами. — Я сказал, что этого недостаточно. Это не отменяет все ужасные поступки, которые она совершила. И это ничуть не улучшает того, что произошло, — он прикусывает губу. — Она плохая. Я не собираюсь прощать ее. Генри по-прежнему видит все в черно-белых тонах, только добро и зло и ничего между, ничего среднего. Но его шаги становятся немного тяжелее, а кулаки сжаты, он дрожит от эмоций, которые могут быть гневом, а могут быть и разочарованием. — Любовь к тому, кто совершал ужасные поступки, не делает тебя плохим, — мягко говорит Эмма. — Это делает тебя человеком. Генри отводит взгляд. — Я не такой, как она, — бурчит он. — Нет, — соглашается Эмма. — Нет, не такой, — и ей не следовало бы поднимать эту тему, вот только в последнее время это было все, о чем она думала. — Разве не странно, что так получилось? Генри поднимает на нее очень серьезный взгляд. — Это потому, что на самом деле я твой сын, — говорит он. — Значит, я хороший. Она не могла отнять это у меня. Эмма обнимает его за плечи. — А она когда-нибудь пыталась? Генри не отвечает, но его шаги замедляются, а взгляд еще более задумчивый, пока они идут по улице к дому. Реджина открывает дверь, когда они уже на полпути по дорожке во дворе. Сегодня она выглядит хрупкой, под глазами у нее темные круги, а руки сложены на животе, обхватывая его. — Здравствуй, Генри, — говорит она. Это побежденный тон, который всегда появляется после ссоры с их сыном, и обычно за этим следует то, как Генри проходит мимо нее с едкой обидой. На этот раз он останавливается и смотрит на нее снизу вверх, задумчиво изучая ее лицо, и Реджина не отводит глаза. Какое-то время они стоят так, застывшие во времени, две изящные фигурки из стекла. Эмма боится заговорить и разрушить их, но она впитывает их пристальные взгляды. Внутри нее вдруг поднимается неожиданное удовлетворение, умиротворение, которое приходит вместе с их общей, разделенной на двоих, уязвимостью. Может быть, было бы легче, если бы они ненавидели друг друга, если бы Эмма могла вмешаться и спасти Генри от Злой Королевы. Но, на самом деле, между ними никогда не было ненависти, и сердце Эммы щемит при одной мысли об этом… — Привет, — говорит она, и Реджина с Генри оба вздрагивают. — Ребята, хотите поужинать сегодня у Бабули? — они удивленно смотрят на нее, и Эмма лжет: — Дэвид снова готовит у нас дома, и я не думаю, что смогу еще раз съесть эту пересушенную пасту… Реджина фыркает. — И ты хочешь пойти к Бабуле, чтобы избежать этого? — она машет рукой в направлении кухни. Из дома доносится невероятный аромат, и у Эммы уже текут слюнки. — С таким же успехом ты могла бы поужинать здесь. Генри вскидывает голову, и его глаза сияют. — Могла бы? Совершенно точно, есть какое-то правило, касательно этого, которое Эмма сейчас не может вспомнить. Но Реджина говорит Генри: «Если это то, чего ты хочешь», и Генри сияет, а Эмма забивает на все правила и опасения и следует за ними внутрь. * * * Эмма решает, что это не считается свиданием или «не деловой встречей», потому что с ними Генри. И Генри, кажется, заполняет собой все пространство, окутывая комнату своим теплом и энергией, и чуть ли не отскакивая от стен от своего энтузиазма. — Он рад, что ты здесь, — говорит Реджина, когда Эмме удается уйти из столовой на достаточное время, чтобы помочь разложить еду по тарелкам. — Он никогда не бывает таким разговорчивым дома. — Со мной он тоже никогда не был таким разговорчивым, — признается Эмма. — Только когда дело доходит до проклятия. Тогда он не перестанет говорить ни на секунду. Реджина выдыхает, немного выпрямляясь, когда передает тарелку Эмме. — Я этого не знала. Раньше он был… — ее глаза становятся отстраненными и печальными, темными от сожалений, которые она не высказывает. — Раньше все было по-другому. Эмма только сейчас начинает это понимать. Сегодня Генри болтает с Реджиной так, как будто он делал это всю свою жизнь, и Реджина впитывает это, словно изголодалась по этому. Как будто раньше у нее это было в неограниченном количестве. Эмма откидывается на спинку стула, когда ужин доходит до десерта, и молча наблюдает. — Это самый крутой проект, — говорит Генри, раскачиваясь на своем стуле. — Понимаешь, мы должны построить мир с нуля. Поэтому он может быть в космосе, или под водой, или в луже лавы… — его глаза сияют. — Как ты думаешь, я мог бы построить диораму вулкана, который по-настоящему извергается? — Думаю, тебе нужно посоветоваться со своей учительницей, но мы, определенно могли бы это устроить, если она согласится, — улыбка Реджины теплая, и Генри улыбается ей в ответ. Но вдруг по его лицу пробегает тень, улыбка увядает, как будто он только что вспомнил, кому улыбается, и он переводит взгляд на Эмму. Эмма ободряюще улыбается ему, и Генри снова поворачивается к Реджине, снова взволнованный и охваченный энтузиазмом. — Ладно. Круто! А что, если… — он пускается в глубокий технический анализ диорамы, которую хочет построить, а Реджина высказывает предложения и идет за ручкой и бумагой, чтобы делать заметки. Они все еще сидят вместе, склонив головы над чертежом, когда Эмма тихо встает и убирает со стола вокруг них. Она не осмеливается нарушить этот мир, установившийся между матерью и сыном, но она остается поблизости, вовремя отслеживая моменты, когда Генри сомневается и смотрит на нее в поисках подтверждения. Для нее становится неожиданностью, когда в какой-то момент она бросает взгляд на Реджину и видит то же выражение на ее лице. Эмма одаривает ее такой же ободряющей улыбкой, и Реджина сглатывает и улыбается в ответ. В этой улыбке нет злобы или коварства, нет ничего, кроме чистого, незамысловатого удовольствия, и сердце Эммы чуть-чуть сжимается. К тому времени, когда Генри заканчивает свою домашнюю работу, уже поздно, и он отмахивается от предложения Реджины подоткнуть ему одеяло. — Мне десять, — говорит он, уклоняясь от нее, и он также избегает ее поцелуя, направляясь наверх. Он подходит к Эмме, как будто хочет обнять ее на ночь, и Эмма съеживается от возобновившегося страха. Из всех вещей, которые могли бы разрушить хрупкий мир между ней, Реджиной и Генри — Генри, проявляющий к Эмме фаворитизм, возглавляет список. Она четко видит момент, когда Генри тоже осознает это. Он делает шаг назад и слегка машет Эмме, и она машет в ответ, наблюдая, как он уходит. — Он спокойнее, когда ты рядом, — бормочет Реджина, наливая Эмме стакан сидра. Эмма думает, что, вероятно, это было бы расценено как нарушение правил, если бы не тот факт, что Генри был с ними чуть раньше. — Он считает, что пока рядом есть герой, который говорит ему, что все в порядке, он может быть рядом со злодеем истории. Эмма неловко смеется. — Я не герой. Реджина фыркает. — Но станешь им, — говорит она, закатывая глаза с величайшим презрением. — Не думай, что я этого не знаю. Врываешься, суешь свой нос в чужие дела… — осторожными шагами она подходит к Эмме, ее пальцы демонстративно поднимаются вверх по груди Эммы. — Спасаешь положение… ты — современный Прекрасный Принц. Но ее пальцы останавливаются чуть ниже подбородка Эммы, приподнимая его, когда она тянется для поцелуя. Глаза Эммы закрываются, когда их губы соприкасаются. Это приятное ощущение, даже без той ярости и страсти, которые обычно за этим следуют. — Тебе следует прийти завтра вечером, — шепчет Реджина ей в губы. — Это полезно для него. Это, а не те… соглашения о разделении времени, проведенном с ним, которые мы устанавливали до сих пор. — Да, — выдыхает Эмма. Нельзя отрицать, что Генри счастливее, когда рядом они обе. — Только если ты снова будешь готовить, — есть ничтожная причина не говорить «да», что-то, что они нарушают, но она не может вспомнить, что именно. — Но есть… Реджина отстраняется от нее, снова вручая ей стакан с сидром. Эмма даже не заметила, как она забрала его. — Это ради Генри, — говорит Реджина, и на ее лице появляется официальное, резкое выражение мадам мэр. — Это совсем не значит, что мы вроде как встречаемся. И пока наше главное правило остается в силе… — Главное правило? — эхом повторяет Эмма. Реджина мрачно улыбается. — Мы все еще ненавидим друг друга, так ведь? — она отворачивается от Эммы и быстро направляется в гостиную. В гостиную. Не в кабинет, не в комнату, достаточно уединенную, чтобы они могли использовать ее обычным способом. Эти напитки не являются предшественниками чего-то большего, и Эмму бесит, насколько ей это нравится. — Конечно ненавидим, — говорит она, и сердце ее совсем не согласно с этим. Да пофиг. По крайней мере, она все еще недолюбливает Реджину. По большей части. * * * Вскоре становится ясно, что для Генри так действительно лучше. Именно это — вечер за вечером, проведенные дома с Реджиной и Генри. Они втроем, ужинающие вместе, делающие домашние задания и просто проводящие время вместе, не делая никаких важных дел, до отхода ко сну. Просто смешно, как легко все становится на свои места. Генри счастливее, когда они обе рядом, когда они не вцепляются друг другу в глотки и не избегают друг друга, а ужины и домашние задания перетекают в непринужденную беседу и случайную искреннюю улыбку Реджины. — Не придавай этому большего значения, чем есть на самом деле, — бормочет Реджина однажды вечером в кабинете. Генри уже крепко спит, а Эмма сидит верхом на Реджине, запустив руки под ее блузку. Эмма знает, что останутся синяки, и ей все равно. Иногда вся эта близость без каких-либо прикосновений сама по себе является прелюдией. — Я всего лишь потакаю желанию Генри. — Разве это не то, что все мы делаем, — выдыхает Эмма, прижимаясь к Реджине, чтобы поцеловать ее. Реджина смеется, запрокидывая голову, и Эмма на мгновение проклинает этот чертов идеальный изгиб ее челюсти. Это так отвлекает. Так отвлекает. — Генри мог бы сказать нам прыгнуть в океан, и ты бы сделала это, не задумываясь. — А ты — нет? — спрашивает Реджина, поднимая брови. Эмма задумывается. — Ну… — говорит она, снимая с Реджины блузку. — Я бы, по крайней мере, дважды подумала над этим. Ты бы прыгнула сразу, — Реджина шипит в знак признания этого факта, а также зубов Эммы на своей коже. Эмме приходит в голову, что это как-то нездорово, что Реджина готова пожертвовать всем ради Генри, но сейчас, очевидно, не время поднимать эту тему. Как бы то ни было, если это помогает Реджине исправиться, то кто она такая, чтобы стоять у них на пути? Реджина извивается под ней, ее руки перемещаются, чтобы сжать Эмму, и она выдыхает: — Генри хочет, чтобы ты пришла завтра. — Я в шоке, — Эмма прижимается к ней, мнет ее груди, пока Реджина не издает сдавленный стон. — А Генри хочет, чтобы я зависала в твоем кабинете после того, как он ляжет спать? Реджина щиплет ее. — Я уверена, что это тоже в его интересах, — говорит она с озорным выражением на лице, и Эмма смеется, и она просто вынуждена снова поцеловать Реджину. * * * Мэри Маргарет только вздыхает, когда Эмма в очередной раз приходит домой поздно, и, как обычно, с болью произносит: — Будь осторожна, Эмма. — Все под контролем, — протестует Эмма. — Честное слово. Сейчас это больше из-за Генри, а не… ну, ты поняла. Мэри Маргарет долго укоризненно смотрит на нее. — Ты играешь в семью с Реджиной, — говорит она. — Это действительно лучший способ держать все под контролем? Эмма подумывает о том, чтобы упомянуть что-нибудь о женатых мужчинах и о том, что Мэри Маргарет не самый лучший судья, когда дело доходит до романтических отношений, но она подозревает, что это было бы контрпродуктивно. Есть небольшая вредная часть ее, которая все еще хочет нападать и провоцировать каждый раз, когда она разговаривает с Мэри Маргарет, которая хочет требовать невозможных ответов от женщины, которая не помнит, что она мать Эммы. А потом она снова чувствует себя виноватой и плывет по течению, и находит оправдания, и возвращается к Реджине. Следующим вечером они смотрят фильм, Генри зажат между своими матерями, а пальцы Эммы касаются плеча Реджины в том месте, где ее рука вытянута вдоль спинки дивана. — Я все еще считаю, что нам следовало выбрать диснеевский фильм, — бормочет Эмма поверх головы Генри. Реджина бросает на нее мрачный взгляд. — Если ты когда–нибудь принесешь в этот дом «Белоснежку и семь гномов»… Эмма хлопает ресницами, глядя на Реджину. — Ну, не знаю. Я думаю, Белоснежка в некотором роде та еще бандитка. — Она ребенок, который живет с кучей незнакомых мужчин и принимает еду от незнакомцев, — надменно говорит Реджина. — Вряд ли это хороший образец для подражания, — Эмма ждет, отсчитывая секунды, прежде чем Реджина продолжает: — И это просто абсурд, что кто-то считает эту бледнолицую малявку более красивой, чем королева в фильме, которая… — Почти такая же горячая, как Малефисента в «Спящей красавице», — заканчивает Эмма, просто чтобы сдерзить, и глаза Реджины сужаются. Но, к удивлению Эммы, на губах Реджины появляется самодовольная, отстраненная ухмылка, и Эмма изумленно смотрит на нее. — Нет, — произносит она. Реджина не отвечает. — Ты и… — Не могли бы вы перестать болтать? — раздраженно говорит Генри. — Я пытаюсь посмотреть фильм. Эмма все еще таращится на Реджину с открытым ртом. Реджина поднимает руку, чтобы небрежно провести пальцами по костяшкам пальцев Эммы, молча ухмыляясь телевизионному экрану. — Ты послала меня убить ее, — наконец удается выдавить Эмме, когда Генри засыпает на диване, а перед ними уже идут титры. — Это слишком хладнокровно даже для тебя. Реджина усмехается. — Я тебя умоляю. Ты думаешь, это убийство сломило Мэл? Она все еще там, внизу, выжидает своего часа, — она произносит это с явной привязанностью, и Эмма проглатывает укол того, что не является ревностью. — Я уверена, что она еще вернется. Эмма хмыкает в ответ. Может быть, немного раздраженно. — Да пофиг. Я убила ее. Я смогу сделать это снова. — Ради меня? — глаза Реджины лукаво блестят. — Я тронута, мисс Свон. — Иди к черту, — весело говорит Эмма, глядя на Генри, который свернулся в клубочек рядом с ней. — Я отнесу его наверх, хорошо? — она подхватывает сына на руки, не дожидаясь ответа, и несет к лестнице. Реджина догоняет ее и придерживает Генри сбоку. — Осторожнее, — бормочет она. — Я всегда осторожна, — шепотом протестует Эмма. Верная своему слову, она поднимается по лестнице в спальню Генри, где укладывает его в постель. — Спокойной ночи, малыш, — говорит она и наклоняется, чтобы поцеловать его в лоб. На мгновение, когда она наклоняется, она видит, как Реджина застывает от ужаса, ее глаза в панике смотрят на Эмму, когда она наблюдает, как та запечатлевает поцелуй на лбу Генри. Эмма снова выпрямляется, глядя на Генри, и ждет, пока Реджина нетвердыми шагами подойдет к кровати Генри, чтобы поцеловать его на ночь, прежде чем заговорить. — Это не работает, — говорит Эмма. — Мы пытались это сделать кучу раз. Поцелуй не снимет проклятие, потому что мы не прокляты, я думаю. Тихий выдох рядом с ней. — Понятно, — лицо Реджины вытянулось, стало жестким, как это редко бывает в последнее время. — И часто вы пытаетесь? Эмма пожимает плечами. — Генри настаивает на этом. Мне будет лучше, если это проклятие никогда не снимется, — она говорит серьезно. Слишком много откровений придет вместе с падением проклятия, слишком много драмы, которой она никогда не хотела. Мэри Маргарет и Дэвид могут навсегда остаться ее друзьями вместо того, чтобы… стать теми, кем бы они ни должны были стать для нее из-за разрушенного проклятия. Мир не будет поглощен магией, драконами и проклятиями. Так Сторибрук в безопасности. Так Реджина в безопасности. — Хорошо, что между нами нет риска поцелуя истинной любви, а? — сардонически говорит она. Она выходит из комнаты Генри, не оглядываясь. Безопасность Реджины — это… не личный фактор, разве что ради Генри. Генри и Реджина только начинают налаживать свои отношения, и если проклятие разрушится, это будет уничтожено. А Генри нужна Реджина, так что… Ее впечатывают в стену с такой силой, что она почти видит звезды, Реджина прижимает ее своим телом и целует прежде, чем Эмма успевает сообразить, что происходит. Эмма целует ее в ответ, у нее перехватывает дыхание от желания, и ей едва удается выдавить: — Генри совсем рядом… — Заходи, — говорит Реджина, проводя языком по ее уху, и открывает, а затем закрывает за ними дверь. Эмма падает на мягкую, большую кровать, и ей требуется ошеломленное мгновение, чтобы осознать, что они в спальне Реджины, прежде чем она теряет способность думать вообще хоть о чем-нибудь, кроме тела, прижатого к ней. Утром, свернувшись калачиком вокруг Реджины и перекинув руку через ее живот, Эмма размышляет о еще одном нарушенном правиле. Что ж. По крайней мере, она не влюблена. В любом случае, это единственный важный аспект во всем этом. Остальное существует только для того, чтобы защититься от главного. Так что это не имеет значения. * * * — Это вопрос удобства, — замечает Эмма несколько дней спустя. Утром она перебирает рубашки Реджины в поисках чего-нибудь, что могло бы ей подойти. Вот красивая синяя блузка, которую Генри когда-то одолжил ей, и она надевает ее и поворачивается к Реджине. — Я бываю здесь почти каждое утро и вечер. Зачем утруждать себя возвращением домой, если мне все равно вести Генри утром на автобус? — Совершенно верно, — соглашается Реджина, рассеянно застегивая блузку Эммы. — Хотя Генри спрашивал, как ты так быстро добралась сюда. — Да? — Генри — единственная проблема в этом соглашении. Мэри Маргарет могла бы закатить глаза и разочарованно вздохнуть, но Эмма привыкла разочаровывать ее. Генри — это совсем другое дело, и Эмма знает, что он с этим не смирится. — Что ты ему сказала? Реджина пожимает плечами. — Что у тебя проблемы с алкоголем, — говорит она. — Ты не можешь поехать домой после моего сидра, поэтому спишь в комнате для гостей. Эмма возмущенно шипит. — У меня не… — но Реджина смотрит на нее с той озорной, нахальной ухмылкой, которая у нее иногда появляется, такая довольная собой и такая злобная, и это просто… тошнотворно очаровательно. Фу. — Я скажу ему, что это потому, что я должна присматривать за твоей пьяной задницей. — Ты и правда отлично справляешься с заботой о моей заднице, — соглашается Реджина, и Эмма гладит ее по упомянутой части тела, когда Реджина поворачивается к двери спальни. — Сегодня вечером мы можем остаться в комнате для гостей, чтобы она выглядела немного более используемой. Генри может многое упустить из виду, но он ни за что не поверит, что ты каждое утро заправляешь постель. — О, подожди, — вспоминает Эмма. — Я не могу сегодня вечером. Мэри Маргарет и Руби тащат меня выпить в честь… полу дня рождения Руби или чего-то в этом роде, — это слабый предлог, чтобы пойти в единственный захудалый бар в городе, но Мэри Маргарет выглядела такой обнадеженной, что Эмма уступила. — Впрочем, завтра вечером я свободна. Если только ты не хочешь, чтобы я зашла после… Реджина наблюдает за ней, стоя возле дверного проема, с непроницаемым выражением лица. — Генри к тому времени уже заснет, — говорит она. — А значит тебе нет причины приходить, верно? — Я… я полагаю, что нет, — растерянно говорит Эмма. Она уверена, что сегодня они найдут какое-нибудь другое время, которое смогут провести вместе, и не то чтобы у них никогда не проходило дня или двух без встречи. На этой неделе даже была ночь, когда они просто легли в постель, но были слишком уставшими, чтобы заниматься сексом. Тем не менее, это внезапный перерыв в их новой рутине, и Эмма не может понять, что Реджина чувствует по этому поводу. Она проводит добрую часть дня, зацикливаясь на выражении лица Реджины, пытаясь понять, чего в нем больше: злости, раздражения или неопределенности. Что бы это ни было, Эмма уверена, что ничего хорошего из этого не выйдет. И Генри тоже не был рад отпустить ее на ночь. — Ты должна быть здесь, — настаивал он, когда она подвезла его домой после школы. — С тобой все намного лучше. Часть ее задается вопросом, действительно ли это так, или без нее все будет так же. Может быть, все, что на самом деле необходимо — это одна ночь без нее, чтобы Генри понял, что она ему совсем не нужна. Реджины всегда была достаточно в качестве мамы для Генри, так что это не… — Эй, — говорит Мэри Маргарет, тыча в нее пальцем. — В каких облаках ты витаешь? Эмма резко возвращается в настоящее, к грязному столику в «Кроличьей норе», где они сидят и ждут Руби. — Просто задумалась о Генри. — Ага. Конечно, — на лице Мэри Маргарет появляется понимающее выражение. Эмме это не нравится. — В любом случае, смотри. Руби пришла. Руби пришла, и она кое-кого привела с собой. Эмма знает ее в лицо — привлекательная женщина, одна из постояльцев Бабули. — Привет, — говорит она, улыбаясь им. Эмме, на самом деле, и ее глаза блестят. — Я Джейн Портер. Руби мне много о тебе рассказывала. — Э-эм, — выдавливает Эмма, немного сбитая с толку. Мэри Маргарет толкает ее локтем. — Привет. Я Эмма. Это… Мэри Маргарет? — говорит она, указывая на Мэри Маргарет. Глаза Джейн не отрываются от Эммы, и Эмма с отчаянием понимает, что именно происходит. И Джейн милая, действительно милая. Как оказалось, она преподает естественные науки в старшей школе, и она говорит об охране природы с таким огнем в глазах, что Эмма с удовольствием слушает ее, но она не может избавиться от чувства неловкости из-за того, как Мэри Маргарет и Руби выжидательно сидят рядом с ними. Это почти как… Она ждет, пока Руби и Джейн отойдут к стойке, чтобы взять еще выпивки, прежде чем повернуться к Мэри Маргарет и прошипеть: — Это сватовство? Вы что, пытаетесь свести меня с Джейн? Мэри Маргарет не смотрит ей в глаза. — Она хорошенькая, правда ведь? И умная. Я просто подумала, что вы могли бы… — Я уже встречаюсь кое с кем! — возможно, Реджина с этим не согласилась бы, но это в значительной степени то, что они делают. — Ты не можешь просто… — А что я должна делать, Эмма? — говорит Мэри Маргарет, качая головой. Ее голос извиняющийся, но неумолимый. — Ты что, не помнишь, кто такая Реджина? Она разрушит тебя. Я не могу просто стоять в стороне и позволить этому случиться. Эмма резко встает. — Я уже взрослая, Мэри Маргарет. Я могу принимать свои собственные романтические — сексуальные — решения. Мне не нужно чтобы ты… чтобы ты играла в мамочку со мной… — слова жалят, и она больше не может здесь находиться. В баре слишком шумно, воздух слишком спертый, люди слишком близко. Она просто хочет вернуться в гостиную к Реджине и Генри, делать домашнюю работу и смотреть фильмы, и ей все равно, делает ли это ее козлом отпущения или в каком бы то ни было смысле жертвой Реджины. — Я ухожу. Руби догоняет ее, когда она пытается протолкнуться к выходу из Кроличьей норы. — Я с самого начала не считала это хорошей идеей, — говорит она, идя рядом с Эммой. — Прости меня, ладно? Я знаю, что вы с Реджиной как бы… двигаетесь к чему-то сейчас. Но я решила, что попробовать стоит. Эмма отказывается с ней разговаривать. Руби вздыхает. — Ты действительно хорошо влияешь на Реджину, — признает она, и Эмма не может на нее смотреть. — В последнее время она стала гораздо менее стервозной по отношению ко мне. Если бы Голд снова не появился в городе несколько дней назад, я бы даже сказал, что в Сторибруке больше нет сучных людей… Стоп. Что? — Голд вернулся в город? Руби пожимает плечами. — Наверно. Он был в закусочной в понедельник… подожди, куда ты идешь? — окликает она Эмму. Эмма срывается с места, ее сердце бешено колотится от прилива адреналина. Голд вернулся в город. Голд, человек, который повторно активировал проклятие. Единственный, кто, вероятно, знает, как разрушить его снова. Человек, который представляет большую угрозу, чем кто-либо другой в этом городе. Она бежит трусцой по Мейн Стрит к ломбарду. Двери по-прежнему плотно закрыты, а в окнах виден только пыльный, пустой магазин. Нет никаких признаков того, что Голд действительно вернулся, что он снова обосновался в городе. Тем не менее, Эмма колотит в дверь так долго, как только может, ее сердце бьется в такт стуку. * * * — Мистер Голд вернулся? — глаза Генри так блестят, что на него больно смотреть, видеть надежду, сияющую в его взгляде. — Эмма, это здорово! Если кто–нибудь и сможет снять проклятие… — Разве не он тот, кто снова наложил его? — с сомнением произносит Эмма. — Ты действительно думаешь, что сотрудничество с ним — это выход? Генри хмуро смотрит на нее. — Ну, сами мы не добиваемся никакого прогресса, — он жестикулирует, пока они идут по улице в сторону Миффлин стрит. — Все по-прежнему поголовно прокляты. Здесь нет ни волшебства, ни сказок, ни счастливого конца. Мы должны вернуть счастливые концы. — По мне, так все и так вполне счастливы, — мягко говорит Эмма. — Мы воссоединили семьи, и люди живут в мире. Твоя мама даже больше не вмешивается, — в Сторибруке снова тихо, так спокойно, как в течение нескольких леденящих душу минут, в тот день несколько месяцев назад, Эмма боялась, что так больше никогда не будет. — Нам не нужна магия, чтобы быть счастливыми. Генри выглядит встревоженным. — Я имею в виду, да, мы проделали отличную работу, отвлекая маму от зла. Но она все равно прокляла всех. Они заслуживают того, чтобы помнить, кто они такие. Отвлекаем маму от зла. Вот как Генри оправдывает то, что они делают. Эмма беззвучно вздыхает. — И что потом? — спрашивает она. — Ты будешь стоять в стороне, когда они придут за твоей мамой? Генри не отвечает, его губы плотно сжаты с упрямством десятилетнего ребенка. Несмотря на всю свою уверенность в том, что такое добро и зло, он теряется всякий раз, когда сталкивается с практическими фактами о результатах победы над проклятием. Эмма сжалилась над ним. — В любом случае, это не имеет значения, — говорит она наконец. — Голда нет в ломбарде. Где бы он ни был, если он в Сторибруке, то он залег на дно. Генри выдыхает, облегчение смешивается с разочарованием на его лице. — О, — говорит он. — Очень жаль. — Ага, — они сворачивают за угол, в квартал, где живут Миллсы, и вместе бредут по улице. — Эй, я думал, твоя мама сегодня вернется домой пораньше. Почему в доме так темно? — в гостиной и фойе выключен свет, и Эмма с нарастающей паникой толкает дверь. Голд где-то в городе, а в доме Реджины тихо… Но на кухне свет горит, и Эмма замечает, что дверь на задний дворик открыта. Реджина накрывает на стол снаружи, фартук повязан вокруг ее талии, и она оборачивается, когда слышит, как они стучат снаружи. Ее улыбка мягкая, глаза светятся нежной любовью к Генри, а волосы растрепаны ветром и не причесаны. Так она выглядит моложе. Она выглядит как женщина, которая является только матерью и любовницей, и никогда не совершала ни одного из преступлений, в которых, как знает Эмма, она виновна. Эмма застыла в дверном проеме, ее сердце бешено колотится в груди, а взгляд Реджины ласкает ее, как прохладный весенний ветер. — Я подумала, что сегодня мы можем поесть на свежем воздухе, — говорит Реджина. — Погода просто прекрасная. — Да! — выкрикивает Генри. Эмма все еще не в состоянии что-либо сказать. — Ты самая лучшая, — Генри прыгает через лужайку, на мгновение беззаботно обнимая мать, и глаза Реджины закрываются. Черт, она такая красивая. Она была пугающе горячей и притягивала Эмму к себе как сексуальный магнит уже больше года, но было не так много моментов, когда Эмма не могла думать ни о чем, кроме ее красоты. И такие моменты случаются все чаще и чаще в последнее время. Реджина проводит рукой по волосам Генри. — Иди умойся и убери свой рюкзак, — говорит она, улыбаясь ему сверху вниз. — Еда уже в духовке. Он убегает, протискиваясь мимо Эммы дом. Реджина смотрит ему вслед, ожидая, пока он скроется из виду, прежде чем подойти к Эмме. Ее пальцы касаются щеки Эммы, и губы Эммы неосознанно приоткрываются. — Отчего ты вдруг такая молчаливая? — мурлыкает она, и в ее глазах пляшет улыбка. — И как я могу сделать так, чтобы это повторилось? Эмма возвращается в настоящее. Она поднимает руку, чтобы удержать ладонь Реджины на месте, прижимает ее запястье к своим губам и запечатлевает на нем поцелуй. Глаза Реджины, кажется, становятся темнее и мягче, и она бормочет: — Генри вернется в любую секунду. — Точно, — Эмма сглатывает, отпуская руку Реджины. Но они идут бок о бок к столу, их руки соприкасаются при движении. Генри этого не замечает, когда возвращается бегом с тремя жесткими пластиковыми стаканчиками и расставляет их по местам. — Мы целую вечность не ели на улице, — говорит он Эмме, когда они наконец садятся за стол. — Когда я был маленьким, это было особенным сюрпризом. Иногда мы даже расстилали одеяло на траве и устраивали пикник. Мы смотрели на закат, а потом мама показывала мне все звезды, — он улыбается Реджине, которая выглядит так, словно вот-вот взорвется от силы своей любви к Генри. — Я только в прошлом году узнал, что ты выдумала все их названия. Реджина качает головой, и в том, как она говорит дальше, чувствуется странная нерешительность. — Я их не выдумывала, — тихо говорит она. — Это были названия, которым научил меня мой отец. Пауза, напоминание о том, откуда Реджина родом. О том, откуда они все родом, на самом деле. — О, — выдыхает Генри, и Эмма напрягается, ее рука движется к бедру Реджины под столом. Она задерживает ее там, ладонь Реджины ложится поверх ее ладони, и Генри смотрит на Реджину, решительно нахмурив брови. — Ты назовешь мне их еще раз сегодня вечером? Реджина выдыхает. — Разумеется, — говорит она, и ее мышцы расслабляются под хваткой Эммы. Эмма все равно оставляет свою руку на том же месте еще долгое время после того, как разговор перешел на то, что Генри изучает в школе и с кем он играл на переменах. Рука Реджины тоже не двигается, за исключением того, что кончики ее пальцев сгибаются под ладонью Эммы. * * * Несмотря на присутствие Голда где-то в городе, все нормально. Вроде как. Реджина отвергает опасения Эммы и молчит, задумавшись, когда Генри предлагает найти его, находясь в пределах ее слышимости. — Возможно, у него остались некоторые… претензии ко мне, — говорит она однажды ночью, обнимая Эмму. Пальцы Эммы рассеянным движением пробегают вверх и вниз по ее коже. Тело Реджины стало для нее таким же знакомым, как и ее собственное, и все же остается восхитительной загадкой, способной удивить ее по-новому именно тогда, когда Эмме кажется, что она уже знает абсолютно все. Точно так же, как и Реджина, она смутно соображает и говорит: — Что ты сделала, переехала его собаку? — под взглядом Реджины она вздрагивает. — О, боже. Ты это и сделала, да? — Замени собаку на истинную любовь, а наезд — заточением в психиатрической палате на двадцать восемь лет, и считай, что угадала, — сухо говорит Реджина. В ее голосе слышится нотка, которая может свидетельствовать о дискомфорте. Или, может быть, Эмме это просто мерещится, и она находит оправдания для Реджины так же легко, как это делает Генри. — Я заходила несколько месяцев назад, чтобы выпустить ее, — продолжает Реджина. Это смущенное бормотание, и Эмма смотрит на нее с удивлением. Реджину легче смутить любым признаком того, что она изменилась, чем прошлым. — Но она исчезла. Голд вытащил ее перед тем, как уехать из города. Я полагаю, он вернулся, чтобы отомстить мне. — Блять, — отчетливо произносит Эмма. Она обдумывает это мгновение, и у нее остается один вопиющий вопрос. — У Голда есть истинная любовь? Реджина разражается неестественным смехом. — Даже злодеи способны любить, Эмма. Это не диснеевский фильм. Я думала, что он обращался с этой девушкой как со вчерашним мусором, — исправляется она. — И она так же была его пленницей. Но по какой-то причине она все равно была без ума от него. — Это не любовь, — говорит Эмма, морща нос. — Это Стокгольмский синдром. Реджина пожимает плечами. — Полагаю, что так, — криво усмехается она. — Но она не влюбилась в меня, когда я заточила ее в плен. — Просрала свое счастье, — легкомысленно говорит Эмма, и она не задумывается о том, что только что сказала, поддаваясь сну в объятиях Реджины, Реджина даже дышит ей в щеку. Она решает подумать об этом утром и, наконец, засыпает. — Что? — произносит чей-то голос, резкий и недоверчивый. Эмму вырывают из очень приятного сна, в котором она плывет вниз по реке, а Реджина и Генри рядом с ней. — Что? — повторяет голос, и Эмма моргает, изо всех сил пытаясь прийти в себя. Реджина рядом с ней дергается, вскакивает, одеяло натягивается на нее, когда она садится. В дверях стоит Генри, глядя на них с нескрываемым ужасом. — Нет, — говорит он, энергично качая головой. — Нет! Эмма… мама… По мнению Эммы, этот разговор, когда бы он ни состоялся, должен был состояться в каком-нибудь приятном и нейтральном месте. Это началось бы с того, что Генри сказал бы что-нибудь об их семье, а закончилось бы тем, что он обнял бы их обеих и произнес что-нибудь о счастливом конце или сказках, вероятно, потому, что одиннадцатилетний ребенок не может воспринимать врагов-с-привилегиями так, как это делают Эмма и Реджина. Этот разговор должен был быть продуктивным, а не как сейчас, когда Генри не моргая смотрит на Эмму в постели Реджины, без одежды, как будто она только что убила весь город. В глазах Генри, это примерно то же самое. — Ты… ты и моя мама? — наконец, заикаясь, выдавливает он. Эмма хватает свою рубашку с пола рядом с кроватью и пытается натянуть на себя, обнажая как можно меньше своего тела. — Генри… — начинает она, но Генри убегает. Они не разговаривают. Они одеваются так быстро, как только могут, и Эмма бежит вниз по лестнице вслед за Генри. — Послушай, я знаю, это не то, что ты себе представлял… — Я представлял, что мы делаем маму лучше! — кричит Генри, кружа по фойе. Пока они одевались, он схватил свой рюкзак и старую книгу сказок и побежал к двери. Его глаза вспыхивают от боли и ярости. — Я думал, мы хорошие ребята! Я и представить себе не мог, что моя мама… перекладывала свое зло на тебя! Эмма растерянно смотрит на него. — Перекладывала свое зло на меня? — эхом отзывается она. — Генри, это не… это просто… Мне нравится твоя мама, ясно? Вот и все. Неужели это действительно так плохо? — Да! — говорит Генри, и его глаза вспыхивают, когда они фокусируются на чем-то позади Эммы. — Она злая! Она пытается развратить тебя, чтобы спасти свое проклятие! И ты просто была… все это время я думал, что ты на моей стороне, но теперь ты за нее. Она превратит тебя в такого же монстра, как она сама! Или убьет тебя! — он сжимает кулаки. — Все это было частью ее коварного плана… — Пацан! — резко обрывает его Эмма. — Генри, — выдыхает Реджина напряженным голосом. Она стоит позади Эммы, на верхней площадке лестницы. — Генри, пожалуйста… Но Генри сейчас плачет, его трясет от гнева, и он не слушает Эмму, его взгляд прикован к Реджине. — Я думал, ты сможешь измениться, — говорит он. — Но ты никогда не изменишься. Ты просто заберешь все хорошее, что у меня когда-либо было. Он распахивает дверь и вылетает наружу. Эмма замирает, разрываясь между страхом за сердитого, сбитого с толку ребенка и ноющим чувством, что она не может оставить Реджину одну сейчас. Реджина стоит на верхней площадке лестницы, обхватив себя руками, и кажется очень маленькой. — Иди за ним, — устало говорит она. — Меня он не послушает. — Он ведет себя как маленький засранец, — яростно шипит Эмма, и, может быть, между ними и нет ничего особенного, но она все равно не может удержаться от того, чтобы не потянуться к Реджине, преодолевая последние несколько ступенек, чтобы заключить ее в свои объятия. — Он ведет себя… — Так, как будто ему одиннадцать, — бормочет Реджина, и в ее голосе слышатся грусть и покорность судьбе. — Он не знает, как ему себя вести. Пожалуйста. Иди к нему. Я позабочусь об остальном, — она отстраняется от Эммы, отводя взгляд, и Эмма качает головой, замерев, а затем уходит вслед за Генри. Он не успевает уйти далеко. Генри, спотыкаясь, идет по кварталу, все еще в слезах, и цепляется за книгу, как за спасательный круг. — Генри, — зовет Эмма, и она не знает, что собирается сказать, пока он не оборачивается, его лицо такое юное и опустошенное, что она пересматривает его жестокие слова. Ему одиннадцать лет, он погряз в грандиозных представлениях о героях и злодеях, и ему это совершенно не по силам. — Генри, — повторяет она и прочищает горло. — Ты не можешь просто так сбежать. Голд бродит где-то рядом, помнишь? И если он хочет навредить Реджине, он знает, что лучший способ сделать это — добраться до тебя. Генри отказывается отвечать ей. Эмма вздыхает. — Ладно, — говорит она. — Давай просто… давай посидим здесь немного, хорошо? Генри по-прежнему не отвечает, но все же садится на тротуар. Эмма молча садится рядом с ним, берет книгу сказок и листает ее. — Фигово, что это единственная книга, которая у тебя есть о твоей маме, — говорит она наконец. Генри смотрит на нее, его глаза снова увлажнились и сузились. Эмма пожимает плечами. — Ну, это дает нам только один взгляд на то, что происходило, не так ли? Злая королева — плохая, а все остальные — герои. Но ты же знаешь свою маму. В ней и правда есть только плохое? Генри не отвечает. Эмма подталкивает его локтем. — Не тогда, когда она заставляет нас есть спаржу, — шутит она. — В остальное время. Она ведет себя как чудовище? — конечно, бывают чудовищные моменты, ужасные поступки Реджины, которые никогда нельзя будет исправить. Но в большинстве случаев, Реджина ведет себя, как обычный человек. Она смеется, и она проявляет щедрость, и она так сильно заботится о Генри, что это заставляет сердце Эммы подпрыгивать в груди. — Я бы хотела… Я не могу передать тебе, как сильно я в детстве мечтала о маме, которая любила бы меня так, как твоя любит тебя, — выдавливает она. И сейчас Эмма не может думать о Мэри Маргарет, о том, что было за несколько минут до появления фиолетового дыма. Она ненавидела их. Она не хотела их. Она всего лишь хотела вырваться из объятий Мэри Маргарет и Дэвида. Да вот только с того момента она не могла перестать тосковать по ним. — Я бы хотела… — она сглатывает комок в горле. — Я бы хотела, чтобы у меня была мама, которая ставила бы меня превыше всего, как это делает твоя. И я знаю, что Реджина совершила много ужасных поступков, но она ведь способна измениться. Правда? Разве это Злая Королева целует тебя на ночь и помогает с домашним заданием? Разве… разве… — Генри слушает, не отрывая глаз от земли. Эмма встает. — Давай вернемся домой, — говорит она. — Я не могу заставить тебя увидеть все это так, как вижу я. Но ты должен вернуться. И тебе нужно перестать быть таким жестоким к своей маме, — добавляет она, потому что мысль о Реджине, сжавшейся в комок на вершине этой лестницы — это то, от чего она не может избавиться. — То, что ты ведешь себя по-свински по отношению к Реджине, не делает тебя героем. Она не ждет ответа. Вместо этого она просто направляется обратно в особняк. Дверь все еще приоткрыта, но Реджины больше нет на верхней площадке лестницы. — Реджина? — зовет она, Генри догоняет ее и заходит в дом. Ответа нет. — Реджина! — снова кричит Эмма. Дом отзывается тишиной. — Мама! — теперь уже зовет Генри, и его голос полон слез, а в глазах читается страх. Когда ответа не последовало, лицо мальчика исказилось. * * * «Я позабочусь об остальном», — сказала Реджина перед тем, как отослать Эмму. — Позаботится о чем? — громко произносит Эмма, с отвращением вешая трубку, когда где-то в доме звонит сотовый Реджины. Она оставила его здесь. — Мистер Голд, — глухо произносит Генри. — Она пошла к мистеру Голду. Так ведь? — Я не знаю, — они уже съездили в мэрию, к Бабуле и в ломбард, в склеп ее отца и в хижину, где Реджина однажды встретила Эмму в лесу. Они ищут там, где раньше был замок Генри, и на станции, и в десятке других мест, но Реджины нигде нет. У Генри покрасневшие глаза и он опустошен, он дрожит, когда они едут по городу. — Это из-за меня, — говорит он. — Мама… мама ушла, потому что я назвал ее… — он засовывает руки под колени. — Я даже не думаю так на самом деле, — стонет он жалобным голосом. — Я просто… я разозлился, — он умоляюще смотрит на Эмму. — Это был еще один секрет… — Послушай, — неохотно произносит Эмма. — Не похоже, что ко всему этому прилагается дорожная карта, на которой описаны конкретные шаги. Ты думаешь, я иногда не смотрю на Реджину и не переживаю, что я сплю… что я в сговоре с плохим человеком? Что я не перехожу черту каждый раз, когда понимаю, что она мне нравится? — Нет, — говорит Генри. Его голос тих, едва слышен, и Эмма искоса смотрит на него. — Ты хочешь сказать, что тебе даже не нравится твоя мама? — в это ей трудно поверить после нескольких недель, проведенных в доме Миллсов. Генри обожает свою мать, он рад найти любой предлог, чтобы побыть с ней рядом, и… — Я ни о чем таком не думаю, — огрызается Генри, повышая голос. — Когда я с ней, я не думаю о том, что она плохая, или обо всех ужасных вещах, которые она совершала. Я о них совсем не вспоминаю, — он переводит измученный взгляд на Эмму. — Иногда я даже заставляю себя перестать думать об этом. Потому что я просто хочу свою маму, — он снова плачет, слезы текут по его щекам. — Ты все время говоришь мне, что это нормально — любить ее, что бы она ни сделала. Но я больше даже не думаю об этом… Он дрожит от чувства вины и раскаяния, взвалив слишком много на свои плечи, и Эмма переводит дыхание. На самом деле он просто ребенок, ребенок, который любит свою маму и ненавидит себя за это, и Эмма останавливается в квартале от больницы и заключает его в объятия. — Это не твоя работа — наказывать свою маму, — бормочет она. — И ты не можешь наказывать себя за это. Реджине придется самой исправлять то, что она натворила. Она вспоминает ироничное признание Реджины в том, что она сделала с девушкой Голда, и что-то щелкает у нее в голове. — Поехали, — говорит она. — Я думаю, я знаю, где твоя мама. Никто не останавливает ее, когда она показывает свой значок и направляется в психиатрическое отделение. Глаза провожают их, холодные и понимающие, и Эмма чувствует озноб, когда заглядывает в коридор. Она помнит, что Сидни какое-то время находился в одной из таких палат, но сейчас все палаты пустые. Может быть, Реджина действительно спустилась сюда и освободила всех недостойных обитателей этого места. Может быть, Реджина тихо искупала свою вину, своим способом. Последняя дверь по коридору заперта на ржавый замок, и Эмма дергает ее до тех пор, пока механизм не ломается и она может толкнуть дверь. Реджина сидит на кровати в комнате, ее глаза смотрят в одну точку остекленевшим взглядом. Кажется, она их не видит. — Реджина? — бормочет Эмма, ее сердце сжимается, а в горле пересыхает. — Что Голд с тобой сделал? Ответа нет. Реджина по-прежнему как статуя, холодная и неподвижная, какой она никогда раньше не была. Генри снова плачет, безуспешно смаргивая слезы, и, спотыкаясь, направляется к своей матери. — Ее заколдовали, — хрипло произносит он. — Маму… это проклятие, да? Он не дожидается ответа Эммы. Вместо этого он прижимается лбом к холодному виску Реджины. — Прости меня, — шепчет он. — Мне очень, очень жаль, — и от едва заметного прикосновения его губ к щеке Реджины их снова заливает радужный свет. * * * Перед особняком быстро скапливается толпа. Эмма не совсем уверена, как они попали домой, за исключением того, что Реджина взмахнула запястьем, и облако магии окутало их и вернуло сюда. Теперь она стоит перед окном гостиной, мрачно наблюдая, как толпа разъяренных горожан стекается по улице к дому. Кто-то бросает камень. Он достаточно маленький, чтобы отскочить от оконного стекла, но это заставляет Реджину отпрянуть назад, становясь перед Генри. — Вам нужно уходить, — говорит она все еще тихим голосом. — Эмма, возьми Генри и уезжай за городскую черту. Возвращайтесь через несколько недель. Дайте им время… время приспособиться к этому новому миру и успокоиться. — Ты хотела сказать, дать им время четвертовать тебя, — огрызается Эмма, игнорируя то, как Генри издает сдавленный звук. — Я никуда не собираюсь уходить. — Мы остаемся с тобой, — преданно заявляет Генри. Он не отходил от матери с тех пор, как проклятие было снято, и сейчас он держит ее за руку, прижимаясь к ней. — Мы скажем им, что ты изменилась. Что именно ты сняла проклятие. Реджина улыбается Генри, ее глаза светятся любовью. — Это сделал ты, милый. Я не думала… — она переводит дыхание. — Я так благодарна тебе за то, что ты спас меня. Но то, что будет дальше… Я не хочу, чтобы ты видел меня такой. Рев снаружи становится громче, и Реджина щелкает пальцами. Шторы на окнах задергиваются, отгораживая их от толпы. — Иди наверх, — говорит она, целуя Генри в макушку. — Выбери какую-нибудь одежду. Я обещаю, что буду ждать вас, когда вы вернетесь. Но это ложь, и они оба это знают. — Я никуда не уеду, — говорит Эмма, как только Генри убегает наверх. — Они убьют тебя… — Меньшего я и не ожидала, — бормочет Реджина. Что-то с грохотом влетает в окно, вдребезги разбивая его за занавесками. — Время не ждет, Эмма. Тебе нужно забрать Генри и уехать подальше отсюда. Так надолго, как только сможешь, — она закрывает глаза. — Мне нужно знать, что вы в безопасности. Сердце Эммы бешено колотится. — Генри будет в безопасности. Я обещаю. — Не только Генри, — шепчет Реджина и поднимает руку, чтобы погладить Эмму по щеке. — Никогда не был только Генри, — Эмма смотрит на нее, застыв на месте, и глаза Реджины сияют чем-то теплым и невыразимым, чем-то таким, от чего у Эммы мурашки бегут по спине. — Я нарушила все правила, не так ли? Ох. — Ох, — шепчет Эмма, и это переходит в рыдание. — Я… Она притягивает Реджину к себе, прижимает их лбы друг к другу, пока их дыхание не смешивается, а руки не переплетаются. — Я пойду навстречу своей участи, — бормочет Реджина. — Если я буду знать, что вы двое есть друг у друга. Последние несколько месяцев были… большим, чем я когда-либо заслуживала. И я обязана тебе всем за этот безмятежный рай. Мне жаль, что меня не будет здесь, чтобы отплатить за это. — Реджина, — говорит Эмма с болью в сердце. — Прекрати. Просто… прекрати… — она отстраняется от Реджины, видит смиренную боль в ее взгляде, разворачивается к двери, и не осмеливается обернуться. Она не может отступать сейчас. Она распахивает дверь, чтобы оказаться лицом к лицу с разъяренной толпой, и вздрагивает, когда замечает дикие лица, яростные выражения, камни, лопаты и оружие, приготовленное для атаки. — Блять, — с несчастным видом произносит она, потому что до нее внезапно доходит, что вот она, стоит перед разъяренной толпой, готовая убеждать и клясться, что Реджина изменилась. — Я не должна была этого делать. — Стойте! — голос доносится откуда-то из-за толпы, и люди расступаются, когда Мэри Маргарет неистово пробирается вперед, расталкивая людей, чтобы встать рядом с Эммой. — Остановитесь! — кричит она. — Назад! Это не те, кто мы есть! Это даже больше не та Реджина, которая была раньше! — Блять, — снова говорит Эмма, потому что Реджина никогда не простит ей этого. Реджина стоит позади нее, стиснув зубы, как будто переживает что-то гораздо более болезненное, чем защита Белоснежки. Мэри Маргарет одаривает ее быстрой, полной слез улыбкой. — О, Эмма, — говорит она, — я не могу передать тебе, как много для меня значит, что мы все снова станем семьей… — О, с меня хватит, — рычит Реджина и проталкивается мимо них обеих, сердито глядя на толпу. — Это незаконное нарушение границ частной собственности! — кричит она. — Городское постановление восемь, пункт два-три запрещает проникновение на чужую территорию, вторжение… вытаптывание моих пионов… — выпаливает она, бросая яростный взгляд на Лероя, который делает шаг назад. — И вы все — нарушители! Люди выглядят растерянными. Эмма обретает дар речи. — Верно, — говорит она, становясь перед Реджиной. — А я — шериф. — Не смей, — говорит Реджина, тыча в нее пальцем. — Ты не посмеешь вставать между мной и разъяренной толпой. Я приняла все меры предосторожности, чтобы этого не случилось! — А еще, именно ты сказала мне, что это было в общем-то предопределено, — напоминает ей Эмма. — Что у меня геройские замашки и я… эмоционально привяжусь и влюблюсь в тебя, или что там еще… — при первом упоминании о любви, глаза Мэри Маргарет заблестели. — Так что, ты сама начала это. — Я не пыталась заставить тебя сделать это! — возмущенно протестует Реджина. — Это все ты! — она вскидывает руки. — Идиотские Чарминги… — Прошу прощения, — подает голос Марко, поднимая свой молоток. — Мы можем вернуться к разгневанной толпе, пожалуйста? — Нет, — яростно кричит Генри за спиной у своих матерей. — Никто не будет нападать на мою маму, — он выскакивает перед ними, уперев руки в бока. — Я снял проклятие! — говорит он. — Я вернул вам воспоминания. Вы — мои должники, — толпа переминается с ноги на ногу, хмуро глядя на мальчика. — И я хочу, чтобы моя мама была в безопасности. Она совершала плохие поступки, да. Но я люблю ее. И я вижу в ней хорошее… Глаза Реджины наполняются слезами. Эмма бормочет: — О, ну конечно. Когда он это делает, то все в порядке. — Ему одиннадцать, — возражает Реджина, но толпа начинает рассеиваться, люди недовольно ропщут и отворачиваются под сердитым взглядом Генри Миллса. Эмма тоже упирает руки в бока. Доктор Уэйл с сомнением смотрит на нее, затем вздрагивает, когда Генри обращает на него свое внимание. — Идите и найдите свои семьи! — приказывает им Генри. — Моя мама создала для вас отличный город. Мой город. Идите и наслаждайтесь этим, вместо того чтобы нападать на нее за то, чего она уже не может изменить. А она будет заботиться о Сторибруке, как делала это всегда. Хорошо? Бормотание в знак согласия. Генри лучезарно улыбается толпе. Мэри Маргарет прижимает руку ко рту. — Он действительно один из нас, правда? — выдыхает она. — Завали свой рот, — едко фыркает Реджина, но она не жалуется, когда Эмма заключает ее в объятия или когда Генри обхватывает ее за талию. Она закрывает глаза и тянется к их прикосновениям, и стоит так до тех пор, пока последние отставшие не покидают двор. Мэри Маргарет бросает на Эмму понимающий взгляд, взгляд, который Эмма уже видела тысячу раз у своей лучшей подруги и соседки по комнате, у женщины, которую она знает, которая, возможно, не так уж отличается от матери, которую она, возможно, не знает. — Почему бы нам с Дэвидом не пригласить Генри на пиццу? — деликатно предлагает Мэри Маргарет, и она дает Эмме небольшое пространство, которого не было до фиолетового дыма, осторожную дистанцию, в которой она не давит на Эмму слишком сильно. Вполне возможно, что месяцы отдаления Эммы от Мэри Маргарет каким-то образом сумели донести до Белоснежки то, чего Мэри Маргарет никогда бы не смогла понять, и ее улыбка теплая, и большего от нее не требуется. — Спасибо, — удается выдавить Эмме, и она бросается вперед, прежде чем успевает хорошенько подумать, обхватывая Мэри Маргарет руками в быстром, нуждающемся объятии. Мэри Маргарет обнимает ее в ответ, прижимает к себе точно так, как Эмма помнила это, и Эмма делает резкие, хриплые вдохи в ее объятиях. — Мы поговорим позже, хорошо? — бормочет Мэри Маргарет, протягивает Генри руку и ведет его вниз по ступенькам. Когда все уходят, Эмма делает несколько быстрых шагов в холле и прижимает Реджину к стене, крепко целуя ее. Сейчас, когда проклятие снято, все должно ощущаться по-другому, но это не так. Это все еще они, застрявшие друг с другом и безнадежно запутавшиеся, и сердце Эммы все еще бьется в такт с сердцем Реджины. Реджина выдыхает хриплый смешок, от которого у Эммы перехватывает дыхание и разливается тепло в животе. — Ты действительно любишь меня, да? — она произносит это как поддразнивание, как насмешливое «а-ага», которое когда-то слишком сильно раздражало Эмму. — Как унизительно. Ее губы касаются уха Эммы, затем ее подбородка, и Эмма говорит: — Ты тоже. Разве тебя это не смущает? — Ох, — тяжело вздыхает Реджина. Эмма целует ее в висок. — Не напоминай мне, — ее губы встречаются с губами Эммы, задерживают их на мгновение, пока им обеим хватает воздуха, и ни одна из них не может придумать, что еще сказать. Все так, как и должно быть, в объятиях Реджины в фойе, никаких забот о магии, проклятиях или чувствах, и это заставляет Эмму светится от радости. — Ага, — говорит она, запечатлевая еще один поцелуй на губах Реджины. — И ты мне тоже.