В черном небе звезды смотрели на нас

       Утро предвещало жаркий, летний денек и вечер в кругу семьи. Но за столько прожитых лет пора было усвоить один из тысячи жизненных уроков: за зноем всегда следует дождь. Какой же я наивный, раз думал, что успею добраться до метро раньше, чем три редких капли перерастут в непробиваемую стену. А что в итоге? Я, весь промокший до нитки, стою внутри магазина, пялясь на улицу. Здание напротив освящается вспышкой, а следом раздается гул. Дождь идет еще сильнее, вода в разрастающихся лужах пузырится. Я застрял здесь надолго. Окно сильно запотело, и за происходящим становилось труднее наблюдать. Только слышны бешённый ритм капель по стеклу, раскаты грома и, изредка, всплески воды под проезжающими автомобилями. Я напряженно всматриваюсь в белую пелену, и, кажется, дождь стал утихать. Но вот я высовываю нос, как ураган в миг набирает обороты, оставляя меня и мои вещи в минусе. Я стучу дверью, но та отскакивает и открывается снова.       Это был один из тех редких дней, когда мне не надо было оставатся допоздна, и я мог побыть с семьей. Но, к сожалению, я так и не научился на прошлых ошибках. Конечно, Лили понимает, почему папочка каждый день возвращается домой как выжатый лимон, но стоит мне вспомнить, почему я ее потерял… Знаю, что должен уделять ей больше времени. Но чтобы выжить в этом суровом мире, где деньги решают все, приходиться играть по его правилам.       На той стороне улицы весит электронный билборд, крутивший одну и ту же рекламу по кругу: новую коллекцию одежды в масс-маркете, очередную часть популярного фильма ужасов (будто их в реальности не хватает), предстоящие концерты популярных у молодежи музыкантов. За вполне невинной акцией фастфуда появилась афиша панк-группы. В любой другой день я не придал бы ей значения: просто потому, что не всматривался. Но сейчас у меня бежит мороз по коже при виде сейфов вместо голов. Мысленно я снова оказался там. Побитая плитка, склизкий потолок, тяжелый сырой воздух и бесконечная колючая проволока, размотанная по периметру. Вдруг раздался лязг железа. Пол задрожал, будто что-то тяжелое бежит в мою сторону. Я пячусь назад и задеваю самодельный капкан. Спрятанная в нем проволока мгновенно сковывает ногу. Кряхтения стали ближе - эта хреня уже здесь. Я пытаюсь вырваться из ловушки, но она все сильнее стягивается. А тварь уже замахивается молотом. Удар! Я оглушен. Голова раскалывается, все плывет. Я не успеваю сфокусироваться, а что-то огромное уже летит мне в глаза. Я вздрагиваю. Это был всего лишь покупатель. На билборде рекламу сменил циферблат. Уже восемь.       Прошел почти год, когда мы выбрались оттуда. И я все время беспокоюсь о Лили. Она говорит, что с ней обращались хорошо и почти никто не обижал. Признаюсь, что на эти слова я смотрю с большим вагоном скептицизма. Не могут люди, использующие маленького ребенка как ядро для своей системы обращаться с ней «хорошо». Я боялся, что от Лили не останется и следа той любознательной девочки, которая была с нами до пожара. Но нет. В первый же день она умудрилась перезнакомится со всей школой. Кажется, что ей переносить тот ад намного легче чем мне. Правда, следы ее пребывания там все же остались в виде ночных кошмаров. Лили часто будит меня по ночам и жалуется на один и тот же сон. Она бегает по Юниону, пытаясь спрятаться от монстров или парня с фотоаппаратом. Я успокаиваю ее: глажу по голове, расказывая истории с бывшей работы. Прямо как до пожара. Они всегда действуют на нее как снотворное. То ли я слишком скучно рассказываю, то ли она сильно устает, но до начала погони за преступником я не дохожу: Лили уже дремит. Ничего не остается делать, кроме как нести её в комнату. А завтра она плотно позавтракает и весело побежит впитывать знания, пока я буду клевать носом и проливать горячий кофе на себя.       — Себастьян? Это ты?       Я обернулся. Меня окликнул азиат с болезненно белой кожей. На впалом лице красуются прямоугольные очки, плохо скрывающие темные круги под глазами. На узких плечах весит безразмерный плащ, в который можно обернуть и меня, и этого парня, и еще останется. Единственное, что было приличным в его внешнем виде — причесанные волосы, правда с сальным блеском. Я несколько секунд косился на него, пытаясь понять, кого он мне напоминает. Вдруг я оцепенел.       Это Джозеф! Мой напарник. Мой друг. Наконец-то он нашелся. Столько лет я считал его мертвым, и вот он стоит передо мной. Живой, теплый, худой, замученный. Хотя не удивительно. Они тоже проехались по мне. Я так часто просыпался с похмелья выкинутым на улицу, что точной цифры и не назову. А сколько раз у меня были побиты руки и тело… Но теперь я не оставлю его. Никогда.       У меня было столько вопросов (и у него ко мне), что он предложил пойти к нему. Сказал, что снимает квартиру в двух шагах отсюда. Без раздумий я согласился и пошел за ним. Мы остановились у серой, старой семиэтажки. По фасаду пробегали трещины, но ощущения, что здание рухнет в ближайшую неделю, не было. К сожалению, чудо не произошло, и внутри оно было таким же мрачным, тусклым с жёлтыми подтеками от воды и обшарпанными стенами. Мы зашли в обветшалый, скрипучий лифт. Заметив мое удивление, Джозеф поспешил пояснить, что взял здесь квартиру из-за дешевой аренды, и с силой ткнул на заедавшую кнопку этажа. Оно и видно. Такой кусок дерьма за высокую цену нормальный человек никогда не возьмет.       Я помню его стол в участке. Он никогда не был захламлен. Все документы стояли в соответствии с датами, канцелярия лежала по своим местам, монитор всегда идеально чистый, а о пыли и липких пятнах на клавиатуре и речи быть не могло. И такой же перфекционизм я ожидал увидеть, перейдя порог квартиры. В воздухе витал тяжелый сладковатый запах. Когда я привык к этому режущему глаза амбре, то увидел, что с моими воспоминаниями общего столько же как у роддома с кладбищем. Небольшая студия со светлой краской была достаточно темной чтобы напороться на сделанный из ящика столик у двери. В дальнем углу расположилась маленькая кухонька из пары тумб, в которые упирался узкий островок. На одной из них стояла старая миниатюрная плитка, вся в пригоревшем жире. А на столешнице островка — самая дешёвая потрепанная лампа. Вся это красота выходила на грязное окно без штор и жалюзи. Я перевел взгляд на потолок. На меня глядели ошметки паутины и пучок оголенных проводов. В противоположном углу облупившаяся краска падала на пол, который и без того был в бурых пятнах, заставленный бутылками и коробками для переезда. В другом неряшливо развалился футон, окруженный кольцом сверкающих обломков стекла. Хотелось развернуться и убежать. Но что-то меня держало.       Джозеф кинул пальто на столик и усалив меня за остров включил лампу. Порыскав в ближайшей коробке, достал две чашки и турку. Поднеся последнею к свету, он отмерил необходимое количество кофе и воды. Но дрожащие руки почти все просыпали мимо. Вытирая столешницу, он задел солонку. Та пролетела всю поверхность и грозилась пополнить местную коллекцию осколков. Но я успел поймать её до того, как она встретилась с полом. Джозеф нервно засмеялся, забирая солонку из рук. Он старался не касаться меня, но случайно дотронувшись, замер на несколько секунд. Его лицо покраснело, глаза затуманились. Будто он застрял в потоке мыслей, решая какую-то сложную задачу. Но выкипевшие кофе расползшееся по плитке быстро привело его в чувства.       Это не тот Джозеф, которого я знаю. Тот держал все под контролем, умел следить за несколькими вещами одновременно. Был аккуратен, спокоен и до боли в зубах педантичен. Всегда опрятный, подстриженный. А этот словно его отражение в искривленном зеркале. Больное лицо с впалыми щеками, бездонные мешки под воспалёнными мутными глазами, непонятная поросль, не переросшая в нормальную растительность, дрожащие разбитые пальцы, старательно скрывающие руки. Что же с тобой произошло, Джозеф?       — Ты один здесь? — робко начал я, поднеся чашку к губам.       — Да. — кивнул он. — Когда я вернулся после того случая, жену и дочь я не нашел.       — А что соседи говорят?       — Она им ничего не сказала. Просто взяла ребенка и уехала. А дом опечатали.       — Может к родственникам?       — Они сменили номер. Или они им сменили.       Джозеф отвел взгляд. Даже несмотря на то, что их больше нет, они оставили нам огромные шрамы. И все же я задал вопрос, который мучал меня все это время:       — Кидман рассказал мне, что ты выжил. Но как?       — Почти также как заключенные в нацистских лагерях. — хмыкнул он. — Меня списали как труп. И вывезли на полигон, где избавлялись от отходов. Там ее знакомые меня подобрали. Она говорила, чтобы я залег на дно. Что я, собственно, и сделал. Оказался на самом дне.       Его голос вздрогнул. Он бросил взгляд на руку и тяжело вздохнув поджал губу. Складывается ощущение, будто он хочет что-то рассказать, но не решается. Но если я задам вопрос прямо, то он, как и всегда, отрежет: «все хорошо, не беспокойся». Джозеф очень редко просил о помощи в личных делах. Еще реже мы с ним общались по душам. Если вообще пытались. Поэтому я решил застать его врасплох. Задел чашку, и кофе пролилось прямо на его руку. Джозеф дернулся и поджал её, искривляясь от боли. В суматохе мне удалось ухватиться за неё и завернуть рукав. Но от того, что я увидел мне резко сделалось тошно. Я ожидал увидеть исколотую руку и признать, что Джозеф — наркоман, но не это. Полностью исполосованная глубокими порезами кожа от локтя до запястья. Одни пересекались, какие-то были свежее и только-только начинали затягиваться бордовой корочкой. Другие, по старше, грозились перерасти в устрашающие шрамы. Ближе к краю тыльной стороны были видны точечные следы, похожие на ожоги. Некоторые переросли в маленькие волдыри, другие запеклись. А на запястье кожа расчесана до мяса. Я закатил второй рукав, но ситуация там не лучше, такая же изувеченная рука.       Я прирос к полу. И только и мог, что стоять и таращиться на это кровавую картину. Я видел трупы. Изуродованные тела. Такое месиво из человечины, что опознать было невозможно. Конечно, тогда я тоже был в ступоре, но сейчас, когда передо мной истерзанные руки одного из самых близких мне людей.       — Кто? Кто это сделал с тобой? — только и мог я выдавить.       Джозеф вытащил руки из моего хвата и вернул рукава назад. Он сидел как преступник на допросе: опустил голову, разглядывал ссадины на костяшках пальцев и долго молчал. Я пытался не давить на него, хотя сдерживаться с каждой секундной становилось все сложнее. Помимо ужаса и нараставшего раздражения в голове крутилась одно и то же: «Не дави. Не прессуй». Но как не давить и не прессовать если он и звука не издал? Вскоре первичный шок прошел, и я осознал, что нависаю над ним и кричу как злой коп, которого играл в участке выбивая чистосердечное. Но сейчас нет напарника, который тихо потребует успокоиться. Нет того, кто будет удерживать меня, если я задумаю пустить в ход кулаки. А после читать мне лекцию по самообладанию, пока я пускаю сигаретный дым. Остается только выдохнуть и сесть на место. Джозеф исподлобья проверил мое состояние. Убедившись, что я на время перестал метать молнии, начал свой рассказ:       — Когда меня спасали, предупредили чтобы я залег на дно. Они хорошо позаботились об этом. Сожгли удостоверение, лишили дома, семьи, друзей. Я заплатил эту цену за свободу. Свободу в мире, где я один и должен научиться выживать. Но у меня ничего не выходило. Днем я бегал по подработкам, а по ночам видел один и тот же сон. Я снова там, и это звериное желание тоже внутри меня и хочет разорвать все живое, на что только наткнется. Оно было таким явным, словно я и не сплю. По началу, я его сдерживал, но с каждым разом, оно становилось сильнее и вылезало наружу. И я нападал. Как тогда, в Маяке. Помнишь, как я напал на тебя? Я каждый раз просыпался в поту и больше не засыпал. Боялся, что оно вырвется в реальность, и я начну убивать. Я перестал спать. И как в цепной реакции, перестал справляться на работе. Я чувствовал себя пустым, дырявым, ненавидел себя. Но я не знал, что делать, как справиться с этим. И от незнания ненавидел себя еще сильнее. Тогда я приступил к наказаниям. Разрезал руки в клочья, тушил о них сигареты, связывал до посинения. Накидывал удавку на шею. И это помогало. Но только на время. И когда я заканчивал, чувствовал, как стал еще более пустым, еще более дырявым. Представь, что ты стоишь один посреди пустыни. Тебе ни холодно, ни жарко. Ты ничего не чувствуешь, ни страха, ни веселья, ни любви, ничего. Кроме сплошной дыры в теле. И каждый раз, с каждым ранением, с каждой затянутой веревкой она разрастается все больше и больше. И ты все больше и больше похож на кожаный протертый мешок.       Он отпил из чашки и оперся лбом на руки, сжатые в кулак. Кофе беспокойно колыхалось, словно черное взволновавшееся море в ураган. Но буря угасла также внезапно, как и появилась, превратившись в спокойную поверхность с мутной водой в глубине.       В комнате повисла тишина, такая давящая, что под ее тяжестью раздавливались уши. Я не мог пошевелить ни одним мускулом, тем более говорить. Да и что я должен был сказать? У меня даже слова не подбирались. Будто из меня выкачали весь словарный запас. Конечно, мы проходили инструктаж по работе с такими случаями, но, когда в такую ситуацию попал твой лучший друг. Человек, с которым ты работал бок о бок, все секреты которого ты знаешь как свои. Простыми фразами уже не отделаться.       — Помнишь, что я хотел сделать у церкви? — прервал тишину Джозеф.       Как ты медленно подошел ко мне? Пробормотал, что я зря тебя спас? А затем резким движением вырвал у меня револьвер и поднес его к виску? Конечно помню, такое не забывается.       — Я хочу сделать то же, что и тогда. — пробормотал он.       Я поднял на него взгляд. Он с отсутствующим видом смотрел в окно. Дождь еще шел стеной, тихо стуча по стеклу. Капли сползали вниз то быстро, то медленно. Одна из таких как раз задержалась, будто раздумывая падать или нет. И все же решив спуститься, неуклюже движется вниз, но тут ее подрезает другая. Недолго думая, она следует за нарушителем, чтобы выяснить, что это за лихач. Наблюдав за разборками на стеклянной трассе, краем глаза я заметил наши отражения. Оба с оранжевыми лицами, мы сидели почти одинаково: сгорбившись, с руками на столе, зажатыми в кулак. Я перевел взгляд на его запястья. Спущенным рукавам с трудом удавалось скрыть последствия кровавой резни над самим собой. Заметив, как я пялюсь на его порезы, Джозеф поспешно подобрал края кофты пальцами.       Не могу заставить себя посмотреть в его глаза. Хотя еще час назад никаких проблем не возникало. Куда проще выглядывать в окно. Со стороны я наблюдал за дождем, но краем глаза поглядывал на Джозефа. Он делал то же самое. Было видно, что он ждет от меня хоть какую-то реакцию кроме немого ужаса в глазах. Я выдохнул и повернулся к нему:       — Я могу как-то тебе помочь?       Он резко развернулся. На лице появилась наигранная улыбка, а в темных глазах странный пугающий блеск. Кажется, я угадал с вопросом, и это было именно то, что он ждал услышать. Мне резко сделалось не по себе и захотелось взять слова назад.       — Знаешь, когда я творил с собой такое, то мечтал, чтобы кто-то пришел и спас меня. Как в сказке про принцессу и злого дракона, которого убьет прекрасный принц. Достаточно сильный, чтобы пройти через ад и вывести меня. Как ты, например.       По спине пробежал холодок, когда его пальцы коснулись ладони. Медленно обвивали, тянули на себя. Сердце забилось быстрее, воздуха не хватало. Я с опаской наблюдал, как он с нежностью сжимает мою руку. В голове был только шум, и где-то вдалеке его голос: «Ты обещаешь, что не откажешь мне?» Я впал в оцепенение. Эти движения и слова застали меня врасплох. Зажали в углу, из которого нет ни выхода, ни путей к нему. Только остается молча кивнуть.       — Возьми меня.       — Чего? — отпрянул я.       В этот момент комнату осветила короткая вспышка, а следом раздался грохот. Настолько громкий, что мы оба вздрогнули, а лампа на столе замигала.       — Я хочу, чтобы ты переспал со мной. — пояснил Джозеф.       — Ты охренел?       Я резко встал, отчего ложка в чашке забренчала. Не могу поверить, что Джозеф сказал это всерьёз. Может я что-то не так понял. Но прокручивая в голове этот момент результат был один и тот же — он хочет, чтобы я занялся с ним сексом. Да он вообще соображает кому это предлагает? Мужчине, такому же, как и он! Даже если бы я и был геем, то никогда бы не рассматривал его как партнера. У меня бы просто не встал. Может он не в себе. И не понимает, что это ему никак не поможет?       — Ты уверен, что тебе нужно именно это? — решил уточнить я.       — Да, уверен.       Говорил он достаточно уверено и убедительно. Но меня не покидала мысль, что он не может отвечать за свои слова.       Вдруг я почувствовал касание его губ, а чуть позже — язык во рту, который старательно проталкивает что-то круглое похожее не таблетку. Я хотел вывернуться, но он предусмотрительно сковал мне руки. Оставив ее под языком, медленно отстранился и шепча на ухо приказал проглотить.       — Что ты мне дал? — с яростью спросил я.       — «Мяу-мяу».       С ужасом я уставился на него. От страха меня начало колотить, а сердце забилось так, словно сейчас разорвется. В голове был только один вопрос: «Зачем?». И будто прочитав его в моих мыслях он ответил:       — Я люблю тебя. Влюбился с нашей первой встречи. Там, в кабинете, где нас познакомили. Помнишь? Тогда ты всю ночь провел за бумагами. А я на всегда запомнил твои воспаленные глаза, крепкий запах сигарет вперемешку с дешевым кофе. Ты был таким замученным нераскрытыми делами, и на меня тебе было совершенно плевать. Но твоя грубость так возбуждала. И я хотел, чтобы ты взял меня прямо на этом столе. Так сильно как мог.       С каждым словом он приближался все ближе и ближе. Я пятился назад, пока не уперся о подоконник. Черные, блестящие глаза с нежностью и теплом смотрели на меня, но от этого становилось только страшнее. Его теплое, почти горячее дыхание обдувало лицо.       — Расслабься, так будет лучше. — прошептал он. — И для тебя и для меня.       Горячие губы прижались к моим, а руки заключили тело в объятия. Его касания пугали меня. Я не понимал, как это может нравиться нормальному человеку. Но с каждой минутой страх и паника отдалялись, оставшись где-то позади, уступая место страстному, похотливому желанию. Дышать становилось тяжелее, прикосновения ярче и желанней. Бессмысленно отрицать, что в тот момент я хотел это тело. Болезненно серое, грубое, манящие и одновременно пугающие. Я хотел войти в него, изучить до каждого дюйма, насладиться всем, что оно жаждало мне дать и отплатить тем же. Со стороны это больше напоминало трах, но не секс. Настолько яростно я его имел. Душил, когда меня раздражали его стоны, связывал кусками одежды, тянул за волосы. А он вскрикивал все громче и молил о продолжении.       Очнулся я голым на футоне. Не помню, как мы до него добрались, но и здесь, между нами был интим, если судить по скомканному белью. Джозеф лежал, развернувшись к стене. Я чувствовал, что он не спит. Но разглядывал ли он бороздки и шероховатости краски или раздумывал над происшедшим, я не знал. Нащупав свои вещи, я вытащил из кармана брюк сигареты с зажигалкой и закурил одну. Сквозь едкий дым взгляд наткнулся на тело, освещенное светом уличного фонаря. Серая кожа, натянутая на угловатые плечи, с трудом прикрывающая острые как две скалы лопатки, выпирающий позвоночник, о который можно порезаться стоит только слегка провести по нему пальцем, растрепанные волосы, с которых крупными каплями скатывался на подушку пот, сползшее покрывало обнажающие худые бедра. Я вспомнил как вошел в него, как раздвигал его ноги, прижимал головой к стене. Его мычание, стоны, крики, мольбы… Голова дернулась в сторону, и я сделал еще одну затяжку. Совершенно очевидно, что наши отношения изменяться. И что тогда делать? Что ему сказать, чтобы не навредить еще сильнее? Или просто забыть об этом как о страшном сне? Нет, отрицать произошедшее бесполезно. Но не могу же я просто взять и принять! Прости, Джозеф, но мои чувства не взаимны.       Как же хочется, чтобы земля раскололась и развела нас на несколько миль. Прямо здесь, ровно по середине матраса. Чтобы не видеть его, не ощущать присутствия и запаха. И бежать. Бежать как можно далеко, прочь от этого места. И в первом попавшемся баре кинуть на стол кошелек, заказав на все деньги самый крепкий алкоголь. И утопая в литрах спиртного забыть эту ночь. Потом, проснуться на улице под утренний городской шум. И, мучаясь от похмелья, осознать, что мозг ничего не забыл. И с раскалывающийся головой тщетно подбирать слова для предстоящей встречи. Думать, что сказать, как начать. Предполагать, что стоит начать с каких-то светских тем, например «погода», «политика» или «медицина», а там, может быть, получиться вырулить на эту тему. Но какой в этом смысл, если стоит мне с ним столкнуться, как все подготовленные фразы словно окурок полетит в урну. И вот перед ним стоит не измотанный отец-одиночка, а стеснительная школьница, краснеющая от предложения своего бойфренда перепихнуться в туалете.       Поток мыслей прервали шорохи. Джозеф наблюдал за скатывающимися каплями на стекле. Измученным безучастным взглядом. Кажется, он все обдумал, но решил оставить начало диалога за мной.       — И что ты будешь делать теперь?       — Уйду. — без колебаний ответил он и, подождав немного, продолжил: — Спасибо, Себастьян, за все.       Значит, решил уйти. Так вот какой путь ты выбрал. Оставить меня с этим дерьмом один на один, а самому растворится в собственной крови или затеряется в ветках дерева. А знает ли он через что я прошел? Как ходил на сеансы к мозгоправам, как меня вышвырнули из полиции, как приписывали мне его смерть, какой ад я прошел повторно. И сейчас он хочет меня добить этим? Он пользовался мной. Совратил, накачал солями, склонил к грязному сексу, одним словом, унизил, чтобы просто сказать: «Я уйду»!       — Стой! — рявкнул я и схватил его за запястье. — Останься. Со мной.       Какое-то время мы оба сидели в оцепенении, Джозеф не знал, как отреагировать, я же просто потерял дар речи. Но одно я знал точно, сейчас он никуда не уйдет. Только со мной.       Вскоре мой хват ослаб. Джозеф освободил запястье и, обхватив мою ладонь прижался к ней липким от пота лицом. Казалось, что в ладонь без всяких прелюдий вбили острый кол. Это было так жалко, так отвратительно… Он стал таким беспомощным, готовый поверить моим словам, сказанным в порыве чувств. Но и я не лучше. Готов в очередной раз стать игрушкой в его руках. Просто чтобы сделать его счастливым. Чтобы снова увидеть его милую улыбку. Такую же, как и четыре года назад.       Я посмотрел в окно. В черном небе звезды смотрели на нас.