Ущербная

      После третьей бутылки дешёвого вина внутренние барьеры Виолетты падают, разбиваясь стеклянной крошкой на дне сердца. Ни принципов, ни установок, лишь глупые и несвязные слова, вырывающиеся из горла бездумно:       — Спасёшь меня?       И пьяный смех Захаровой под кожу пролезает, вызывает дрожь по телу бледному. Виолетта в ответ смеётся, садясь поближе, и повторяет снова с широко распахнутыми глазами, как умалишённая:       — Так спасёшь или нет?       Лицом к лицу, взгляд по обветренным губам бегает. Каждую ранку рассматривает, а рука к коленке чужой тянется.       — От чего, Вилка? — шепчут желанные губы. У Кристины интерес просыпается непонятный, и она позволяет татуированным пальцам гладить своё колено.       Ей смешно от чепухи, что несёт эта глупая девчонка, но прекращать спектакль не хочется. Интересно до жути, что малолетка скажет, и Захарова пальцы с колена убирает, переплетая со своими. Смотрит на Малышенко, которая вздох не сдерживает, и спрашивает на этот раз ласково:       — От чего, малышка? Скажи мне, не бойся.       А у малышки глаза загораются, как огоньки на новогодней ёлке, и она со всей наивностью проговаривает:       — От ущербности.       Виолетта давно себя таковой считает. У неё по венам ущербность течёт с самого раннего детства, переполняя насквозь. Некрасивая, невзрачная девочка с дурацким именем и глупыми мечтами.       Выблевать бы эту гадость, но она прижилась, присосалась пиявкой мерзкой. Ни выхаркнуть, ни уничтожить. Идеалом для матери стать мечтает, но для этого перестать быть ущербной нужно.       Малышенко помощь нужна, а то самой ей не по силам справиться. Только в чужих объятиях себя красивой и нужной считает. Только чужие касания говорят о том, что она человеком, в первую очередь, является, а не воплощением слова «ущербность».       Ей поддержки и одобрения хочется. И Кристининой любви, что поможет мучения навсегда похоронить. Виолетта о любви каждую ночь мечтает, обнимая подушку и представляя на её месте Захарову.       А взрослая Кристина кажется Малышенко смелой и доброй. Идеальной. В ней ни капли ущербности, только вспыльчивость и наглость, что её совсем не портит. К ней бы прижаться всем телом, чтобы тепло почувствовать, но пока нельзя.       Виолетта команду ждёт, как собака преданная, и такими же щенячьими глазами хлопает, ожидая хоть что-то услышать. Ждёт, сжимая пальцы крепко в своих, и слюну сглатывает нервно.       Вдруг Кристина откажет ей и уйдёт, выставив на смех? Виолетта же от стыда на месте сдохнет. Закопает себя в собственной ущербности, забыв про всё хорошее, что когда-то было в её жизни, и на кресте деревянном одно слово выскребает.       — От ущербности? — уточняет Захарова, ухмыляясь. У девчонки проблемы с башкой однозначно, но как-то похуй. Просто скучный вечер плавно перетекает во что-то весёлое. А веселиться Кристина любила, и грех упускать такую возможность.       — Да.       — Почему ты себя такой считаешь? — вкрадчиво произносит и с уверенностью руку к рубашке чужой тянет, стараясь вложить в фразу хоть немного заботы. Правда, не очень-то и получается, но Виолетта этого не замечает, радуясь тому, что Кристина ей внимание уделяет.       — Я некрасивая, я неумная, я неинтересная. Во мне ничего особенного нет. Я ничего не умею, сколько бы я не пыталась найти своё предназначение, у меня нихрена не получается. Всё, что я могу делать, это просто раздвигать ноги при любой возможности и колёсами закидываться. Мне так от этой всей дичи мерзко, и порой... порой хочется удавиться, потому что я уже не вывожу.       Говорит, сдерживая слёзы.       Говорит, изливая пьяную душу.       Говорит, выгибаясь навстречу грубым рукам.       Ей Кристина последней надеждой на спасение кажется, она тянется к ней как псина побитая, а Захаровой снова похуй.       Она пальцами пуговки на рубашке расстёгивает быстро, боясь, что Малышенко передумает, и шепчет на ухо, улыбки с лица не снимая:       — Не думай об этом. Я стану твоим личным рыцарем и спасу тебя. Спасу от ущербности. — говорит то, что хочет услышать Виолетта, и с плеч худых рубашку стаскивает, отбрасывая в сторону скомканной тряпкой.       — Обещаешь? — и так отчаянно, так по-детски, что приходится поцеловать её, дабы не отвечать на вопрос глупый.       Виолетта дрожит и, ухватив пальцами ткань футболки, целует в ответ. Целует, позволяя чужому языку в рот проскользнуть, и всхлипывает, почувствовав холодные пальцы на своей груди.       Они соски сжимают больновато, перекручивают, а потом ногтями ребра царапают, оставляя красноватые отметины. Поцелуй прерывается резко, и Кристина разворачивает покрасневшую Малышенко к себе спиной, вдавливая в спинку старенького дивана и вынуждая обхватить её руками.       Острые коленки упираются в мебель жёсткую, локти ноют от неудобного положения, но Виолетта плюёт на всё. Ради Кристины она многое вытерпеть готова.       От неё и грубость, и нежность примет, только бы не уходила, оставив в сжирающем одиночестве. Только бы помогла, избавила от ущербности, что с каждым годом к петле толкает настойчиво.       А Захарова, облизнувшись, спину с выступающими позвонками осматривает и ладонью к ней прикасается. По позвоночнику пальцами вниз ведёт и улыбается, увидев, как кожа бледная покрылась мурашками.       Она руку на шею опускает, не давая возможности повернуть голову, и к уху приближается, проговаривая хриплым голосом:       — Ты же для меня раздвинешь свои чудесные ножки?       И без слов, без уговоров Виолетта тут же просьбу выполняет, прогибаясь в спине, что очень радует Кристину. Ей плевать откровенно, что девчонка в силу своего нетрезвого состояния, скорее всего, не до конца понимает, что творит. Если Вилка сама к ней потянулась, значит, хотела, чтобы её трахнули.       Захарова ладонью ягодицы, скрытые тонкой тканью юбки, поглаживает, не отнимая вторую руку от шеи. Пальцами кожу сжимает до красноватых отпечатков, чувствуя, как Вилка трясётся. Придушить бы её, да веселье упускать не хочется.       Рука под короткую юбку проникает бесстыдно и ведёт по горячему телу вверх, по бедру шлёпает звонко, вызывая у Малышенко тихий стон. А стоны-то у девчонки красивые. Сладкие и нежные, и в какой-то степени даже невинные, что кажется Захаровой до абсурда смешным.       Она пальцами к кружевному белью прикасается и, почувствовав влагу на кружеве, улыбается широко и за мочку ушка кусает. Насладившись очередным стоном Виолетты, Кристина по мокрому белью несколько проводит с нажимом и к Вилке прижимается, горячим дыханием обдавая шею.       От Малышенко до тошноты пахнет ванильными духами, дешёвыми сигаретами и ёбанным красным вином, которое та до последней капли вливала себе в глотку как воду. И срывающим колпак возбуждением. Виолетта, словно сука во время течки, скулит и ластится, своей податливостью притягивает.       И от осознания того, что девчонка сейчас готова на многое, если не на всё, Крис сама смазкой истекать начинает.       А Виолетта ждать уже не может; ей до слёз хочется ощутить, как чужие пальцы будут внутри двигаться, и она выхныкивает, кусая губы:       — Кристина.       Выхныкивает. Стонет. Умоляет, почти что плача. Но Захарова не прикасается к её возбуждённому телу, лишь шумно в шею дышит. Вилке боязно на секунду становится; если Кристина бросит её, разгорячённую и полуобнажённую, в этой богом забытой квартире, то в ущербности она навсегда потонет. И на поверхность не выплывет, потому что уже будет незачем. Жизнь последние цветные краски потеряет, и она, владея одной чёрной краской, целую банку на Виолетту выльет, дав понять, что всё закончилось.       Крест на счастье и на себе ставить можно без раздумий. Резкий толчок из мыслей навязчивых вырывает, и Вилка стонет протяжно, радуясь, что Крис осталась. Её длинные и ловкие пальцы скользят грубо, а Малышенко набухшими сосками о спинку дивана трётся и сама на пальцы насаживается.       Пот по татуированной коже стекает капельками, а Кристина смотрит на это завороженно и думает, что девчонка хороша до невозможности. И личиком симпатичная, и фигуркой, вот только тараканов в башке целая стая, которую хрен вытравишь.       Внутри Виолетты так горячо и узко, что Крис щёку собственную кусает изнутри от возбуждения. Чувствеет, как нижнее бельё намокает, прилипая к коже, и скорость толчков увеличивает, желая поскорее расправиться с Вилкой.       Кристину её стоны завораживает неосознанно, но они такие громкие и развязные, что Захарова произносит с улыбкой:       — Будь тише, малышка.       Малышенко лишь громче становится, и Крис ладонь к губам её прижимает, ругаясь:       — Я же сказала, бля, тише будь. — и пальцы раздвигает, царапая тугие стенки влагалища ногтями. Через секунду сдвигает вновь и скользит быстрее, пока Вилка ей в руку стонет, чуть ли не кусая. Её язык Кристинину ладонь гладит, щекочет кончиком, что смех вызывает недобрый.       — Позже я найду твоему языку другое применение.       И, совершив ещё несколько грубых толчков, с хлюпом пальцы вынимает, перемещая те на клитор. Круговыми движениями стимулирует и усмехается, поняв, что Виолетта уже на грани. Её потряхивает заметно, и когда оргазм сотрясает её тело худое, она голову на плечо Крис откидывает.       Дыхание выровнять пытается, но Кристина, вытерев мокрые пальцы о юбку девчонки, не даёт сделать этого. Она резким движением девчонку на пол ставит и взглядом подавляющим на колени вынуждает опуститься.       Малышенко, тяжело дыша, на Крис смотрит снизу вверх и в который раз убеждается в том, что та прекрасна. Прекрасна в своей естественности и простоте. В грубоватых движениях, которые для Вилки кажутся самыми нежными на свете.       Сняв шорты вместе с бельём и выбросив их пол грязный, Кристина поудобней на диване устраивается и ноги раздвигает широко. За волосы больно рукой тянет и лицо чужое к телу своему приближает, не переставая улыбаться.       А Виолетта её без слов понимает. Руки дрожащие на бёдра упругие кладёт и языком к половым губам притрагивается, что давно уже влажные. Лижет медленно, не отрывая взгляда от Крис, и пальцами кожу сжимает до красных пятен. С огромным удовольствием смазку вылизывает и не обращает внимание на боль в голове из-за натянутых волос.       Вилка реакцией Кристины любуется; та от касаний её языка дрожит, как листья деревьев на ветру, и губу нижнюю закусывает, выгнув брови. Её длинные ресницы при каждом движении подрагивают, и Захарова хватку усиливает, к себе прижимает теснее.       Перед ней девчонка на коленях сидит и угодить старается. Лижет то медленно, то быстро, кончиком языка клитор ласкает и в глаза голубые взглядом невинным смотрит.       Невинность в глазах, а в движениях бесстыдство и умение под всех подстраиваться. Чувствует Виолетта, что Крис кончить готова, и активнее языком двигать начинает. Губами клитор посасывает, а с её подбородка смазка стекает.       У Малышенко всё лицо в смазке. И нос, и губы, и подбородок. Она блестит в полутьме, как и её глаза, и Кристина, заворожённая такой картиной, кончает с громким стоном, всё же вырвав несколько волосинок с головы.       Минута в тишине полнейшей проходит, лишь тяжелое дыхание Захаровой в комнате слышится. Вилка всё у неё в ногах сидит и смотрит неотрывно, улыбаясь.       Поцеловать её хочет до одури, прижаться к телу крепкому, и, не сдержав себя, к Кристине тянется. Почти к губам чужим, желанным прикасается своими, но ей щёку подставляют и шепчут хрипло:       — Поцелуев больше не будет.       И толчок в грудь. Вилка вновь на полу грязном оказывается и не понимает, что происходит. Из горла тихие слова вырываются, пока Крис на себя одежду натягивает шустро:       — Почему?       Опять глазами щенячьими смотрит, опять скулит как дворняжка. А Кристина, получившая своё, раздражение выплёскивает, надвигаясь фигурой грозной:       — Ты, блять, спрашиваешь почему? Ща отвечу.       И щёки в ладонях сдавливает, проговаривая прямо в губы:       — Ты, малышка, некрасивая, неумная, неинтересная. В тебе ничего особенного нет. Ты ничего не умеешь, и у тебя нихрена не получается. Всё, что ты можешь делать, это просто раздвигать ноги при любой возможности и колёсами закидываться.       Словами, что были произнесены ранее, убивает и слёзками любуется, что ручейками стекают по лицу бледному. Какая же она жалкая.       Виолетта из рук вырывается, падая на спину, и лицо в ладонях прячет, стыдясь слёз. Плевать, что пол холодный и грязный, плевать, что она почти голая. Она снова не тому человеку доверилась и проебалась. Тайну свою доверила, болью поделилась, и снова об неё вытерли ноги и посмеялись.       Ничему жизнь не учит.       Плачет беззвучно, подтянув колени к груди, и рыдания громкие сдерживает, надеясь на то, что Кристина уйдёт молча. Но плохое состояние девчонки её не волнует, и она ломает окончательно, чётко и громко произнеся:       — Ущербная.       Хлопок двери, и рыдания, похожие на вой дикий, разрывают Виолетту в клочья.