Останется в Бездне

      На станции водяного метро «Бездна» своя атмосфера. Свои правила, свои сюжеты, свои существа. И, как у любого другого, это подземелье имеет свои собственные причуды, какие не найдешь в любом другом каньоне, не поймаешь в найденном ущелье, не заметишь даже в самых глубоких пещерах. Но как у каждого произведения искусства есть свой создатель, у этой пещеры имелся ее облагораживатель, архитектор, художник. Он многими днями и ночами выделывал стены, садил белоснежные цветки, строил огромные чаши великанов, а сейчас стоял в своем домике, раскладывая вещи по сундукам и прислушивался.       Звуки «Бездны» загадочны и уникальны. Нигде более так четко не услышишь шелест многочисленных лепестков, редкие тихие всплески воды, потревоженной осыпавшимися с потолка камнями, скрип досок, встроенных в дом.       И как слышны истинные звуки «Бездны», так и громки инородные, что абсолютно не могли сами собой возникнуть в пещере. Слишком чужд для нее звук липких, шаркающих шагов по деревянной тропинке, поднимающих уставшее тело по высоким ступеням дома. Не вписывается и скрип двери, означающий кого-то чужого, проникнувшего в обитель хозяина пещеры и идущего прямо по направлению к нему.       Он ждёт. Ждет когда приближающиеся шаги остановятся перед дверным проемом, когда звуки бездны встанут на задний план, потому что громче всего будет звучать дыхание, прерывистое дыхание в паре метров за его спиной, что будет заглушено словом       — Дим…       Диамкей не оборачивается на подрагивающий голос, но закрывает сундук и застывает, положив руки на крышку и глядя на железную защелку.       — Да, Обси?       Он спокоен. Когда он отвечает, он чуть поворачивает голову чтоб были слышны его слова. Его голос как всегда нежен, приветлив, но нет той обыденной игривости, которая могла бы настроить разговор в шутливое русло, сейчас не время.       — Я…       Диамкей его не торопит. Вероятно, это что-то очень важное для него, раз он так волнуется. Скорее всего сейчас сжимает-разжимает руку, смотрит в сторону, вздыхает, пытается подобрать для своего вопроса слова. Дима не видит, но почти уверен, потому что слышит тихие скворчания грязи и учащенное дыхание за его спиной.       — Ты… Если не хочешь, можешь не отвечать…но…       А это уже интересней. Обычно таких фраз не услышишь от Обсидиана, который уверенно спрашивал какие-то ресурсы, предлагал помогать, даже приходил просто проведать, спросить как дела, провести вместе время.       Сегодня все по другому. Тайм нервничал, осторожничал, его голос подрагивал. Это было что-то непростое. Что-то связанное с ним самим.       — Как… Как отреагировали другие на твое превращение в вампира?       Он выпаливает это и замирает. В тот момент замирает и Диамкей, задумавшись над вопросом. Его мысли погружаются в пелену прошлого, сразу всплывает воспоминание о боли и страхе, о предательстве и обиде, о негодовании и гонении. За такое количество лет эти воспоминания до сих пор ощущались как свежие раны. Многие лица забывались, стирались из памяти, но от крика полного ненависти остался противный шёпот, забившийся в углы песок, который периодически попадал в обувь и мешал ходить в тех самых неприятных снах.       — Каждый реагировал по-разному, ну, ты понимаешь, бывали терки — тут хлеб не поделил, там подшутил неудачно… Но и то общество другое, о принятии вампиров и речи быть не могло. Кто в здравом уме решит приютить злобное страшное высасывающее жизнь существо?       Последние слова слетели с такой усмешкой, будто он рассказывал не историю своего изгнания в прошлом, а какую-то детскую шутку, что уже просто не кажется такой смешной как в беззаботное время.       Он решает повернуться       — А впрочем, к чему такой вопрос, Обси?       Но не успел Диамкей и договорить фразы, как перед его глазами предстал сам Обсидиан Тайм. Нет, это не была серая растекшаяся куча грязи с запахом болота, своими отростками и неровной неустойчивой формой напоминающая около-человека.       Это был разбитый изнутри Обсидиан, что мучался под весом своих мыслей и тревоги. Он боялся что его будут сторониться, прогонят, что от него отвернутся из-за страха быть съеденным заживо, хотя все — его слова, действия, реакция организма указывала лишь на то что он ел только неживую прогнившую за столько времени плоть.       — Так вот значит как…       Но на лице Диамкея нет ни единой тени ужаса, страха или отвращения. Более того, он еще и подошел ближе, чтоб с нежностью заглянуть в единственный видимый глаз который ещё не был затянут грязью.       Было что-то сокровенное, что-то личное в том что Обсидиан пошел со своими внутренними терзаниями к нему, и Дима это понимал. Но важно было осознавать, что это не был только что обращённый вампир, которого лучше всего было бы спрятать от глаз разъярённой толпы и поберечь неделю-две чтоб тот до конца осознал себя и справился со всеми стадиями принятия, это был Обсидиан, которому из этого списка не подошло бы ровным счетом ничего. Его не нужно было прятать, скрывать, оберегать, нужно было только чуть приоткрыть шторы, пустить на карту лучик света и легко подтолкнуть в сторону выхода из глубокого темного леса.       — Обси, ты не монстр, ты не в том обществе, тебя не прогонят за любое что хоть малость отличается от них, — говоря эти слова, Диамкей подходил ближе, смотрел на руки Обсидиана, брал их в свои, вновь поднимал взгляд на его лицо. — Ты все такой же Обсидиан как и раньше: все также любящий котиков и строить заводы, все также ненавидящий природу и что с ней связано, все также одержимый грязью Обсидиан, но теперь еще и одаренный способностью попробовать «богатый внутренний мир» нежити       Вместе с вылетом небольшого каламбура, его губы впервые за это время складываются в долгожданную улыбку, и эти слова с выражением лица в тандеме заметно разряжают воздух вокруг.       Диамкей ведет руками выше по чужим, скользит по грязи без мысли что она попадет под красные ногти, заводит ладони за его спину, нежно и медленно ведет по ней рукой вверх-вниз, прижимается, обнимает, не боится запачкаться. Он чувствует как руки медленно поднимаются и, чуть поколебавшись, взаимно обхватывают, завершая круг объятий.       Неизвестно насколько долго или коротко они так стояли — в тот момент время потеряло свою силу, а всё кроме друг друга — смысл. Каждый получил то что в чем так долго нуждался и приобрел кое-что гораздо бо́льшее, чем могли показаться слова или объятия.       Возможно, даже слова были излишни, они, вылетая из губ, становились услышанными тем, кто понимал их, он был понятым. Они, исполнив свое предназначение, умирали, а к их лёгким, рассыпающимся телам протягивались длинные цепкие руки Бездны и утаскивали в Ее черную, непроглядную глубь.       

      То, что было в Бездне — навсегда останется глубоко в Бездне.