Солнце

Кагая улыбался. Постоянно и так тепло, умиротворенно, почти счастливо, что Мудзан в лучах этой улыбки мог греться, вместо солнца. Кагая улыбался в любой ситуации, когда ему было хорошо и когда ему было больно, когда он был счастлив и когда ему хотелось плакать. Всегда. И когда Мудзан сидел с ним рядом на футоне, аккуратно поправлял одеяло, чтобы не слетело, а Кагая все равно вскакивал с места, садился и начинал разговаривать с ним, смеяться. Мудзан мог только смотреть, потому что никак не мог выразить словами то тепло, что разливалось в груди от одного только взгляда на Кагаю. Он был словно солнце. Его собственное солнце, и начинало казаться, что настоящее уже не нужно. Зачем оно ему, если он может быть счастлив рядом с самым светлым в мире человеком? А Кагая смеется над какой-то его шуткой, а потом внезапно цепляется пальцами за юкату на груди, его брови и линия губ болезненно заламываются, и он тянется к платку, чтобы прижать его ко рту и крови не было видно. Он не хочет, чтобы кто-то узнал, насколько ему на самом деле больно, насколько плохо и он отодвигается от Мудзана, закрывается от него всем телом. — Ну что ты делаешь, зачем отворачиваешься? — демон только тянется руками к чужому плечу, надеясь, что прикосновение хоть как-то поддержит. — Это же кровь... — Да кому нужна твоя кровь, ты больной, тебя даже есть не хочется, — Мудзан смеется, пока не понимает, что Кагая говорил серьезно. И он почти уверен, что Убуяшики не за свою жизнь боится, а просто не хочет доставлять ему неудобства. Кагая быстро перестает кашлять, убирает платок от губ, только дрожит всем телом и непонятно как все еще сидит. А Мудзан только вздыхает и сам давит на чужие плечи, укладывает обратно на подушку и накрывает одеялом. Кагая, кажется, волнуется, что это будет невежливо. А потом улыбается ему, так спокойно, словно ничего не произошло, и тихо благодарит, как будто он что-то сделал, чтобы помочь. Мудзан не может понять, как можно быть таким, когда по лбу расползается гниющее пятно болезни, когда пальцы и губы все еще дрожат после приступа, когда на глазах еле заметные слезы от боли. Он наклоняется и осторожно целует Кагаю. Интересно, тяжело ли солнцу постоянно светить? *** Когда проходит полгода или чуть больше, Мудзан все также продолжает навещать Кагаю. Но как он может перестать? Только вот иногда он подолгу занят, и их ночные встречи приходится откладывать, откладывать, а потом снова откладывать, потому что хоть Кагая и готов встречаться с ним каждую ночь, у Мудзана по ночам бывает слишком много дел. И так может пройти целый месяц — вот как сейчас. У него что-то защемляет в груди (может быть одно из сердец?), когда он видит, как быстро прогрессирует болезнь Кагаи. Теперь почти половина лица — весь левый глаз, даже часть щеки и лба — покрыты светлыми фиолетовыми пятнами, а по краям маленьких ранок с отмирающей кожей темнеют корочки запекшейся крови. Он прикусывает губу, глядя как Кагая безуспешно пытается делать вид, что не волновался за него этот месяц, и что болезнь ему самому совсем не мешает. Только Мудзан замечает, как странно Убуяшики теперь поворачивает голову, постоянно, на каждое его движение. Немой вопрос повисает в воздухе, и Кагая все-таки отвечает через некоторое время: — Я ослеп на один глаз из-за болезни, и, думаю, скоро то же самое случится и со вторым, — а потом поворачивается к Мудзану и, боже, улыбается. Умиротворенно, даже счастливо, так, что Мудзан, глядя на него, непроизвольно отвечает робкой улыбкой. Потом замечает это и плотно сжимает губы. — Не волнуйся за меня, я постараюсь быстро научиться всему заново, не имея возможности видеть. Думаю, это будет сложно, но... делать-то мне больше нечего. А ты не переживай, я буду в порядке. «Да как ты можешь быть в порядке, если ты теряешь зрение? Как ты можешь быть в порядке, если я сразу вижу, как тебе больно? Как ты можешь быть в порядке, если ты почти гниешь заживо? Почему ты продолжаешь улыбаться?», — Мудзан хмурится, прикусывает губу, но все-таки молчит. Кагая не может ему врать, а если и врет, то у него есть причины. Так что он просто тянется к чужой руке и аккуратно сжимает ее в своей, словно это чем-то поможет. Кагая в ответ придвигается ближе к нему и обнимает, положив голову ему на плечо, и Мудзану сразу становится так тепло, что он теряется. Кагая солнечный, светится улыбкой и согревает, когда прижимается горячими губами к мертвенно-холодным губам Мудзана, когда горячими руками сжимает чужие ледяные ладони. Мудзан хочет раствориться в этом тепле. Интересно, тяжело ли солнцу постоянно гореть? *** Проходит почти полгода и Кагая слепнет на оба глаза. Он теперь дергается каждый раз, как слышит шаги или голос, продолжает оборачиваться на любой звук, только потом уже понимая, что все-равно ничего не увидит. Он быстро учится различать всех по голосам, и детей, и Столпов, и учится улавливать в общем шуме спокойный, мягкий голос Аманэ, и заново учится ходить, не натыкаясь на предметы, и писать, и есть. Он привыкает к постоянному ощущению чужих рук в своих собственных, когда его поддерживают или ведут, и скоро сам ориентируется по поместью без помощи детей. Он почти не волнуется. По крайней мере, Мудзану так кажется. Кагая быстро научился отличать его шаги всех остальных, только теперь постоянно держит его за руку. Мудзан совсем не против, только боится навредить, задеть ногтем одну из красноватых язв на коже, поэтому все чаще бережно подносит чужие ладони к губам, прикасаясь мягкими сухими поцелуями. Кагая сначала смущается, потом смеется, и теперь улыбается, каждый раз, когда он так делает, и перестает вырывать руки из осторожной хватки, и говорит, что это приятно — из-за крови, из-за болезни, его тело постоянно горячее, а губы у Мудзана ледяные. Кибутсуджи в ответ кидает на Кагаю самый заботливый из взглядов, на которые он способен, и улыбается уголками губ. И только потом понимает, что Кагая уже никогда этого не увидит. Убуяшики придвигается ближе и, подавшись вперед, берет его лицо в свои ладони, а потом неаккуратно целует, проводя языком по его губам, почти грязно, и Мудзан вздрагивает, замирает на секунду, а потом отвечает, бережно приобняв Кагаю за плечи. Тот начинает улыбаться в поцелуй, и в итоге быстро прекращает его, рассмеявшись. У Кагаи привычка такая, смеяться не от шуток, а от счастья. И Мудзан, глядя на чужое довольное лицо уже не может сдержаться. Губы начинают мелко дрожать. Он изуродовал свое собственное тело, пытаясь приблизить его к идеалу, к бессмертию, что уже не знает, сможет ли когда-нибудь заплакать. А Кагая принял в наследие все самое плохое, что мог дать ему род, и теперь, находясь так близко к своей смерти, продолжает улыбаться. Мудзан смотрит на него и думает, что в этот момент мог бы отдать все что угодно, даже собственное сильное тело, чтобы Кагая снова мог видеть. Чтобы он мог читать свои книги, продолжать радоваться, глядя на весенние цветы, на деревья, чтобы он мог наблюдать за облаками и приходить в ближайший город посмотреть на фонари и фейерверки по праздникам. Он хочет, чтобы Кагая жил спокойной жизнью простого человека и никогда не слышал о демонах и о Кибутсуджи Мудзане. И чтобы Кагая жил дольше двадцати трех лет. А Убуяшики касается его руки своей и тихо просит выйти с ним на крыльцо дома. Мудзан сразу же вскакивает, помогает подняться Кагае и за руку ведет его наружу, по пути накидывая на чужие плечи свой пиджак. Сам он плохо понимает, холодно на улице или жарко, но Кагае еще простудиться не хватало. Снаружи светит тонкий месяц, серебрит кроны деревьев вокруг дома и блестит на переливах маленького ручейка в саду. Кагая полной грудью вдыхает прохладный, сладковатый воздух летней ночи и замирает, окидывая взглядом сад. Он слышит тихий звон ручья, шелест деревьев и слабое стрекотание в траве, и чувствует кожей теплый ветерок. Вот только не может уже вспомнить, как выглядит его сад — раньше он почти не обращал внимания на его детали, просто смотрел и видел перед собой все, что сам и с помощью Аманэ посадил и расставил по своим местам. А сейчас он помнит, что у ручья должны быть большие круглые камни, что прямо напротив крыльца растут яблони, что слева Аманэ разбила маленькую клумбу. Но он смотрит и не видит ничего из этого. И внезапно его поражает одна мысль, и он резко поворачивается в сторону Мудзана, словно надеясь, что знакомый, такой дорогой образ сейчас внезапно появится среди окружающей его темноты. Кагая помнит, у него темные кудрявые волосы, почти доходящие до плеч, бледная кожа, на которую всегда так красиво ложатся лунные лучи, у Мудзана яркие рубиновые глаза, которые словно светятся в темноте и... — Ты в порядке? — голос Кибутсуджи звучит совсем рядом, а его ладони касаются горячих щек Кагаи. Он, наверное, теперь стоит еще ближе чем раньше, и его глаза, наверное, горят беспокойством, как это часто бывает. Кагая ужасно хочет вспомнить, как это выглядит, как Мудзан смотрит на него, как в этот момент заламываются и хмурятся чужие брови, как приоткрываются губы. Не получается. — Да, да, не волнуйся, — Кагая все смотрит на него своими светлыми глазами и выглядит так, как будто готов заплакать. Мудзан улыбается ему, мягко целует в уголок губ, и это, кажется, помогает. Кагая отворачивается, опускает взгляд. — Только расскажи мне, пожалуйста, как выглядит мой сад. И Мудзан, который только перестал переживать, чувствует, как у него снова замирает сердце. Интересно, тяжело ли солнцу греть целый мир в одиночку? *** Мудзан никогда не приходит по приглашению — знает, что Кагая всегда рад его видеть. Да и как им общаться, не через воронов же? Пару раз, конечно, ему не везло и приходилось прятаться от Аманэ или детей, но в целом все было нормально. А сейчас... Дул холодный ветерок, так что Мудзан твердо решил ни за что не выпускать Кагаю на улицу. В доме тоже воздух есть, а в такую погоду гулять или даже на крыльце сидеть — заболеть недолго, особенно для Убуяшики. А, ну конечно, у него еще и дверь на улицу открыта. Мудзан со вздохом закатывает глаза — Кагая совсем о своем здоровье не беспокоится. А потом Мудзан слышит тихий, давящийся кашель и ускоряет шаг. Кагае опять плохо? Но когда он подходит к комнате, кашель стихает, а вместо него раздаются всхлипы, уже громче. Когда Мудзан входит он видит Кагаю, который лежал, плотно закутавшись в одеяло, отодвинув от себя платок и уткнувшись лицом в подушку. Сначала Кибутсуджи хочет постоять немного и подождать, чтобы Кагае не было неловко, а потом сам себя за это ругает: какая неловкость, помочь надо, если так волнуешься. Он подходит ближе и опускается на футон рядом с Кагаей, наклоняется к нему, аккуратно дотрагивается до плеча, зовет по имени, а потом: — Солнце, не надо так, — само вырывается, а он даже не замечает, потому что Кагая наконец-то поворачивает к нему заплаканное лицо с раздраженной, кровоточащей кожей, с сильно разодранными язвами в нескольких местах. — Тише, тише, ты так себе только больнее сделаешь. Не надо так лежать, ты себе навредишь. Ладно? — Я уже привык, — но все-таки разворачивается нормально, ложится на спину и обращает в сторону Мудзана светлые глаза. Может быть, промахивается с направлением взгляда на пару сантиметров, но главное, что слушает. — Ты только не... Мудзан прерывает его мягким поцелуем в уголок губ. Потом еще один в челюсть, и в щеку, и снова едва коснуться губ, и в итоге Кагая расплывается в довольной, слегка смущенной улыбке. — Ты назвал меня Солнцем, — он ловит руку Мудзана около своей щеки и подносит к губам запястье. Слезы на глазах все еще есть, и боль никуда не делась, но вместе с Кибутсуджи как будто бы пришло спокойствие. — Тебе подходит, — Мудзан улыбается, глядя как Кагая приходит в себя. Он не хочет спрашивать, что случилось — итак понятно, что ничего конкретного. Он знал Кагаю, тот быстро решал всевозможные проблемы, но иногда сталкивался с тем, что ему не по силам. Например, болезнь. Или собственное сознание, на протяжении многих лет говорящее ему, что он бесполезен. Мудзан знал Кагаю слишком хорошо, чтобы у него оставались вопросы. — Я не уверен, — Убуяшики медленно покачивает головой, все еще держа руку Мудзана в своей. Его это успокаивало. А потом он снова прижимает чужое запястье к губам, потом поднимается повыше и целует костяшки пальцев. Мудзан удивленно дергается, но руки не убирает. Кагая довольно улыбается. — Всегда хотел сказать, что мне очень нравятся твои руки. Просто раньше я никак не мог подобрать момент, а сейчас решил, что скажу просто так. На всякий случай. — На какой всякий? — Кагая отводит глаза, и Мудзану становится не по себе. — Не надо говорить так, как будто ты завтра умрешь, у нас еще много времени, чтобы сказать друг другу все, что нужно. — Не завтра, но... — Кагая делает многозначительную паузу, а Мудзан чувствует холодок, пробежавший по спине, а потом закравшийся прямо в грудь. Ну нельзя так, нельзя. А Кагая отпускает его руку и отворачивается. — Не много. Мне очень многое хочется успеть сделать, но я боюсь, что не получится. Прости, что так получается, и звучит это, наверное, глупо. — Совсем нет, — Мудзан подсаживается ближе и осторожно возвращает ладонь Кагаи в свою. Глубокий вдох. Такое ощущение, что Убуяшики всю свою жизнь только и делает, что готовится в смерти. — Я хотел покататься с тобой на лодке под луной, и хотел отрастить волосы, чтобы ты мог их мне заплетать; и я хотел отвести тебя в кафе и купить тебе все твои любимые блюда, и хотел гулять с тобой по ночному городу долго-долго, а потом отнести тебя домой на руках, когда устанут ноги; и я хотел собрать вместе с тобой фрукты в твоем саду, и хотел, чтобы мы вместе встретили рассвет, здесь, на твоем крыльце, и я бы лежал на твоих коленях и мог бы не прятаться. И я хотел и хочу сделать с тобой еще множество вещей, и сказать тебе еще тысячу слов. — Но ведь так не получится, — Кагая качает головой, хмурится, но все равно улыбается. Ему приятно это слышать. Он тоже много чего хочет, но никогда не может об этом сказать. — Тогда мы можем встретиться в нашей следующей жизни и... — А ты уверен, что получишь нормальное перерождение? Мне бы не хотелось целоваться с жуком, знаешь... — Неважно, — Мудзан прикрывает Кагае рот ладонью, а потом кидает на него недовольный взгляд. — Так вот, мы встретимся в нашей следующей жизни и тогда сможем делать все, что захотим и... — А совсем все, или будем соблюдать закон? Или... — Помолчи, — Мудзан снова закрывает Кагае рот рукой, но тот начинает смеяться и руку приходится убрать. Кагая смеется громко, долго, широко улыбаясь. Мудзан в итоге не выдерживает и начинает смеяться вместе с ним. Их обоих уже мало волнуют холодный ветер, перерождения и все слова, что они хотят друг другу сказать. Зачем быть счастливыми в следующей жизни, если можно просто смеяться вместе в этой? Она совсем не идеальна, но разве это важно по сравнению с тем, что они встретились и влюбились? Кагая боится, что не успеет чего-то сказать, но ведь Мудзан и так знает самое главное. А Мудзан искренне надеется, что и Кагая не завтра умрет, и он сам жуком никогда не станет. Они смеются. Может быть, Солнцу для счастья просто нужна Луна рядом?