Здесь был Курт

... Она стояла на крыше девятиэтажки, высоко подняв руки к небу. В руках ее сиял цветок лотоса. Видел ли его кто-то из людей? Вряд ли. Только она сама: она ведь и вырастила этот цветок. Не в горшке - в своей груди. Зато этот цветок видели черные змеи, которые ползли из окон девятиэтажки на крышу. Ползли, чтобы сожрать его. Спасение от них - только на крыше. Повыше поднять руки, повыше подтянуться на цыпочках - выиграть хоть несколько сантиметров и спасти то, что растила она в себе всю жизнь! Змеи - сзади, справа, слева! Только впереди их пока нет - у самого края крыши! Успеть туда, пока не добрались... В ее комнате осталась фотка Курта Кобейна. На подставке, на табуретке, уставленной лекарствами. Когда ей было плохо - она пододвигала табуретку поближе к постели и приглашала Курта присесть на краешек. Или прижималась к нему в постели. Курту ведь еще хуже было, когда у него болел желудок, когда он гасил эту боль героином, когда его ломало после героина... Когда его предавали самые дорогие ему люди! Но если Курт и в этом состоянии продолжал сочинять и петь - значит, и она справится. А если не справится - значит, смерть сделает их с Куртом ближе. ... Я ищу эту девятиэтажку двадцать семь лет спустя. Этих двадцати семи лет хватило бы на целую жизнь: пусть и короткую, но яркую, как у Курта Кобейна. Город моего студенчества изменился до неузнаваемости за эти двадцать семь лет. Новые проспекты, парки, памятники... Е***еня вроде тех, где стоит та самая девятиэтажка, сносят. Но мне интересны не новостройки, по которым теперь гид водит иностранцев. Мне интересны е**еня моей юности. Я хочу успеть прежде, чем доберутся до той девятиэтажки, до той крыши, до той комнаты, где остался портрет Курта...