Свадебные одеяния Инсину к лицу.
Они делают его краше. Его легкий, красный румянец медленно разливающийся по лицу бесследно тонет в алой вуали, делая его недоступным для созерцания. Движения его нежны и грациозны, подобно водяной лилии на легком ветру его покачивает от сладского байцзю и волнения.
Это был воистину потрясающий день. Морозное цветение хайтана и дикой сливы завораживало. Мелкий, невесомый снег боле походящий на сажу оседал на землю так тихо, что вокруг зиял не только холод, но и приятная, мелодичная тишина. Они находились в действительно красивом месте, где вокруг кроме скалистых гор, да редких деревьев не было никого. Лишь они и старенький, покосившейся, но вполне пригодный для свадебной церемонии храм.
Цзин Юань сам выбрал это место. В дали от мирской суеты, да бесчисленного вороха проблем, что наверняка бы застал их до обиды невовремя. Проблемы, да опасности сами следовали за квинтетом попятам не давая свободно выдохнуть. Что бы ни произошло сегодня, решится оно лишь завтра. Отвлекать их нельзя.
Цзинлю выглядит самой недовольной, но молчит в сухую добивая кувшинчик байцзю. Рядом с ней развалилась плачущая от радости Байхэн, что едва сдерживала непреодолимые позывы подбежать, да обнять своих маленьких шиди. Женщина извивалась, лицо ее беспощадно косилось, пока сама она выплакивала последнюю каплю влаги, что была в ее опустошенном организме. Не было лишь Дань Фэна. Он бессовестно опаздывал, но друзья его привыкли ждать. Жаль лишь день не был бесконечным.
Соловьиная трель громко расходилась по долине. Медленно, почти сладко затекала в уши каждому присутствующему, как бы сильно кто-то не хотел отстраниться от этого. Коротали время как могли, без Дань Фэна им не начать, сидеть и ждать его было в высшей степени скучно. Инсин с Цзин Юанем без зазрения совести играли в салочки. Украв у недовольной учительницы ее излюбленную повязку Юань все жульничал бесстыдно подсматривая за бегающим подле него возлюбленным. А-Синь был беззаботен и весел, его мелодичный смех западал в самое сердце, пока душа его отдыхала, нежась подле персикового источника.
Возлюбленный его все изворачивался, да насмехался над ним, пока не был вероломно заключен в почти удушающие объятия, что на короткий миг подняли его высоко над землей. По долине прошелся короткий, высокочастотный импульс, который почти сразу был заменен на очередные раскаты беззаботного смеха и рукоплесканий.
— Гэгэ, не честно, ты подглядывал! — Инсин игриво сдергивает повязку с чужих глаз, стараясь уличить возлюбленного во лжи.
— Ха-ха. Умей проигрывать, я ни в ко-о-о-ем случае не подглядывал. Или ты думаешь, что я настолько плох, что и стрелу на излете не поймаю?
— Да, не поймаешь. В последнее время ты, что-то много себе льстишь Юань. — Возлюбленные почти одновременно повернулись к Байхэн, что насмешливо, почти с присущей только ей сладкой игривостью вставила свои рассуждения. — Вы стали такими большими, мальчики. Я не успеваю следить за вами.
Женщина медленно поднялась своей изящной ногой будто бы случайно пихая Цзинлю в бедро. Ее рука дрогнула, вино оказалось на одеждах, а глаз великолепной наставницы непроизвольно дернулся. Легким движением кисти она потянула Байхэн за хвост, от чего та с коротким смешком вскрикнула.
— А-Лю! — Женщина засеменила на месте. — Это был намек на то, чтобы ты тоже сказала им, что-то приятное!
Сквозь короткое мгновение трое из пяти разразились громким, несдерживаемым смехом. Громче всего смеялся Инсин. Лицо его покраснело, а сам он даже уперся на жениха, дабы попросту не согнуться. До Цзинлю далеко не сразу дошло, что же их так насмешило, когда ответ стал очевиден, женщина еще раз дернула Байхэн за хвост.
— Если вы думаете, что я не могу сказать ничего хорошего, то ваши заблуждения будут неверны и оскорбительны. — Положив пиалу на землю она в два шага поравнялась с женихами. — Я не могу желать вам долгой и счастливой жизни, ибо мне извес…
На губы наставницы легли изящные руки лисицы, что с лицом растерянным, и смущенным, оттащила Цзинлю от учеников, что к тому времени пережив всевозможную палитру эмоций уже обхохатывались сжимая друг друга в демонстративных объятиях.
— Ох, бедная, несчастная Цзинлю! Перегрелась она под светом этой жаркой звезды и опять начала бредить! — Байхэн усадила женщину на землю, почти силой всовывая ей в руку пиалу до краев наполненную байцзю.
Наставница их никогда не отличалась умением правильно излагать мысли. Безусловно, она могла поднять боевой дух, да так, что безногая, слепая птица будет до последнего биться за Лофу, но этого всегда было мало. От наставницы хотелось слышать похвалу и одобрение, самые простые, слова, что давались даже попугаям, но значение которых все никак не могла понять Цзинлю. Она правда старалась, за это ее и ценили. Ее безусловная любовь и преданность это то, что объединяло их заоблачный квинтет, и если так получалось, что в купе с этим она просто не могла выразиться верно, они на это легко прикроют глаза.
Цзинлю прощалось все. Байхэн тем более.
Инсин так и не осмелился сказать правду о том, что лисица тут не просто гостья. Женщина была той у кого они и собирались просить благословения на столь священный обряд, что никак не мог пройти без одобрения правильно. Она подобна для них матери, для всех них, даже наставница медленно таяла перед ней, подобно острому кубику соленого льда.
Дань Фэн опаздывал, Байхэн начинала переживать, а Цзинлю раздражаться. Юаня и Инсина это не волновало вовсе. Они будут ждать друга хоть до следующей луны, точно зная, что даже за смертной чертой он точно явит им свой холодный лик, молчаливо желая лишь счастья.
Звезду на ними медленно начали пожирать горы. Близился закат, поле вокруг ними взрывалось от ярких вспышек света, что порождали светлячки, ветер усиливался, а вино в пиалу Цзинлю подливалось все активнее. И ощущение было, словно одни они на этой планете, будто эта утопия принадлежит лишь им, и никому больше. Ни городам, ни странам, ни властителям и океанам, а только квинтету, что наконец дождался опоздавшего.
Дань Фэн вышел из-за самого дальнего дерева. Лицо его было на редкость расслабленным и спокойным. Он шел медленно, статно, но не удерживал прежнего надменного выражения, лик его был светл и улыбчив, а веки чуть щурились, под натиском светлячков, что видимо решили светить в глаза именно опоздавшему видьяхаре. Байхэн заметила его первой, громко хлопнула в ладоши, резво подскочила сильно толкая дремлющую Цзинлю.
— Мальчики! — Подобно оленям в свете фар, возлюбленные уставились на лисицу, да с таким виноватым видом, словно не целовались они в сторонке, а заражали марой поля!
Когда взгляд Инсина выцепил в далеке рогатый силуэт, он первый понял, что произошло. Цзинь Юань от радости созерцания своего дорого друга, даже разжал крепкие объятия, буквально сдергивая жениха на землю. Борясь с каким-то странным желанием налететь на Дань Фэна, блондины безоговорочно капитулируют, почти сбивая землю из-под ног видьяхары. Тот отступает лишь на пол шага, две пары рук хоть и сдавливают кости до тихого скрежета, но ничего кроме немого трепета это вызвать не в силах. Маска сброшена, руки брюнета ложатся на спины его шиди.
— Мы тебя ждали, шисюн! — Дракон густо залился краской.
— Я спешил. Только вот заставляя вас ждать, я все думал, сколько в конечном итоге вы найдете во мне недостатков. — Поговорка вырвалась быстрее, чем Дань Фэн понял всю ее неуместность. От собственного невежества, видьяхара даже тихо цокнул, закатывая блеск своего аквамаринового взора.
Подвыпившая Байхэн не заставила себя долго ждать. Врезалась в них подобно стреле, да сдавила всех объятиями так сильно, что Инсин даже непроизвольно охнул. В его ногу, что-то очень больно уперлось, опустив взгляд ниже, понял, что это старое эрху, которое дракон зачем-то притянул с собой. Вылетевший сам с собой вопрос не заставил себя ждать слишком уж долго.
— Зачем это?
А Дань Фэн будто бы только и ждал, когда у него спросят за причудливый инструмент. Лицо его чуть расслабилось, тишину прекрасного вечера расколол его мелодичный голос, чуть охрипший от недавней лихорадки.
— Свадьба без музыки — это все равно, что яйцо без соли. — Мудро, а главное в тему, но следовало чуть разбавить мудрость, ибо далеко не всем суждено понять его светлые мысли. — Вкусно в общем, но не то.
Байхэн даже хрюкнула от смеха, исходясь в звуках, то ли мифического цилиня, то ли чайки, что обитала в курильнице, подле приюта звездных яликов. Байцзю в лисьих лапах — действительно пагубная вещь. Она выхватила у дракона эрху, в два коротких шага оказавшись возле Цзинлю, что к тому времени прикончила почти весь кувшин вина и каким-то странным, преступным взглядом засматривалась на второй. Допить последнюю пиалу ей не дали, сунули в руки эрху, да громко хлопнули в ладоши.
— Играй, А-Лю, играй!
Женщина демонстративно вытерла очередную пролитую на платье пиалу, перехватил инструмент, села в позу совершенно непристойную, но крайне удобную для игры. Инсину тогда подумалось, как бы она со злости не пообрывала струны, но с самим инструментом Цзинлю обошлась осторожно. Ее длинные, изящные пальцы несколько раз аккуратно скользнули по грифу, взялись за смычок, да наконец вычленили первый, протяжный звук. По началу он походил на скрип половиц, да завывание ветра в заброшенной, заоблачной ханьши, потом разложившись на складные ноты наконец стал похож на музыку.
Байхэн громко хлопнула в ладоши потянув Инсина и Юаня за собой, почти силой толкая их друг в друга перед небольшим храмом, в курильницах которого уже пахло опалённой травой. Убедившись, что они стоят достаточно близко ее хитрый взгляд вцепился в видьяхару, что отчасти даже растерянно смотрел на лисицу и ее чутка ненормальное поведение в этот занимательный день. Его она поставила напротив женихов, что все никак не могли скрыть преисполненного довольством и счастьем лица. Юань старался скрыться за рукавом, Инсин за вуалью, но хищное сияние их бледных лиц не давало никому обмануться.
— Ты счастлив, А-Син? — Юань не мог сдержаться от подобного вопроса, чувствуя как руку его сжимают сильнее, ему казалось, что он уже получил удовлетворяющий ответ.
— Как никогда.
Женихи опустились на колени, чувствуя как холодная земля пробирает их хрупкие, тонкие кости.
— А что дальше? — Юань не смотрит на него, лишь в пол уха слушая благословения Дань Хэна и Байхэн.
Инсин лишь как-то странно усмехнулся переплетая их грубые, мозолистые пальцы, что далеко не один десяток раз держали в руках чужую погибель.
— А дальше… — Инсин негромко рассмеялся. — А дальше, гэгэ, лишь долгая и счастливая жизнь.
Их тела синхронно согнулись в первом поклоне. Поклон небу казался подобным обычной утренней рутине. Байхэн касается их волос и тела их сгибаются во втором, куда более трепетном и глубоком поклоне. Он адресован родителям. Юань не может не обернуться на Цзинлю, что лишь кивнула надменно усмехнувшись. В глазах ее гордость, да одобрение, холод ее ледяного сердца таял, под натиском блестящего взгляда, что так и видит в ней мать. А она и не против.
Разогнувшись и дождавшись заключительных слов Дань Фэна они совершают третий поклон. Самый долгий и трепетный. Их переплетённые руки сжимаются до побеления, а начать подниматься не хотелось. Степень любви и уважения разрывала все немыслимые приделы. Этот поклон предназначен друг для друга.
Момент затянулся, но никто не осмелился им мешать. Когда они наконец поднялись, Байхэн радостно сунула им в руки доверху наполненные пиалы с вином. Супруги повернулись друг к другу. Одной рукой удерживая пиалу, второй снимая вуаль с раскрасневшегося лица Инсина, Юань мог слышать лишь то, как горячо и громко бьется его сердце. Руки их переплетаются, вино быстро оказывается во рту, разнося по телу букет из всевозможных приятных ощущений.
Откидывая пиалы в сторону супруги вновь оказываются чуть ниже каких-то ненужных приличий. Поцелуй, что начинался в воздухе, закончился на земле. Оба ударились о мелкие дорожные камни, да покатились по траве, пока Байхэн все кружила вокруг них, стараясь бесстыдно, почти преступно недопустимо все заснять. Ее изящный, женственный смех струился по всей долине, пока Дань Фэн и Цзинлю едва сдерживали нежную улыбку.
Сейчас все бесконечно счастливы.
Вино в тот вечер лилось горными ручьями, эрху играла на редкость бодро и громко, пока супруги не сдерживаясь танцевали, а Байхэн только и успевала подливать всем алкоголя, Цзинлю все не выпускала из рук инструмент. Видьяхара к этому времени плотно пристрастился к байцзю, но все никак не мог заставить себя расслабиться полностью. Душе его было легко и весело, пока лицо терзали смутные сомнения.
Его друзья так счастливы, они так свободны и веселы, что хоть каткой черпай из них, что алкоголь, что беспричинный смех. Он так глубоко ушел в свои раздумья, что не заметил как все собрались вокруг лишь его одного. Эрху больше не играла, Цзинлю стояла прям перед ним, пока Инсин протягивал ему пиалу с вином. Приняв от него столь неожиданный дар, он подобно остальному квинтету поднял ее вверх, самым краем тонкого кварца соприкасаясь с другими пиалами.
Сквозь короткий отрезок тишины наполненный тяжелыми раздумьями, Инсин наконец выкрикнул.
— За долгую, счастливую жизнь!
В следующий миг пиалы полностью опустели.
***
А потом все кончилось.
В день когда погибла Байхэн, где-то в миллиардах световых лет от них взрывались звезды. Обломки от них разлетались по космосу и попадали прямо в сердца заоблачного...
квартета. В день когда ее не стало, Инсин в очередной раз лишился матери. Его все метало от грусти к ненависти, а из красных как морозный ликорис глаз, все сочились презренные слезы. Это был первый и последний раз, когда он позволил себе столь недопустимую вольность.
В день когда была убита Цзинлю, где-то далеко, за пределами их мира умирали вселенные, цивилизации и последние, единственные остатки чего-то очень важного в голове Цзин Юаня. Ненависть к себе взвелась внутри в абсолют, и ничего так сильно не хотелось, как напороться горлом на ледяной постамент, что навсегда теперь станет для нее могилой. Где-то глубоко внутри сломалось, что-то непозволительно важное, руки никак не могли перестать дрожать. Холодная решимость стекала по нему чужими кровавыми каплями.
В ночь когда умер Инсин, где-то поблизости отцвело последнее дерево хайтана. Дань Фэн точно не знал когда и как это произошло. Просто, когда он нашел на поле брани его хладный труп было уже действительно поздно. Инсин, что лежал перед ним больше не был похож на человека. Тело его было изрезано и переломано, из ран сочилась черная кровь, что мешаясь с железом и грязью порождало действительно страшное зрелище. А еще с ним был Цзин Юань. Инсин лежал прямо на нем, пока тот находясь в неживом-немертвом состоянии закрывал ему огромную, кровоточащую рану, в том месте, где когда-то билось его пылкое, горячее и живое сердце. Глаза молодого генерала остекленели, пока руки непроизвольно сжимали чужой труп да с такой силой, что изо рта его непрерывно кровило.
Картина побудила видьяхару к действиями. Печать снята, клятва нарушена, смерть необратима.
В утро когда казнили Дань Фэна, молодой генерал остался один. Руки его больше не дрожали. Глаза не слезились, а у груди больше не болело. Разбитый как фарфоровая кукла он привел приговор в действие.
Вместе с дымом последнего погребального костра, в тот день, забылось и имя легендарного заоблачного квинтета.
***
На могильном кургане возвышаются четыре надгробья и пустая, поросшая травой яма. В темноте ночи довольно сложно было разглядеть, что это такое, но заглянув вглубь, можно было обнаружить открытый гроб. На надгробной плите установленной рядом с могилой ничего написано не было.
Прямо в гробу стоял кувшин белого вина обернутый красной, свадебной лентой. Пламенели последние лучи умирающей звезды, лето уносило последние листья дикой сливы.
