***
— Я сделал предложение Люмин, — говорит Тарталья спустя долгое молчание. На душе стало одновременно и легко и гадко, слова вырвались сами собой, будто он уже не мог их удерживать. Мысленно он успокаивает себя: всё равно рано или поздно надо было об этом сказать. Лежащий рядом Скарамучча даже не двинулся, словно не услышал. Или обдумывал сказанное, что, скорее всего, так и есть. Наконец послышался тихий смешок с издевательской ноткой. В полумраке плохо видно, но Чайльд уверен, что парень улыбается. — Серьёзно? — хрипло переспросил он. — Стал бы я шутить над таким. Скарамучча рассмеялся так, будто бы услышал самый смешной анекдот в своей жизни. — Что? Что ты смеёшься? — Аякс возмущённо поднялся места, сжимая кулаки. Куникудзуши же не переставал смеяться. — И что? Что она сказала? Согласилась? — наконец он немного успокоился, вытирая слёзы. Такое безразличие и спокойствие Чайльда даже немного пугало. — Да. А что она ещё могла ответить. Она этого долго ждала. Тон получился совсем каким-то сухим, несмотря на всë, что он чувствовал внутри. Будто он миллион раз репетировал это перед зеркалом, и вот вышел перед преподавателем, рассказывая зазубренный материал, отскакивающий от зубов. Будто какая-то теорема, безоговорочное правило. И доказывать не надо — всë как на ладони. — Она так посмотрела на меня, будто была к этому готова. И я даже почувствовал себя виноватым, что так долго тянул. Не знаю, эта еë улыбка и жесты, как ненастоящие... Кровать рядом скрипнула, и он повернулся к шуму, отвлекаясь от своего рассказа. Скарамучча навис над ним, настолько низко, что пряди волос коснулись его лица. Уже ставшие привычными одеколон и запах тела вновь вдруг стали чувствоваться так ярко, словно впервые. Взгляд совсем тëмных из-за плохого освещения глаз заставлял дрожь пройтись по позвоночнику. Такую эмоцию распознать у него не получалось никогда. Что-то напряжëнное, заставляющее безмолвно подчиняться и трепетать. Возможно, это была ревность или даже ярость, сдерживаемая еле-еле. На него уселись сверху, сдавливая своим весом, насколько это возможно. У Тартальи хватило бы сил без проблем сбросить с себя парня. По крайней мере, так он себя внутренне убеждал. Но каждый раз в такие моменты на него вместе с чужим телом наваливалась усталость. И он покорно замирал, ожидая дальнейших действий. Прямо как сейчас, все разы до этого и в (мало)вероятном будущем. Тëплое дыхание тронуло щëку, Скарамучча коснулся еë кончиком своего носа, щекотно и мучительно медленно проходясь так ближе к уху. — Ты такой идиот, Аякс, — шëпотом сказал он, но в неуютной от неприятного разговора тишине это прозвучало очень чëтко, отпечатываясь в его сознании надолго. Возможно, сильнее всех их встреч до этого, какими бы наполненными они не были. Он идиот. Совершенная и абсолютная правда, как и зацикленность Люмин на нëм. Как и его зацикленность на Куникудзуши. Об этом никто не знает, но догадываются абсолютно все, даже малознакомые люди, смотрящие на весь этот цирк со стороны. А он ничего не может с этим поделать, лишь сильнее увязая в своей зависимости. Так и поощряемой его предметом воздыхания. Он не успевает дать никакого ответа, даже среагировать. Молча наслаждается пару секунд тяжестью тела, чуть слышным дыханием у своего уха, что от близости становилось осязаемым. На лицо напрашивается неуместная улыбка. Скарамучча весь такой маленький и милый, всë в нëм напоминает Чайльду котëнка. От такого мысленного сравнения каждый раз повышается настроение. Чужая рука на шее быстро меняет настроение. Аякс возвращается в реальность, заглядывая в глаза вожделению вместе с тем, как сдавливаются тонкие пальчики, лишая возможности дышать. Куникудзуши чуть сдвигается на нëм, и горячая волна идëт от головы к низу живота, заставляя напрячься бëдра. Возбуждение никак сейчас не уместно, но вместе с тем ожидаемо и логично. — Извращенец, — с усмешкой заключают и ослабляют хватку, играючи-унизительно оглаживая подбородок. — У тебя на лице написано, что у тебя встал. От чего? От того, что тебя придушил или потому что сижу на тебе? Впрочем, не отвечай, и так понятно, что всë вместе. Тарталья был с ним отчасти не согласен. Но вслух в здравом уме никогда не признается, что его способна завести лишь мысль о близости с этой язвой. Благословение и проклятье одновременно. Что уж говорить о таком всестороннем давлении. — Удивительно, учитывая, что мы уже потрахались. Ты ненасытная маленькая сучка, Аякс, — Скарамучча усмехнулся, чуть ныряя вниз и оказываясь между его голых податливо разведëных ног. Тарталью же больше удивляло не собственное возбуждение, а грязные словечки. Они были далеко не редкостью в их интимной жизни, но он не ожидал, что его любовник продолжит болтать. Обычно, когда он зол, а он зол прямо сейчас, он предпочитал пилить его ледяной пилой молчания. Сейчас, видимо, решил вылить весь яд. Вместе с возбуждением словно вернулись все ощущения, до этого покрытые дымкой апатии и страхом признания. Укусы на груди и шее болели, тянули. Если боль можно было сравнить со звуком, это непременно был бы длинный скрип старой двери, которую издевательски долго открывают, а ты в предвкушении ждëшь, что же будет по ту сторону. Противно, но воспоминания и ожидание следующей встречи слишком соблазнительны. Тело было уставшим, вымотанным предыдущими их развлечениями. Мышцы, до этого вялые, с новым скачком желания словно зачерпнули силу на продолжение. Скарамучча с показным интересом погладил внутреннюю сторону бедра, такого же помеченного, пробежался слегка по особо ярким укусам, заметным даже в полумраке. А затем сжал, по-видимому, наслаждаясь шипением сверху. Пальцы без труда вошли в ещë расслабленный вход, и он ими подвигал, нарочно обходя простату, но давая прочувствовать каждое своë движение. Аякс шумно выдохнул, прикусывая губу от неловкости. От резких поступательных движений семя, что он зачем-то пытался удержать в себе всë это время, потекло на простыни. — Ты, бесстыдная блядь, говорил мне всë это после того, как я тебя поимел. Как тебе только не стыдно? Каждое слово с расстановкой, с идеальной издевательской ноткой хлестало его по лицу пощëчинами. Такое не должно вызывать желание. Но, несмотря на всю неправильность, член крепко стоит, а он сам млеет и тает. Признаëт свою никчëмность и молча доверяет ответственность Куникудзуши, словно судье, решающему, куда его отправить: в рай или ад. Рай ему не светит даже при мольбах и искреннем раскаянии. Но он готов молиться во имя сладких искушений, погружающих его всë ниже, марающих в грехах. — Скара, пожалуйста, — он в нетерпении сжимает в руках смятую ранее простынь и приподнимает таз. Пальцы внутри тут же давят на простату, вынуждая заметаться по постели, а на тазовую косточку зарятся острые зубы, царапая так, словно желают вгрызться через кожу. — "Пожалуйста" что? — Пожалуйста, вставь мне, — получается у него более-менее связно. Движения пальцев сильные и жëсткие, но их критически недостаточно. — Ха-ха, видела бы только Люмин... как еë великолепный принц унижается под другим мужчиной. Конкретнее, Аякс. Чайльд разочарованно почти рычит, но жалобную пародию встречают со смехом и немного поплывшим взглядом. Или ему так только кажется. Игры теней, не иначе. — Говори, я не понимаю животных. Хотя кто ты, если не зверь. От приказа, от ситуации, от слов, которые всё никак не могут от стыда сорваться с языка, всё лицо горит. Куникудзуши видит его смятение и довольно посмеивается, упиваясь властью над чужим телом и мыслями. Желает выставить его глупым, никчёмным, покорным до тошноты. Пальцы второй руки пробегаются по коже, по старым шрамам. Он словно любуется телом под собой, радуется наличию такого экземпляра. А Аякс теряет себя и свой разум. — Я хочу тебя внутри... снова, — бормочет он. — Чёрт, только не говори мне, что стесняешься слова "член". Мы это уже обсуждали, — тёмные глаза сверкают с упоением. Он выпрямляется, подхватывая его ноги под коленями, устраивается поудобнее. Лицо снова близко к его, дыхание щекочет губы, и он подаётся вперёд, надеясь на поцелуй. Наконец они касаются друг друга. Нежно, целомудренно. Как в светлых мечтах, как в сказках из детства. Так удивительно и необычайно трепетно, будто первый раз. Тарталья обнимает Куникудзуши, прижимает ближе к себе, чувствуя, как сильно бьётся собственное сердце. Так хотелось, чтобы его услышали, ощутили. Подобная нежность сильно удивляет Скарамуччу, и укус, прерывающий весь момент, не заставляет себя ждать. Аякс принимает его стойко, пытаясь укусить в ответ, но постоянно проигрывая. Неожиданный толчок выбивает все мысли из головы, до одури приятный и заставляющий трепетать. Из него вырывается скулёж, и его встречает чужой стон, губы снова ласкают друг друга, также, как и руки. Ритм сбитый, торопливый, оба кусаются, щипаются и царапаются, пытаясь вжаться друг в друга, оставить как можно больше следов своего присутствия. Шея Чайльда покрывается новой порцией засосов и кровоточащих укусов, нежная белая кожа Куникудзуши вся в синяках и царапинах. Аякс не отстаёт и притягивает к себе любовника, также клеймя его шею и плечи в ответ на недовольное шипение. Они как звери катаются по постели, доставляя попеременно то боль, то удовольствие. Руки хватаются за всё подряд, пальцы гладят и сжимают, трогают всё так, как необходимо обоим. Минутная слабость, после слишком сильного укуса Чайльд ослабляет хватку, позволяя тем самым взять над собой верх. И получает благодарный довольный поцелуй где-то на грани с лаской. Все внутренности сладостно сжимаются и падают вниз, воображение рисует чужую необходимость в нём. Слова вырываются сами первее, чем он успевает подумать. — Люблю. Я люблю тебя, — еле слышно бормочет он возле уха. Хватка на его ногах усиливается, мышцы спины словно каменеют под его руками. Его не встречает ничего, кроме их парных вздохов и редких стонов, сопровождающихся мокрыми пошлыми звуками соприкосновения тел. Внутри всё горит, пробирает дрожью до кончиков пальцев. А в голове сквозь дурман наружу пытается проникнуть ужас.Он всё испортил.
Всё испортил этими словами. Но не мог остановиться, повторяя их вновь и вновь, как молитву. Непонятно, от чего именно, но глаза покраснели, зачесались. При очередном движении он всхлипнул, еле сдерживаясь от нахлынувшей грусти и всепоглощающей любви. Безответной. Аякс закрывает глаза. Под веками вспышками мелькают цвета, потому что зажмурился слишком сильно. Спустя время он себя отпускает, забываясь в растекающейся по венам похоти. Просыпается он ранним утром. Всё тело ноет, но эта боль приятна, желанна. Не более желанна, чем присутствие Скарамуччи рядом, конечно. Тарталья через силу приподнимается и оглядывает смятую холодную постель. Никаких признаков того, что кто-то вообще с ним спал. Как до нелепого ужасающе и смешно одновременно. Куникудзуши сбежал из собственного дома, не желая встречаться с ним после всего произошедшего. И вряд ли вернётся, пока любовник не уйдёт сам. Разочарование горчит на языке, вкус давно привычен. Он снова остался один.***
Молча он смотрит на закрытую дверь, словно не верит, что её захлопнули у него перед носом. Проходит минута, две. Ничего не меняется, в коридоре такая же тишина, как и была. Лишь отдалённо где-то из соседней квартиры шумит телевизор. Аякс поднимает руку и направляет к звонку. Палец практически касается чёрной кнопки, но замирает в воздухе. Проходит ещё пара секунд, и он опускает руку. Какая глупость. Почему он подумал после хорошего и полного ответа на своё сообщение, что сегодня его будут рады видеть? Вторая рука невольно сжалась сильнее, хрустнула упаковка вокруг букета, привлекая внимание. Лепестки тёмно-бордовых цветов, название которых он уже забыл, немного подвяли. На секунду в голове промелькнула глупая, до ужаса наивная мысль, что Скарамучча прогнал его именно из-за плохого букета. Всё же между ними часто проскальзывали шутки о его обидчивости. Отчасти это правда. Но это точно не причина. Понимание скребло кошками по душе — он помешал. Его не ждали и не хотели видеть. И наверняка, он уверен почти на сто процентов, что в квартире напротив сейчас точно не один человек. Горько, так до невозможности горько. И уже не первый раз, когда по его чувствам так жестоко топчутся. Почему он вообще полюбил этого человека? Путь домой кажется невероятно долгим. Он нарочно идёт пешком, неторопливо прогуливаясь по улочкам и дворам, делая круги. На улице становится совсем темно, фонари включены не везде, отчего собственное тело порой тонет во мраке. Голову не покидают мысли о том, как сейчас проводит время Куникудзуши. Оставалось надеяться, что он не испортил настрой. У входной двери горит лампочка. Он наконец дошёл до дома. Под стрекотание сверчков в высокой траве двора он достаёт ключи и какое-то время стоит также, как у чужой квартиры. О лампочку наверху упрямо бьётся мотылёк, всё стремясь достать до манящего света. И от каждого раза его попытки всё нелепее из-за нагретого стекла, но всё яростнее. Чайльд смотрит на это с неким смятением, проводит прямую аналогию с собой и посмеивается. — Аякс! — стоит двери открыться, как на порог выскакивает Люмин. Улыбка на лице такая яркая, солнечная. И одета она как всегда во всё светлое, лёгкое и благоухающее. Тарталья молча обнимает её, утыкаясь носом в волосы. Аромат совсем не такой — сладкий, приторный скорее, похожий на мёд. Фигурка совсем хрупкая, как и ладошки, которыми она гладит его по спине, ответно обнимая. Легонько посмеивается, воркует о том, как соскучилась. Он разрывает объятия, и её взгляд падает на букет. — Это тебе, — подтверждает немую догадку. Улыбка не сходит с её лица, в то время как в глазах проносится множество эмоций от злости до разочарования. На секунду она чуть не теряет маску, губы подрагивают, рискуя превратить лицо в гримасу, но она стойко выдерживает такой подарок. Она ненавидит тёмные цветы, и понимание о первоначальном владельце сразу к ней приходит. — Спасибо, милый, — она встаёт на носочки и чмокает парня в щёку. Сегодняшний вечер она бы не хотела превращать в новый скандал, несмотря на очередную выходку Аякса, от которых она устала до невозможности. Он же был ей благодарен за это. Благодарен ей за многое. Именно в тот вечер его посетили мысли о создании семьи с ней.***
Мальчишник мог бы быть сумасшедшим, если бы не одно "но". Люмин, не желая рисковать и терять контроль, упрямо не оставляла Чайльда на таком мероприятии. Поэтому мальчишник стал вечером парней и самой Люмин, с которой обращались как с принцессой весь вечер, надеясь задобрить и оставить всех поскорее для более весёлых действий. Та воинственно не сдавалась даже после нескольких крепких коктейлей, прилипнув к своему жениху как банный лист. — Люми, ты уже еле стоишь на ногах, — Тарталья придержал её за локоть, когда она чуть не соскользнула с соседнего высокого стула у барной стойки. — Я в порядке, — она помотала головой и зажмурилась. По видимому, пыталась не поплыть вместе с картинкой перед глазами. Громкая музыка, бьющая по ушам, яркие огни, вспыхивающие по тёмному помещению, духота. Всё это точно не влияло хорошо на хмельную голову. — Я отойду, — она помахала в сторону туалета и отмахнулась от предложения пойти с ней. Довольно уверенно встала и быстро удалилась на каблуках так, будто и не было никакого недомогания. Аякс удивлённо проводил взглядом её исчезнувший в толпе силуэт. Стоило невесте уйти, как к нему тут же подоспели друзья, до этого отошедшие потанцевать. Чужая рука похлопала по плечу, привлекая внимание, и он вымученно улыбнулся. — Да-а-а, дружище, попал ты конечно. Красотка что надо, но уже тебя крепко схватила за яйца, — Кейа примостился на нагретое место рядом, другие оперлись на барную стойку неподалёку, желая чего-нибудь выпить после энергичных танцев. — Не говори так, она милая и хорошая девушка, — он отвёл взгляд в сторону и пригубил из своего бокала. — Хм, то-то же она тебе и шага сделать не даёт. Обычно наоборот бывает, что везде и всюду контроль за будущей женой, а тут такая подстава, — друг пьяно хихикнул. — Небось и в туалет тебя за ручку водит. Странно, что сейчас одна ушла и не потянула с собой. Аякс только пожал плечами, внутри чувствуя себя всё же более расслабленно, чем до этого с Люмин рядом. — Не вижу противоречий. Кейа подавил ещё один смешок и запил его поставленным барменом новым коктейлем. Какое-то время они молча сидели, потягивая напитки. Кейа отбивал по стойке ритм играющей песни, а затем поднял глаза на Тарталью. — Он не пришёл сегодня. — Я знаю, я и не звал. Слова дались легко, будто он не терзался с этим приглашением на мальчишник несколько часов. — Я звал. — Ты что? — он поражённо уставился на парня, на что тот лишь поудобнее устроился на стуле и принял более серьёзный вид, насколько это возможно в его состоянии. — Ты... Это самое тупое решение в твоей жизни, которое меня как-либо касалось. — Ну, не самое. Например, в тот день в университете, когда- — Замолчи, прошу, — он потёр лицо ладонями. Стоило убрать руки от глаз, как разноцветные огни завертелись, ослепляя. — Я не понимаю, зачем? От этого вечера, который должен быть радостным, всё больше становилось гадко. Музыка словно отошла на второй план вместе с другими людьми. В голове билось понимание, что он творит. И что происходит с ним самим. Он снова не пришёл. — Я думаю, ты слишком торопишь события, — прорезалось через пелену разрушающих мыслей. На него смотрели удивительно понимающе, будто могли прочитать мысли. И от этого в груди всё неприятно щекотало. Он сам не может разобраться со своими чувствами, как Кейа может вообще понять, что с ним? Как он может говорить о его спешке? Это его единственный путь, его избавление от ненормальной и жалкой мании. Он должен поторопиться с этим, чтобы жить спокойной семейной жизнью. О которой говорят так возвышенно. О которой напоминают его собственные родители. О которой так мечтает Люмин. Руки сжимаются в кулаки, злость пробирается откуда-то из глубин. Хочется ударить и бить до посинения, пока не устанешь, а костяшки не начнут болеть. Кейа даже не двигается с места, замечая настрой Аякса, лишь невесело усмехается и продолжает пить. Вся злость уходит также быстро, как и пришла. Остаётся только сосущая пустота внутри. — Я вернулась, — устало говорит подошедшая к ним Люмин, опираясь на Чайльда и обвивая его руку своими, чуть влажными после мытья. Он растягивает губы, надеясь на то, что улыбка похожа на ласковую, и начинает прощаться с улюлюкающими друзьями, намекающими на раннюю брачную ночь. В такси девушка ложится на его плечо и зевает, погружаясь в сон сразу же, как они отъезжают от клуба. Машина подскакивает на кочке, и на пол с мягким стуком что-то падает. — Осторожнее, не потеряйте ничего в салоне, — предупреждает таксист тихо, и Аякс кивает. Придерживает Люмин и быстро подбирает собственный телефон. С удивлением смотрит, пытаясь понять, как он мог выпасть. Пару секунд он косится на спящую невесту, убеждаясь в её крепком сне и включает экран, просматривая меню. Заходит в чаты, телефонную книгу. Нервная улыбка появляется на лице, меняется на изломленную линию. Ком стоит в горле, а глаза жжёт. Он не знает, благодарить ему Люмин или же ненавидеть. Больше в телефоне нет ни одного упоминания о Куникудзуши.***
— Будешь ли ты любить, уважать и нежно заботиться о нём в Господе, и обещаешь ли ты хранить брачные узы в святости и нерушимости, пока смерть не разлучит вас? Если это так, подтверди это перед Богом и свидетелями. Люмин светится счастьем, и он может сказать об этом даже не видя лицо из-за фаты. Губы поджимаются время от времени, помада выглядит на них непривычно. Её тело напряжено от радостного волнения. Всё идёт так, как она мечтала и хотела. — Да, — отвечает она священнику нежным певучим голосом. Пальцы пробегаются по букету в её руках, мягко шуршит упаковка в тишине под высокими потолками. Незаметно Тарталья кидает взгляд через плечо, делая вид, что любуется невестой. Кто-то уже плачет, подтирая слёзы платочком, кто-то смотрит на них восхищёнными глазами и с нетерпением. Есть даже парочка завистливых взглядов от подруг Люмин. — Будешь ли ты любить, уважать и нежно заботиться о ней и обещаешь ли ты хранить брачные узы в святости и нерушимости, пока смерть не разлучит вас? Если это так, подтверди это перед Богом и свидетелями, — донеслись до него слова как через туман или морок. Он даже не сразу понял, что очередь дошла до него. Бабочка на вороте давит, такое ощущение, что неожиданно она сдавила его кадык. Как чужая рука, хватающая за шею. Мир перед глазами то становится чётким, то снова уплывает. Сердце болезненно бьётся в груди. Он медленно моргает, опуская голову. Чем больше времени проходит, тем больше шума поднимается у него за спиной. Шёпотки, переговоры, явные вопросы друг другу. Все думают, что от волнения бедный жених сейчас потеряет сознание. От такой сказанной кем-то шутки по толпе прокатываются смешки. И только Люмин понимает, в чём дело. Её губы дрожат, улыбки на них давно нет, уголки опущены вниз. Всё рушится у неё на глазах. Её прекрасная, отстроенная вручную мечта. Если бы Аякс не знал девушку так хорошо, то решил бы, что она очень сильно расстроена. Но они были близки много лет. Так что он прекрасно понимал, что Люмин сейчас не в печали. Она в ярости. Такой сильной, что все силы уходят на то, чтобы сдержать себя. Прошло несколько минут, никто уже не считает происходящее шуткой. Все переглядываются и смотрят с опасением. Священник недоуменно глядит на него, прокашливается и звучным голосом повторяет вопрос, словно ничего и не было. На этот раз у него не уходит много времени на раздумья и терзания. Отбросив все сомнения и переживания о будущем, он выпрямляется. Не смотрит более на Люмин, не гадает, что происходит за спиной. Делает глубокий вдох. Его голос ясный и уверенный, спокойный. Всё оказывается таким простым. — Нет.