х
Жара стоит невыносимая. Мэрил останавливает внедорожник в тени древних костей, хищными зубьями торчащих из песка посреди моря барханов. Титанический остов реберной клетки тянется вверх, в прозрачное бледно-голубое небо, выбеленный и отполированный до блеска песчаными бурями и палящим солнечным светом, и машина по сравнению с ним кажется крошечным пятнышком на безмятежном лике пустыни. Где-то здесь они с Роберто заглохли тогда, два года назад. Где-то рядом впервые встретили Вэша. Где-то неподалеку лежат руины Джейноры, печальное напоминание о чужой жестокости. Где-то, где-то, где-то. Мэрил плотно сжимает губы и гонит воспоминания прочь. Она даже не оборачивается, когда за спиной слышится шорох десятков хитиновых крылышек. Зази подходит к ней бесшумно, задирает голову, разглядывая древние кости. Делает пару шагов вперед, прячась в тени от обжигающего света солнц, пинает песчаную кучку. – Мы помним, как все началось, – произносит он, и Мэрил не может понять, что он имеет в виду: белый от времени скелет левиафана или момент, положивший начало ее личной катастрофе. А может, и то, и другое сразу. В конце концов, черви видят и знают все, что происходит на планете – а потому она молчит, полной грудью вдыхая сухой пустынный жар. Зази нагибается и запускает руку в раскаленный песок, а спустя пару секунд распрямляется обратно, и Мэрил замечает что-то цветное, зажатое в смуглой ладони. Прищуривается, чтобы разглядеть. – Видела такие? – спрашивает Зази, вертя находку в пальцах, а потом небрежным движением запястья перебрасывает ее ей, и она едва успевает поймать. Это оказывается кусочек золотисто-зеленоватого стекла, потертого и до мягкого полуматового блеска отполированного движением песков. Он теплый и немного шершавый на ощупь, почти бархатный; края давно затерлись, и на месте бритвенно острых граней остались только плавные изгибы и затейливый рельеф. Мэрил бездумно сжимает стекляшку в кулаке. – Мы часто находили такие, когда я была совсем маленькой, – говорит она задумчиво, – когда сбегали от родителей и выходили играть за городские стены. Мама называла эти камни сокровищами. Только позже я узнала, что это просто песок, расплавленный упавшими метеоритами. Зази уже знакомым движением склоняет голову к плечу. Его лицо снова спрятано под панцирем живой маски, и Мэрил не может его прочитать. – Там, где упали ваши корабли, все стало черным на или вокруг, – тихо произносит он, – мы до сих пор находим осколки. В его голосе слышится застарелая, глухая боль.х
– Выжить в пустыне тяжело, – говорит Зази отрешенно. Он лежит на крыше внедорожника, закинув ногу на ногу и заложив за голову руки; вокруг вновь парит стайка светляков, и их крылышки мягко шуршат в безветренной тишине пустынной ночи. – Неужели, – хмыкает Мэрил, опираясь о машину спиной и запуская руку в карман куртки, которая чересчур ей велика. – Ты и понятия не имеешь, – насмешливо отвечает ей Зази. Его лохматая макушка свешивается с крыши рядом, бусины в волосах сталкиваются с тихим «цок». – Вы, люди, так самонадеянны. А еще честолюбивы и тщеславны. Мните себя центром вселенной, а потом удивляетесь, когда оказывается, что это вовсе не так. Мэрил наконец выуживает из кармана флягу. Она еще наполовину полна водой – мутной жижей с последней заправки посреди нигде. Ей не хочется спорить, а потому она молчит, задумчиво отвинчивая металлическую крышечку. – Когда-то наша планета была похожа на вашу Землю, – продолжает Зази, – здесь была вода, очень, очень давно, за миллиарды лет до того, как на поверхность свалились вы. Целые океаны, пресные и соленые, синие и серебряные, блестящие на свету, как тысячи зеркал. Кишащие жизнью. Видишь пустыню? Все это были волны, и в них жили мы. И мы из них вышли. – Не бывает нигде столько воды, – убежденно говорит Мэрил и прикладывается к горлышку фляжки. Вода немного горчит и кажется странно маслянистой. В ней плавают песчинки, настойчиво щекочут горло – приходится откашливаться, отплевываться. На языке остается противный привкус прогорклого масла. – Тебе-то откуда знать, – фыркает Зази, переворачиваясь на живот и подпирая лицо ладонью. Приземлившиеся было светляки вспархивают снова и принимаются деловито кружить вокруг внедорожника. – Вы, люди, после Падения вообще все забыли. Или не пожелали вспоминать. Кто знает. – Что вспоминать, если ничего не осталось, – хрипло возражает Мэрил, утирая губы тыльной стороной ладони, – никаких данных о Земле. Очень мало – о том, что было до Планетарной Эры. Все, что удалось восстановить, находится в архивах Ноябрьского университета и открыто для всеобщего доступа. Зази секунду смотрит на нее, удивленно и как будто неверяще – а затем запрокидывает голову и хохочет, звонко и заливисто. Совсем по-детски. – Самое полное хранилище находилось в Июле, – отсмеявшись, произносит он. – Огромное количество блоков памяти, целая куча. Конрад собирал данные со всех мест крушения, до которых только успел добраться раньше поисковых отрядов с других кораблей. Но теперь, конечно… Он не договаривает. Этого не требуется. – Расскажи, – помолчав, просит Мэрил. Зази косится на нее, но, вопреки ожиданиям, даже не пытается зубоскалить. – Когда-то эта планета была похожа на Землю, – снова начинает он, – почти всю ее поверхность занимали океаны, но там, где была суша, все полнилось зеленью и цвело. Мы были везде – и в морях, на немыслимой глубине, и на суше, и даже у верхней границы облаков. Мы жили. Мы пели. Мэрил запрокидывает голову, затылком упирается в теплый металл, слушая его рассказ. Над ними, яркие на фоне сумеречного неба, парят светляки.х
Когда она просыпается, рассвет уже пачкает горизонт призрачно-серым. Над пустыней повисли пресные серые сумерки; Мэрил поплотнее закутывается в видавшую виды кожанку, пытаясь спастись от предутреннего холода, и оглядывается. Дюны и барханы расстилаются до самого горизонта, сколько хватает глаз, и исчезают в предрассветном мареве. До ближайшего городка два дневных перехода; на или и или вокруг тянется бесконечная, безразличная, безмятежная, до колик осточертевшая пустыня. Мэрил тяжело вздыхает и лезет в карман за флягой. Ее внимание привлекает знакомый хитиновый шорох. Она осматривается, щурится, стараясь разглядеть что-нибудь в медленно светлеющих сумерках – а когда наконец получается, замирает. Гребень ближайшей дюны усеян червями. Они не кружат, не копают песок, даже антеннами не шевелят – сидят абсолютно неподвижно, задрав вверх длинные бронированные брюшки, широко раскинув в стороны полупрозрачные крылья, и, кажется, чего-то ждут; в предрассветной тишине внезапно исчезают все звуки, кроме шороха песчаных ручейков, тонкими струйками сползающих вниз по крутому склону. Мэрил никогда прежде не видела ничего подобного. Она прикладывается к горлышку фляги и с любопытством оглядывается вокруг. На крыше внедорожника находятся еще несколько светляков, замерших в такой же странной позиции; Мэрил с интересом разглядывает их бледные подбрюшья и желтоватые мембраны распахнутых крыльев. Приглядывается – и замечает крошечные капельки росы, медленно оседающие на шершавых хитиновых пластинках и ползущие вниз. Ближайший к ней червь шевелит когтистой лапкой, аккуратно снимает каплю и выпивает ее, жадно двинув острыми жвальцами. – Вот, значит, как, – бормочет Мэрил. Светляк снова шевелит лапкой, будто соглашаясь. Среди старых журналов, бутербродных оберток и прочего дорожного хлама в салоне внедорожника отыскивается старая керамическая кружка с надколотым краешком. Мэрил осматривает ее на предмет трещин, щедро плещет туда воды из фляги и ставит на крышу машины рядом с червями. – Держите, – говорит она и наблюдает, как светляки заинтересованно шевелят антеннами, почуяв влагу, встряхиваются, опускают в кружку длинные лапки. Один из них замирает на керамическом краешке и пару раз мигает брюшком. – Не за что, – кивает Мэрил.