Ich mach die Augen zu Wir sind allein Ich halt sie fest und keiner sieht sie weinen Sie macht die Augen zu Sie wehrt sich nicht Rammstein — Liebe ist fur alle da.
Высокие, голые ветки мертвого дуба вплетались в воздух черными венами, расползающимися от мертвецов, подвешенных к раскидистыми, толстым ветвям. Ветер лениво дул на расслабленные тела, поигрывая ими, нехотя волнуя их волосы или порванные одежды, если такие имелись. — Поехали, чего встал-то? — Любуюсь видом, — пробормотал Джетт и покорно ткнул своего мерина в бока, равняясь с Гансом. — Давненько тут такие красоты? — С год где-то, — пожал плечами парень и сам оглянулся на дерево висельников. На плечо висящего мужчины сел ворон, и Джетт вовремя отвернулся, потому что в следующий же миг раздался чавкающий звук, очень похожий на тот, с которым клюв выдирает из глазницы глазное яблоко. Джетта передернуло. — Тут в основном те, которые не приняли правление Вегарда. — А что не так с его методами? — слегка иронично выгнул брови Джетт. Ганс иронии не уловил и призадумался. — Вот сам у него и спросишь. Он последнее время тихий больно. То ли под короля стелется, то ли просто принял всю эту волшебную ерундовину — Он наконец-то нашел свой дар? — Неа, хер там. Не искал даже. А на дереве те, кто не захотел прекратить разбой. Знаешь, у нас же тут наступило что-то вроде… Королевской власти, — хмуро закончил Ганс, окинув цепким взглядом фигуру Джетта. — Разве это плохо? — Джетт против воли поежился под злобным и тяжелым взглядом парня. — Официальная работа, частью на границах. Тот же разбой, но, можно сказать, разрешенный официально. — Не знаю, — угрюмо повел плечом Ганс, и Джетт покорно умолк, решив не нервировать человека лишний раз. Очень уж хотелось доехать до деревни целым. Зайдя в корчму, Джетт первым делом, конечно, испугался и криво всем улыбнулся. Всеобщее внимание, прикованное к его персоне, ощущалось до жути неправильно, будто Джетт оказался перед ними совершенно голым и с яблоком в пасти. Но всякое смятение исчезло, когда дверь за спиной Джетта громко гокнула, впуская в душное помещение клубы холодного воздуха, и на плечо Джетта легла знакомая, властная рука. — Помнится, вы, пропойцы, жаловались мне: зачем ты, конючили вы, отослал всех наших скрипачей, лютеистов и флейлистов в Самайю? Я понимаю, как тяжко вам, пьяным и в глубине души тянущимся в высокому и тонкому! И посему… я привел музыканта! — объявил Вегард с веселой усмешкой, и посетители как оттаяли, потеплели, стали галдеть, перемешиваться. Вегард повел Джетта вглубь таверны, шепнув ему на ухо и не прекращая лениво улыбаться: — Рад тебя видеть и все такое, но сейчас тебе лучше спеть пару песен и заработать общее признание. — Эля мне закажи. — Мне все бесплатно. — Тогда я сам оплачу. — Дают — бери… — Бьют — беги, да, но с этим у меня плохо твоими же усилиями, так что предпочитаю не высовываться лишний раз, — прошипел Джетт, гладко снял со спины лютню и громко взял аккорд, приковывая к себе внимание. — Джентльмены, милые дамы… Джетт окинул быстрым взглядом собравшийся люд, хмельной и готовый петь, танцевать, пить и есть вдвое больше и просто как следует отпраздновать канун Зимнего Дня. В толпе людей Джетт заметил и мужчин с женщинами, и девушек с парнями; на коленях у некоторых сидели пищащие, румяные официантки, у самых же редких — оцепеневшие от изумления мальчишки-официанты, которые до такой степени были в шоке, что не делали ничего, кроме как сжимали шеи мужчин или, подобрав колени к груди, кружки с элем. Корчма была большой, с балок под потолком свисали железные обручи со свечами. Оконце, ведущее на крышу, было приоткрыто и вытягивало на вечернюю улицу дымок от свечей и редких сигар. Сигары пахли то махоркой, то пьянящим зельем. Все-таки, Джетт вырос в этой атмосфере, и пытаться сбежать отсюда было решением крайне резким. Он словно оставил здесь вырванный из собственного сердца клок, и сейчас, перебирая струны, Джетт успокоился. Ему было тревожно, одиноко, но тепло и тихо в кой-то веки, как и должно быть на Родине. Он вернулся домой. Таверна пела вместе с ним, и заключительные аккорды смешались с какофонией криков, смеха, свиста и грохота деревянных чаш с элем. Как бы Джетт ни радовался тому, как такой отклик на его бездарную — в плане отсутствия прямого дара — игру отреагировали постояльцы, но живот явственно дал о себе знать, так что Джетт, откланявшись и кивнув Вегарду, покинул корчму, дабы опустошить пузырь. Едва закончив свои дела, совершившиеся под покровом сумерек, Джетт насторожился, потому что услышал со стороны конюшен странные звуки, но закрыл на это глаза: конокрады тут отродясь не водились. В следующий миг Джетта прижали спиной к стене корчмы и зажали рот ладонью, второй рукой вполне недвусмысленно став шарить меж ног. Он захлебнулся невнятными ощущениями, впился в чужое предплечье, покрытое волосом, оставил на ней царапины своими короткими ногтями. Миг — и руки исчезли, и у Джетта заложило уши; его схватили за плечи и резко дернули, вырывая из предобморочного состояния. Глаза Вегарда отражали лунный свет. — Меня сейчас… — успел пробулькать Джетт, после чего Вегард умеючи опустил его к земле. Джетт понял, что вывернул желудок на этого же парня, и это принесло ему чувство странного удовлетворения. — Он живой? — слабо спросил Джетт. — Живой. — Джетт вжался слабым телом в крепко стоящего мужчину. — Я всего-то камнем саданул. Джетт всмотрелся в нюхаещего землю парня — и тихонько выругался. — Это Ганс… Он меня в лесу встретил, — пробормотал Джетт. — Теперь встретит только виселицу. — Не надо. — Что не надо? Вешать его, что ли? Ты спятил? — фыркнул Вегард, скрещивая на груди руки. — У него почти вышло — стало быть, все равно виновен. Я не собираюсь подобное прощать. Пока я старейшина — хер кто кому не по желанию свой хер в жопу сунет… — Вегард весело хохотнул, приобнимая Джетта и уводя его прочь: — Дурацкие повторы! Прости, прости… Можно ведь и не в жопу… Слушай, сынок… — Не зови меня так. Сколько ты выпил? — Много. А почему нельзя, ты же все-таки сын? — Твой сын. Чести мало. — Уж прости, что не в баронах родился. К тому же, уже сейчас набиваю себе цену. Ладно… Сейчас кое-что тебе расскажу… Я все равно слишком пьян, чтобы целиком соображать и отвечать за свои действия… Пойдем; прополощешь рот элем. Мне тогда зим было столько же, сколько и тебе… Вегард оттянул нижнее веко, холодной костяшкой принявшись гладить глаз и стараясь убрать соринку. Та ни в какую не желала покидать слизистую, и глаз отчаянно слезился, истекая влагой. — Дрянь, а… — шикнул он, закрывая глаз и потирая ресницы. Чесалось неимоверно. «Дрянь», лежащая на траве и бросившая ему в лицо ворох пыли и сухих веток, ответить не могла. Со вскрытой от уха до уха глоткой много не наговоришь. Кровь чернела в пыли, сворачивалась щупальцами. Платье на ней Вегард порвал — чтобы удобнее было. Удобство заключалось в комфорте сугубо момента, да и удовольствия было мало — качаться на девке, захлебывающейся в крови. А жаль ее все-таки, красивая была, ладная. — А нехер, — буркнул Вегард. Лето было знойным, жарким. От яблок, гниющих под деревьями, несло душной вонью, напоминающий скисший яблочный сидр. Вегард потянулся, оторвав пальцы от глаза, сорвал травинку и сунул ее в зубы, лег. Сапоги на фоне голубого неба, голова, удобно устроившаяся на свернутом плаще. На грани слуха, откуда-то за плечом, зазвучала ругань, пыльный топот копыт. Вегарду лениво даже сесть прямо, и он остался лежать. Только травинку выплюнул. — И че это за херня. Вегард хмуро насупился: — Сама виновата. — Мозги не еби. — Вегард содрогнулся всем своим существом, когда услышал, как Киллиан спешился. — Было сказано — целой довести досюда, подальше от пожара? — Не было, — слабо возразил Вегард. Сильная рука сжала ремни на его груди и выбросила его из телеги прямиком на землю. Тяжелый ботинок наступил на живот, и Вегард, захлебнувшись криком, сжал кожаные заклепки непослушными пальцами: — Не было такого приказа! — захрипел он. — Отвезти — да, такое слышал, а вот чтобы целой… — Тупым не прикидывайся. — Да при чем тут!.. Киллиан зажал его рот ладонью, затянутой в перчатку, и Вегард, зажмуривший глаза, ощутил, как его ударили затылком о твердую землю. Страх и боль ударили по нервам, выуживая из глаз слезы, так что даже пресловутая соринка успешно вымылась из текущего глаза. Мир опять качнулся; ремни перетянули грудь; Вегард оказался брошен на живот и лицом пропахал пыль. Мелкие камешки расцарапали щеку, налипли к сочащимся ноздрям. Попытка встать встретила новый удар, на этот раз в ребра кулаком, так что Вегард глухо, жалко вскрикнул и замер, сжав в кулаках травинки и пылинки. Попытавшись сглотнуть, он закашлялся, и тут же зажмурился, испугавшись своего же громкого звука — а еще сильнее опасаясь того, какую реакции такая вольность вызовет у Киллиана. Парень накрыл ладонью его затылок и мягко вжал его в землю, взрывая лицо новым потоком боли. — За что хоть грохнул ее? — почти любезно спросил Киллиан. Вегард пересилил себя и приступ горячей тошноты: — К-кричала… — И все? Вегарда окатила волна ужаса, он побледнел и уставился в траву прямо перед своим носом; медленно, как бы нехотя он осознал происходящее, от чего горечь в горле назревала и пульсировала, затекая в грудь и живот раскаленным дегтем. — Киллиан, не надо, — прошептал он, но парень продолжил нарочито неспешно стягивать с него штаны. — Киллиан, давай что-нибудь другое… Клянусь… — Не-е-ет, — почти пропел Киллиан, — даже и не пытайся отвинтиться. Дергаться будешь — тоже глотку перережу. Усек? — Вегард всхлипнул и коротко взвыл, едва Киллиан сжал его волосы в кулаке и запрокинул его голову, от чего за ушами что-то ясно хрустнуло. — Усек, спрашиваю? Шмыгнул носом; испугался; неловко харкнул, и слюна, возгри и кровь хлынули по подбородку и шее. — Д-да… — Прекрасно… Сядь поудобнее, что ли. Колени заскребли по земле. Вегард кое-как сгреб себя в кучу, ощущая нервную дрожь, то и дело дергавшую его кожу. — Бля, и масла нет даже… — Неделю потом не мог верхом ездить, чтоб его. — Вегард глотнул эля и, сморщившись, потер колено. Ночной дождь вооружился водяными плетьми и самозабвенно хлестал по небольшим, пыльным окнам корчмы — вскоре он сменился острым льдом. Джетт, скромно положивший руки на стол, тихо спросил: — А с ногой-то… что случилось? Вегард скользнул языком по губам и кое-как собрал воедино совиный, пьяный взгляд. — Прямо тогда он и свернул мне колено. Первым делом я ослеп от боли, а много позже, когда Киллиан догадался вставить мне ногу на место, за что ему, конечно, поклон не земли, долго выворачивал желудок и рыдал. Ну, что поделать. — Вегард, запрокинув голову, пригубил остатки эля. — И такое в жизни бывает. Киллиана все боялись тогда. Ему перечить — все равно, что пытаться отобрать свежее мясо у голодной псины. Я после этого случая оборзел до невозможности, даже нос ему пару раз ломал, чтобы отвалил, а он лез и лез, я только вот, лет десять назад понял, после Магды, что он пытался прощения просить за всю эту херню. Или не десять? Сколько тебе?.. — Семнадцать, Вег. Вегард присвистнул и, помолчав и переварив услышанное, продолжил вновь: — У меня всегда с коленом имелись небольшие трудности, а этот перелом как напрочь отрезал прошлое от будущего. Чашечка изначально лежала как-то криво, а так совсем вылетела, половина костей раздробились… Лекарь сказал: «Хер с тобой, лежи; помрешь — славно, не помрешь — калекой останешься». Шляпой Странника клянусь, я думал, что умру. Но миновало. В лихорадке возился, все мужик в плаще зеленом чудился… Какое-то время они молчали. — Вот так, — сказал Вегард, жестом прося официанта о повторе. Мальчишка кивнул и дернулся, когда мужчина, мимо которого он проходил, шлепнул его по бедру. Вегард сморщился от вида этой сценки. — Собаке — собачья смерть. Гансу — та же участь. — А что сталось с Киллианом? — Задумал повыделоваться перед девчонками, которые стирали одежду в реке. Послал коня по мелководью с бурным течением. У одной из девок платок выскользнул, а конь испугался алой тряпки и встал свечкой. Киллиан не удержался и упал, вывихнул лодыжку; конь помчался прочь, волоча за собой захлебывающегося ездока. — Вегард сложил руки так, будто кончил рассказывать какую-то сказку. — Такая вот поучительная история вышла. Его сын вон там сидит, глянь. Джетт покорно повернулся и встретился взглядом с ясно-голубыми глазами; у юноши были черные волосы и совершенно белое, начисто выбритое лицо. Он сидел в компании ровесников — у которых щетиной уже можно было полировать драгоценные камни. — Он в опале за своего отца, — пояснил Вегард. — Еще тебе не видно, но и детей он иметь не может. — Джетт вспыхнул и со слезами жалости взглянул на отца. — Мы не прощаем такое, Джетт. Я уж точно не стану. Мы, воры, не просто так почитаем Джоанну, как покровительницу. Если она готова даровать нам тень, ловкость и способность лгать, то и мы обязаны отплатить ей уважением к женщинам, уважением к… — Но ты бросил мою мать. Вегард тяжело, длинно выдохнул, принимая кружку эля от мальчишки. — За то и пропаду, Джетт. За то и пропаду. Сидящая перед хозяином у стойки фигура, закутанная в темный плащ и не вызывающая никаких вопросов — в такой-то деревне какие уж вопросы!.. — тихонько хмыкнула — и растаяла в затхлом, пьяном воздухе; пьяном настолько, что увидевшие эту картину мужчины стали поминать Барса и отталкивать от себя кружки. Перед тем, как исчезнуть, она обернулась и взглянула в глаза Вегарда. Вегард знал ее лично — да и как старейшине деревни воров не знаться с самой Джоанной? А вот Джоанна не считала нужным говорить давнему знакомцу о том, что брат готовит для него наказание особое — за всех убитых, обворованных и обманутых, и в особенности за двоих; за девочку, не виноватую ни в чем, и за женщину, не знавшую всей правды.*
1 января 2024 г. в 12:57