Innocence died screaming
Honey, ask me, I should know
I slithered here from Eden just to sit outside your door.
-----
Ибо кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему.
(Притч. 3:12)
-----
Кроули водит рукой по пергаменту, время от времени поднимая взгляд на ещё пока пустое, серое пространство, прикидывая будущее расположение звёзд. Вот тут неплохо бы сделать скопление. А тут потом будет галактика… Белокурый ангел, которого Кроули прежде ещё не видел, застаёт его за созданием туманностей. Почти физически светясь от счастья, он с радостью делится планами на своё творение, которое сам называет «Вселенная». В чужих глазах читается нешуточное беспокойство за его вольность, но ему самому это всё кажется забавным. Как можно вот так взять и всего через пару тысяч лет уничтожить нечто столь прекрасное и величественное? Уму непостижимо. Наверняка Бог передумает. А если нет — он ведь всегда может попытаться поговорить с Ней, так? Вскоре ангел — Азирафаэль, так, кажется, его зовут — оставляет Кроули наедине с его детищем. Какое-то время он размышляет над услышанным, но всё новые разноцветные сверхновые, вспыхивающие вдали, быстро занимают его внимание вновь. Там, вдалеке, под завесой космических облаков мерцают мириады уже наклёвывающихся ярчайших звёзд, холодных, как лёд, и горячих, как лава; взрываются тысячи туманностей — красная, затем жёлтая в форме кольца и ярко-синяя, напоминающая мыльный пузырь; сталкиваются галактики, вырабатывая барионную материю для рождения новых. Вселенная полна жизни. Кроули с величественной гордостью оглядел свою работу, но вдруг нахмурился. Чего-то тут не хватает. Недостаёт какого-то финального штриха, особой росписи в углу портрета, которая позволит опознать его и отличить от всех остальных. Какой-то особенной, неповторимой детали. Тут в голову ему пришла мысль о недавнем знакомом. Кроули удовлетворённо кивнул самому себе и взмахнул рукой. И так появилась туманность Ангел.* * *
Азирафаэль — другой. Он — особенный. Кроули понимает это почти сразу же. Отчасти потому, что после Падения это первый ангел, который, завидев змия, не кричит «во имя Господа!» и не пытается его изгнать. А уже это чего-то да стоит. Первое время тяжелее всего. Он больше не знает, кто он и кем должен быть. Казалось, что совсем недавно он был на небе, желанный и обласканный Богом, но в следующий момент оказался низвержен им туда, куда нечасто посылают даже заклятых врагов. К глазам, которые только отпугивают ангелов и смертных ещё сильнее, тоже какое-то время приходится привыкать. Скоро он впервые узнаёт о таком чувстве, как одиночество. Азирафаэль — его личное убежище среди бесконечных стычек добра и зла. С ним удобно лишний раз пересечься, посетовать каждый на свою сторону, выпить по бокалу вина и так же мирно разойтись, чтобы неожиданно встретиться снова ещё лет через пятьдесят. Иногда ему кажется, что из всех ангелов Азирафаэль — единственный настоящий, которого он знает. В один день, ещё задолго до того, как он предал свою сторону и пока вынужден был иногда спускаться в Ад для небрежных отчётов, Вельзевул вдруг позвала его к себе в кабинет, а когда тебя на чай приглашает Великий Князь Тьмы, это обычно не сулит ничего хорошего. Канцелярия Ада напоминает банку с монотонно жужжащими мухами, снующими туда-сюда по беспорядочной траектории и ещё изредка продолжающими биться о стенки. А кабинет Вельзевула — их рассадник. Кроули стоит у двери с облупившейся краской, скрестив руки на груди, пока Князь Тьмы нарочито равнодушно рассматривает севшую на палец муху, не обращая на него внимания. — Что-то ты совсем перестал к нам наведываться, Кроули. Не нравится местный декор? — Ну что ты, Вельзевул, — лукаво улыбается он. — Новые обои в полосочку просто загляденье. Или это царапины от когтей?.. Но Князь, кажется, уже исчерпала свой лимит юмора на сегодня. — И чем же ты меня порадуешь? Может, хотя бы какие-нибудь успехи в совращении смертных? — О, разумеется. Думаю, тебе это понравится. Вельзевул заинтригованно склоняет голову набок. — Я перекинулся Апопом и соблазнил Тутанхамона на борьбу с солнечными жрецами, за что его вскоре ждёт всеобщее осуждение. О том, что после Азирафаэль (по их негласному договору), так же перекинувшись Тотом, вскоре помог молодому фараону встать на путь истинный и не пойти по стопам отца-еретика, он благоразумно умолчал. Вельзевул молчит, видимо, не оценив его усилий. Она встаёт и начинает медленно прохаживаться по кабинету, о чём-то серьёзно задумавшись. Кроули наблюдает за ней. Под ложечкой уже начинает нервно посасывать. — Что-нибудь… ещё? Или я свободен? Вельзевул не отвечает. Плохой знак. — Несколько моих подчинённых докладывали, что видели тебя в компании ангела. И не единожды, — вдруг говорит она. — Думаю, мне не надо объяснять, что такое тесное знакомство кажется весьма подозрительным. Причём не только им. — Вельз, ну как ты могла такое подумать, — он делает наигранно-виноватое выражение лица. — Я всего лишь… так сказать, изучаю слабые стороны врага. На близком расстоянии. — Свет от его нимба слепит тебя, Кроули, — медленно произносит она, не оборачиваясь. Кроули недоумённо приподнимает бровь. — Смотри, как бы потом не споткнуться в потёмках. Удивительно, сколько ещё лет, проведённых бок о бок с ангелом, ему придётся провести, чтобы понять смысл этих слов. Когда Вельзевул окончательно теряет к нему интерес, он неслышно выскальзывает из кабинета и закрывает за собой дверь. Змей греется в мягких белых крыльях, убеждая себя, что делает это только ради тепла.* * *
Враг на протяжении шести тысяч лет — это почти друг. Идут века и столетия, но не то чтобы это что-то меняло. В адской канцелярии снова говорят об Апокалипсисе. Как сказала когда-то Вельз, демоны живут ради одной этой мысли. Если это вообще можно назвать жизнью. И — ну конечно же — считают своим долгом приплести сюда Кроули. Как будто в Аду для этого недостаточно рабочих сил. Вдобавок Гавриил пропадает с Небес и теряет память, и это — как катализатор для уже стоящих наготове небесных легионов. Так получается, что в эпицентр бури затягивает именно ангела, любезно предоставившего Гавриилу укрытие в своём магазинчике. А проблема Азирафаэля, по уже давно негласному правилу, — это и его проблема тоже. Кроули не знает, почему помогает ему с этим безумным планом. Если задуматься в глобальном масштабе, не знает, почему вообще потакает каждому ангельскому желанию и творит дела, совсем не свойственные демону, начиная со спасения детей Иовы, этих беззащитных существ, которых Бог почему-то решила сделать частью своего замысла. Возможно, всё дело в том, что они оба искренне любят человечество. Благодаря этой любви они не раз пересекались в бурных толпах, на торжественных мероприятиях и даже на полях брани. Везде, куда бы они не шли, люди влекли их, а они — людей. Но возможно, за этим стояло нечто большее. С каждым столетием он всё чаще замечает, что перестаёт отдавать себе отчёт в происходящем, когда Азирафаэль рядом. Каждый раз, когда ангел говорит или смеётся, Кроули почти физически чувствует, как от мягкого голоса исходит тепло, а у него самого на душе отчего-то скребутся кошки. Он не знает, когда именно это произошло. Может, ещё в их первую встречу. Или ещё раньше, за одним из невинных ужинов в «Ритц». Просто в какой-то момент он вдруг понял, что готов слушать этот смех по меньшей мере вечность. Или две. Он не знает, что с ним происходит. Не знает, испытывают ли вообще нечто подобное инфернальные существа. Кроули чувствует себя псом на тугом эмоциональном поводке, готовым выполнить любой его каприз. Топни ангел ножкой — и он тут как тут. Даже когда Азирафаэль просит о невозможном, он соглашается; восстаёт против своей природы; ступает по обжигающему полу церкви; предаёт сторону, которую и так намеревался бросить уже давно, просто тут вдруг так удачно подвернулся повод. Ангел даёт ему одобрение, гладит за ухом, и Кроули позволяет ему лепить из себя всё, что заблагорассудится, как из пластилина. Думая о том, что он, возможно, первый демон, которого угораздило влюбиться в потенциального врага, он чувствует себя ещё более одиноким. Кроули хочется кричать. Крылья ангелов пахнут свежим хлебом.* * *
Иногда, в те редкие минуты, когда он может позволить себе отдохнуть, Кроули приходят странные сны. Ему снится, что он, вопреки всем законам Ада и Рая, стал человеком; обычным смертным, для которого сон теперь необходимость, от вина не протрезветь за пару секунд, а без еды не прожить больше пары недель. Может, он даже ходит на работу. Для него больше не существует никаких ангелов и демонов, нет никакого Апокалипсиса, никакой борьбы. Никакого Падения, болезненные воспоминания о котором до сих пор приходят в особенно тёмные дни. И он невольно думает, что в том, чтобы быть простым человеком, есть своя прелесть. Ещё ему снятся кошмары. Точнее, всего один, повторяющийся много раз. В нём он необъяснимым образом оказывается на пустынной Голгофе, прибитый крыльями к огромному деревянному кресту. Он пытается вырваться, но острые гвозди с болезненной силой вонзаются в серое оперение. Кроули чувствует себя пойманной в клетку птицей. Над головой ярко сияют звёзды, которые он же и сотворил, безмолвно осуждая демона за все его грехи, как бывшие друзья, а теперь всего лишь зрители, пришедшие посмотреть на чужую казнь. Вдруг вдалеке он различает фигуру медленно идущего к нему ангела, чей объятый пламенем меч рассеивает холодный мрак ночи. И чем ближе он подходит, тем отчётливее Кроули различает в его очертаниях Азирафаэля. Какое-то время оба смотрят друг на друга, не произнося ни слова. Даже сейчас, когда собственная жизнь висит на волоске, Кроули не перестаёт его боготворить. Ангелы прекрасны. Но этот — по-особенному. Гордо вздёрнутый нос с небольшой горбинкой. Белые, курчавые волосы, так похожие на перья. Почти по-детски округлое, выразительное лицо с благородными серыми глазами-лилиями. Лицо взрослого мужчины, несущего в себе отпечаток невинности и чистоты ребёнка. Возможно, отчасти из-за этого Кроули всегда неосознанно доверял ему. Доверяет и теперь, до самого конца. Ангел подходит всё ближе и наконец, приблизившись почти вплотную, с бесстрастным лицом заносит над ним огненный меч. — Я прощаю тебя, — говорит Азирафаэль, и Кроули даже не успевает спросить, за что. К горлу подступает ком. Возможно, он это заслужил. Возможно, это наказание за то, что он посмел покушаться и даже думать о Её лучшем творении. Он покорно прикрывает дрожащие веки, сквозь темноту ещё видя пляшущий перед лицом огонь, искрами отражающийся в серых радужках. Когда меч опускается на змия, сон обычно заканчивается, и он просыпается на сиденье Бентли весь в холодном поту, какое-то время тяжело дыша. Если бы Кроули и правда был смертным, то под глазами у него сейчас были бы огромные тёмные мешки. Через пару дней ангел по старой традиции приглашает его поужинать в «Ритц». Учитывая его поспешность, Кроули подумал бы, что что-то случилось, но наученный почти всему в Азирафаэле, уже знал, что тот просто хочет немного расслабиться и поговорить о том, о чём ни с ангелами, ни уж, тем более, со смертными не потолкуешь. Признаться, он и сам не прочь немного отдохнуть от суеты с Гавриилом и демонами. Уютно-жёлтый, сверкающий хрустальными люстрами ресторан приветствует их, как приветствуют друг друга старые знакомые: с распростёртыми тёплыми объятиями. Они выбирают дальний столик у окна, застеленный белоснежной скатертью. Рядом с ангелом, в знакомой обстановке, Кроули наконец чувствует себя чуть спокойнее, чем за последние пару дней. Он выбирает им пирожные с заварным кремом и два бокала отборного «Corte Giara Soave» с фруктовым послевкусием, которое отчего-то так нравится ангелу, и закидывает одну ногу на другую. — Ну что, как там успехи с Гавриилом? Всё такой же Джим, или начинает что-то вспоминать? Азирафаэль грустно качает головой. — Иногда мне удаётся его разговорить, но в основном нет… Совсем ничего. — Знаешь, должен признать, такой Вестник тайн Божиих мне нравится намного больше. — Не стану скрывать: мне, отчасти, тоже. — Ангел прокашливается. — Я начинаю думать, не связано ли это с нашей стороной. Учитывая, какой переполох сейчас происходит Наверху, я бы не удивился. — Ну, вряд ли к этому причастен кто-то из наших. Какая-нибудь Дагон, конечно, не против насолить хоть самому Михаилу, но архангелы им пока что не по зубам. — И мы продолжаем блуждать в потёмках, — со вздохом подытоживает Азирафаэль. Какое-то время они оба молчат, наслаждаясь вином. Где-то в глубине ресторана негромко играет нежная фортепианная мелодия, смешиваясь со звоном бокалов и шумом голосов. Всё же от внимания Азирафаэля не ускользает, что его друг немного сутулится, а складка на лбу напряжена больше обычного. Но вслух этого не подмечает. Он кладёт руки на стол и сцепляет пухловатые пальцы в замок, потирая их друг о друга. — А как идут дела у тебя, Кроули? Он не сразу понимает, что именно Азирафаэль имеет в виду: его самого или дела с Адом, которые, впрочем, всегда идут не очень. — Кручусь понемногу, — он пожимает плечами. — Шакс сама не своя. Поговаривают, что старушка собирает армию демонов для чего-то важного. Ну что ж — удачи ей набрать хотя бы кадров двадцать. — Хочется думать, что всё это скоро разрешится, — бормочет Азирафаэль, кажется, больше чтобы успокоить самого себя. — Слишком уж много конфликтов между обеими сторонами успело назреть за последнее десятилетие. Как будто вот-вот разразится что-то намного хуже. Мне от этого не по себе. — Ты же знаешь, как оно бывает: перебесятся и снова успокоятся. Я в этом даже не сомневаюсь, ангел. Кстати, у тебя крем… да нет, левее… ага, вот тут. Азирафаэль вытирает его с щеки салфеткой, невинно улыбаясь. Брови у него при этом чуть приподнимаются. Как будто улыбаются не только губы, но и каждая отдельная черта лица, каждая морщинка. Ещё одна его особенность. Кроули отпивает из бокала, пряча собственную улыбку, с болезненной силой стремящуюся вырваться наружу. На языке ещё долго ощущается привкус горьковатых ноток цитрусовых и миндаля.* * *
Но когда-то должен наступить момент, когда змей, устав от бесконечных метаний вокруг иггдрасилевых корней, в конце концов заглатывает свой хвост. И вот тогда от знакомой вечности, в которой они вдвоём провели жизнь, не остаётся совсем ничего. Игольный кончик ломится от ангелов, которые пытаются на нём станцевать. Кажется, что магазинчик Азирафаэля впервые собирает в себе столько неземных сущностей сразу. Ангелы, демоны, и все безмерно самолюбивые, распушившие перья-хвосты, как петухи перед дракой. Гавриил обрёл память. Кроули даже немного рад, хотя скажи ему кто раньше, что он будет радоваться тому, что Гавриил теперь снова нормальный, давно знакомый ублюдок, он бы покрутил пальцем у виска. А ещё архангел и Князь Тьмы, кажется, теперь вместе. Неслыханный скандал. Хотя Кроули уже подозревал о чём-то подобном, так что Азирафаэль и все остальные, кажется, удивлены намного сильнее, судя по коллективно отпавшим челюстям. Наконец, когда буря немного утихает, и демоны с ангелами с постными лицами от только что увиденного исчезают, в помещении воцаряется тишина. «У Гавриила и Вельзевул получилось», прокручивается в голове мысль, когда от счастливой парочки не остаётся и следа. «Если получилось у них, то, может…» А потом появляется Метатрон и рушит всю идиллию одним мощным взмахом крыла, обещая Азирафаэлю всё, о чём тот мог только мечтать: возможность изменить мир к лучшему и осчастливить всех и каждого. Забавно, думает Кроули, как ангелы иногда лукавят намного больше и лучше, чем это же делают демоны. Наконец они остаются одни, но пустота магазинчика после всех страстей, кипевших в нём за последнюю неделю, теперь кажется неуютной. Азирафаэля тянет в небо. Его самого не тянет уже никуда. «Присоединяйся ко мне. Кроули, ты можешь снова стать ангелом». Азирафаэль умеет делать больно словами, и это единственное, что змий в нём ненавидит. Он ощущает себя так, будто ему в спину прямо меж крыльев воткнули нож. Так неправильно. Нужно удержать, остановить, отговорить, высказать… Слова — глупость. Инфернальное пламя кипит, выплёскивается через край, и он сдаётся. Кроули бросается вперёд и настойчиво прижимается к чужим губам. И это — как огнестрельный выстрел. В каждом движении, малейшем касании — агрессия, отчаянность, граничащая с безумием, горящим в жёлтых очах. Кроули не ждёт ответа. Всем ведь известно: демоны — эгоисты. Более того: он уже знает, что его не последует. Даже несмотря на его грубую силу, Азирафаэль не отталкивает, остаётся покорным — возможно, из-за неожиданности. Сейчас Кроули не думает об этом. Его губы такие мягкие. Как само Небо. Будто он вновь перенёсся в то беззаботное время, когда мог гулять по Небесам среди других ангелов и творить прекрасные звёзды. На мгновение он даже позволяет себе прикрыть глаза. Кроули готов поклясться, что одним лишь желанием, силой мысли на пару секунд смог остановить само время. И когда он отстранился, и оно вновь запустилось, Азирафаэль смотрел на него с ужасом, застывшим в широко распахнутых глазах. Ангелы всегда действуют согласно правилам. Демоны же руководствуются исключительно ненавистью. Кроули стал вторым демоном, который принял решение, руководствуясь сердцем. И, видимо, ошибся. Воцарившаяся тишина режет уши. Азирафаэль прикрывает рукой дрожащие губы. Кроули знал, на что шёл, но даже не подозревал, насколько болезненно могут ощущаться последствия этого решения. Вот что бывает, когда пересекаешь черту, которой нельзя даже касаться, у которой специально поставлен предупреждающий жёлтый знак «не влезай. убьёт». Потому что и правда убивает. Наконец ангел решается заговорить. Его голос чуть подрагивает. «Я прощаю тебя», слышит он. До Кроули не сразу доходит смысл этих слов. Голос кажется нечётким и идёт как будто издалека. Звук — взрыв, застывший в ушах, давит на голову. Но через секунду Кроули замирает. Он быстрыми шагами выходит из магазинчика, и ангелу лишь остаётся беспомощно смотреть ему вслед. Кроули ругает себя за всё, что только приходит на ум. Даже пара счастливых мгновений рядом с Азирафаэлем — слишком много для такого, как он. Глупо было надеяться, что ангел по щелчку пальцев вдруг переменит свою многовековую сторону добра на «к чёрту мир, давай запрыгнем в Бентли и сбежим вместе куда-нибудь на Альфа Центавру, а на фоне будет играть I want to break free». Азирафаэль всегда любил только Кроули-ангела, свою самую лучшую пластилиновую поделку. Играть с Кроули-демоном ему быстро надоедало. Он морщится при мысли о том, что Азирафаэль всерьёз верит, что ещё сможет что-то изменить. Боже, ну конечно, он же ангел. Верить — их прямая обязанность. «Ну что же ты, Кроули. Ты ведь был так счастлив, когда был ангелом.» Верно. До блаженного счастлив в своём неведении. Как агнец, который всю жизнь послушно шёл за пастухом, не зная, что тот хочет содрать с него шкуру. А когда позднее стал сомневаться в его воле и сопротивляться — тут же был изгнан из стада, чтобы после Падения многие годы собирать себя по кусочкам, заново отстраивая свой разум, как разорённый сад. Ангела никто не отвергал. Он всегда был и будет любим. Он мог бы попытаться следовать примеру других ангелов и притвориться, что всё это — часть великого Божьего Замысла и беспрекословно слушаться каждого Её решения — даже если оно требовало убийства невинных детей. Но теперь это уже не имеет значения. Он видел, какими Небеса могут быть на самом деле. В них нет ничего, за что ещё можно держаться; и уж тем более чего-то, за что можно бороться. Может, когда-нибудь, дорогой ценой боли и разочарования, ангел это поймёт. Но пока Кроули стоит на противоположном конце улицы и наблюдает, как он выходит из магазинчика и направляется в Рай вслед за Метатроном. Прежде чем уйти, Азирафаэль ненадолго останавливается и бросает в его сторону последний, короткий взгляд. В этот момент пасмурное небо ненадолго встречается с лесом, объятым огнём. Их совместная вечность тлеет на обугленном кончике спички у демона на глазах. Кроули хочется отвернуться. Труднее всего не прощаться с тем, кого ты знаешь очень долгое время. Труднее — смотреть, как он на самом деле уходит. Самое глупое, пожалуй, то, что после произошедшего, после бездны, в которую он осмелился ввергнуть их обоих, Кроули всё ещё надеется, что ангел когда-нибудь вернётся. Не сейчас. Когда-нибудь. Он будет ждать. Но пока завтра ещё не наступило, прямо сейчас он садится в Бентли, вжимает педаль в пол, и мир вокруг для него перестаёт существовать. Сегодня в вечернем выпуске новостей прозвучит предупреждение о сильнейшей буре за последние десять лет, надвигающейся на Лондон. А вслед за ней среди обычной криминальной сводки промелькнёт заголовок о том, что из винного погреба «Ритца» загадочным образом исчезла как минимум половина бутылок. Beginning.