Обещание

Сутки назад все было отлично. Их единственной проблемой была утомительная дорога. Их беспокоила лёгкая турбулентность и не совсем располагающая к отдыху жара в салоне самолёта, они посмеивались над шутливыми перепалками Хэнка и Малика, над тем, как Салим пытается убедить всех в том, что он вовсе-не-боится, над новостями, которые рассказывал болтливый Стерлинг. Они позволяли себе даже скривиться на не-очень-вкусную газировку, пара бутылок которой завалялась в салоне («Ник, опять накупил ерунды в аэропорту?») хотя сейчас, вспоминая эту ситуацию, Леон горько усмехается — жажда настолько сильно иссушила его, что, кажется, если он попытается сказать слово, его горло сдерёт от потока горячего воздуха. Хотя дело тут, конечно же, вовсе не в жаре и не в жажде. Он пил воду совсем недавно. Сутки назад их было с дюжину, а сейчас осталось только трое. Антон выскочил из палатки разведать обстановку и оценить, насколько хорошо ловит сигнал рации посреди пустыни. Судя по картам, недалеко должна быть деревня Кел-Ханан, но карты остались в сумке Хэнка. Единственным способом найти цивилизацию (желательно, не мёртвую и не инопланетную) оставалось выбираться на вылазки. В прошлый раз Ясмин замечала дым вдали, и указала Антону на направление, чтобы он прошёл чуть дальше и убедился в том, что они движутся в правильном направлении и скоро выйдут к деревне. Бежать, сломя голову, они не могли — надо было точно знать маршрут, по которому придется тащить Леона. Бригадир шипит от досады — надо же, какое-то время назад он ворчал на Трианон и Малика за их сентиментальность. Было целесообразным оставить раненого Митчелла где-нибудь, и может, он даже дождался бы помощи, особенно с учётом того, насколько быстро они бы шли, не вцепись Таси в своего дружка. Сейчас, будучи прикованным к месту ужасной болью, Леон… ну, не то, чтобы сильно поменял своё мнение. Всё-таки, он теперь балласт. Когда он пытается перевернуться на бок, рёбра скручивает ужасной болью, прошивающей аж до горла, и Леон еле давит в себе хрип, потому что рядом кемарит Ясмин — уставшая, грустная и сжавшаяся в маленький комочек на пледе, постеленном рядом с пледом Леона. Она и так сильно переживала за всех, помогала, чем могла, всегда была учтивой и вежливой, но в последние несколько часов де Врис отчётливо видел, что она еле держится, чтобы не расплакаться. Их осталось трое — Док, который всех латал, Ясмин, которая всех поддерживала, и он, бригадир. Который всех бесил, а теперь валяется с лихорадкой, выкручивающей его кости и превращающей его в чудовище. Надо же, он умудрился сбиться в группу с теми, кто всегда был сильным достаточно, чтобы помогать другим, выжить и дойти до самого конца, и все равно не выиграл от этого ничего. У Фортуны, должно быть, очень злое чувство юмора. Леон сползает с пледа на песок и осторожно встаёт на четвереньки, стиснув зубы. У него получается даже встать, и, хромая, выйти из палатки. Вдали действительно виден дым. Значит, доктор Метцир скоро вернётся, чтобы сказать, что они направятся в деревню, где смогут связаться с другими и, может, даже попросить помощи где-то ещё. Где больше людей и меньше… Леон смотрит на свои руки. Они кажутся слабыми, худыми и бледными, их покрывает сетка вен — не такая, какую он привык видеть у коллег на раскопках и у иссохших стариков. Его руки расчертили черные ленты, полупрозрачные, но просвечивающие через истончившуюся сухую кожу. Де Врис тянет ладони к лицу, когда хочет прикрыть глаза, заболевшие от яркого солнечного света, и нащупывает плотные шрамы на веках. Нет, всё-таки, он уже почти мёртв. Он уже почти разлагается, и к моменту, когда они дойдут до деревни, он либо окончательно потеряет сознание, либо напугает местных настолько, что они правда его пристрелят. Его и… — Мистер де Врис, где вы?! В палатке слышно тревожное копошение, и на улицу выскакивает Ясмин, ужасно напуганная. — О, слава небесам, вы здесь. Я думала, вы пропали, как… Я испугалась. Доктор Метцир скоро вернётся, мы соберём вещи и дойдём до… — Да, вы дойдёте до деревни. Леон устало выдыхает, чуть шатаясь на слабых ногах. Ясмин тут же подходит и кладёт руки ему на плечи, поддерживая. — Вам скоро станет лучше. Там есть люди, они обязательно что-нибудь сделают. — Ясмин. Стюардесса вздрагивает от того, насколько непривычно холодным звучит голос Леона. Он впервые называет её по имени, и он будто больше не ворчит по пустякам, а говорит страшную правду. Будто до этого он только притворялся, что сдаётся. Но сейчас, когда он стоит, держа себя худыми и дрожащими руками за плечи, и когда его воспалённые глаза закатываются от усталости, он, кажется, говорит искренне. — Ясмин, да ты посмотри на меня. Ну разве они мне помогут? Мне уже ничего не поможет. Бригадир глядит на синеющий дым вдали. Солнце опускается за горизонт и перестаёт светить в глаза, когда двух выживших накрывает тень от каменной скалы рядом. Ясмин тихо вздыхает, и Леон краем глаза видит, как дрожат её губы. Она осторожно льнёт головой к его плечу и говорит, собравшись с силами: — Не говорите так. Мы вот-вот доберёмся, и всё будет в порядке. Боже, она же почти сломалась. Ну разве он может её подвести? — Добирайся. И всё с тобой будет в порядке, девочка. — Леон неловко хлопает её по голове, тяжело вздыхает и медленной поступью движется куда-то вниз по песчаному склону. Ясмин стоит какое-то время, растерянная, но очень скоро де Врис слышит то, как семенят её шаги по песку вслед за ним. — Леон, Леон, подожди. Пожалуйста, стой! — она зовёт его, не вежливо-формально, а как давнего знакомого, и даже в её кротком учтивом голосе слышна дрожь, — Леон, пожалуйста, не уходи! Он вертит головой, досадно усмехаясь. — Мы остались в живых и уже нашли помощь. Мы же почти спаслись. Леон, нам же так повезло. Тебе так повезло! Вспомни… Ника и Рэйчел, вспомни Джонатана. Ты же остался. Ты же правда счастливчик, Леон, тебя судьба бережёт… Ты же почти дошёл! Ясмин ловит его за огрубевшую ладонь и прижимает её к себе. Он останавливается. — Леон, пожалуйста, не уходи. Давай просто дойдём до деревни, и всё будет хорошо. У тебя же почти получилось. — Ясмин. Леон оборачивается, и его сердце пропускает удар, когда он видит отчаянное лицо девушки перед ним. — Нет… — Ты… Ясмин, ты так хорошо справлялась со всем. Ты так всем помогала. Ты такая молодец. Он кладёт руки ей на плечи, чтобы взбодрить и вразумить, но от этого жеста губы Ясмин только дрожат сильнее, и она всхлипывает. — Я… очень хочу дойти с вами, Ясмин. Но ты не представляешь, как сильно я боюсь всё испортить. — Не говори… — Мне очень жаль, милая. Ясмин закрывает лицо руками и срывается на плач. Леон растерянно смотрит на то, что он натворил. Он смотрит, как бьётся в истерике эта смелая и стойкая девочка, на которую он ворчал всю экспедицию, над которой осмеливался шутить, и которая держалась даже лучше, чем он, и ему становится так дурно, потому что минуту назад он мнил себя героем, спасающим последних выживших от ненужного груза, а сейчас он видит, что он трус, который сдался, и этим так сильно подвёл Ясмин, что сломал её. Пожалуй, самое ужасное во всём этом то, что он ничего не сможет сделать. Потому что он не сможет встать на ноги. Уж себя-то он знает, как облупленного. Впервые признавать в себе недостатки так больно и досадно, ведь раньше он хотя бы один отдувался за свою грубость и пессимизм. А теперь… Леон прижимает к себе девушку и гладит её по взлохмаченным волосам, пока она содрогается от рыданий. Он, не знает, что делать, и не знает, что делает. Наверное, повторяет давно забытый жест своей матери, обнимая Ясмин, как если бы это была его дочь. Он, наверное, хочет дать ей хоть немного поддержки, хоть немного заботы и благодарности, хоть немного успокоить её. Если бы он мог, он бы дул на все её царапины и раны. Он бы никогда не говорил ей грубых слов. Он бы нёс её на руках через пустыню, укутав в плед. Он бы склеил её разбитое сердце и отдал бы ей всё, чтобы она осталась в живых. Даже последнюю крупицу своей удачи, которая почти спасла его. — Ясмин, милая. Он находит в себе силы, чтобы отпрянуть, и готов даже похвалить себя за выдержку, потому что он почти не подаёт виду, что его сердце остановилось, когда он видит её заплаканное лицо. — Ты обязательно дойдёшь до деревни. Вы найдёте помощь и спасёте тех, кого ещё можно спасти. Ты молодец, Ясмин. Его рука дрожит, когда он лезет рукой за пазуху. — Слышишь? Я почти без сил, но у тебя они ещё есть. Ты очень сильная и смелая. Ясмин опускает взгляд. На дрожащей, покрытой сеткой чёрных вен ладони де Врис держит потрёпанный, перевязанный суровой ниткой львиный коготь. — Ты — самая удачливая, кого я знаю. — Леон… — А вот я не особо. Прости меня, но я не дотяну. Староват и… и без сил. Ясмин неверяще смотрит на бригадира покрасневшими от слёз глазами, когда он осторожно надевает свой амулет ей на шею. — Я очень хочу, чтобы ты спаслась. Пожалуйста, пообещай мне, что дойдёшь до деревни. Его руки, странно цепкие и когтистые, осторожно укладывают грубый, нелепый талисман на изящном воротнике платья Ясмин, и скользят к её щекам, чтобы утереть дорожки слёз. — Я так тебе благодарен. Я так тобой горжусь, девочка. Я в тебя верю даже больше, чем я себя. Новые слёзы согревают его дрожащие пальцы. — Ты дойдёшь? За меня и… за ребят. Ты обещаешь спасти себя так же, как спасла бы меня? Ясмин закрывает глаза, и даже плача, кивает, держась маленькой ладошкой за ладонь бригадира. Того, кто за всю экспедицию никому ни разу не сказал доброго слова и никогда никого не поддерживал. — Вот и умница. Леон хочет прильнуть к ней и уткнуться ей в волосы, приобнять и поцеловать в лоб, но знает, что не сможет её отпустить, если позволит себе задержать её ещё дольше. Всё-таки, он ужасный трус. Если бы он мог спасти её как-то по-другому. Он осторожно убирает руки с её щёк, так, что Ясмин даже не замечает, кажется, всё ещё тихо плача. Может, она слышит, как он отходит, чувствует босыми ногами перекаты песка рядом с ней, но не останавливает. Когда она наконец успокаивается и открывает глаза, Леона уже нет. Солнце садится за горизонт, и пустыня становится холодной и серой. Ясмин не может объяснить Доку, вернувшемуся с разведки, куда делся их спутник, но по её пустым, заплаканным глазам и амулету, который она бережно держит одной рукой, он всё прекрасно понимает.