Рано или поздно этот день обязан был прийти. День, когда прекрасная Эленве заметит его ухаживания и сочтёт их достаточно серьёзными, чтобы пригласить его к себе домой. Очень важный день — и очень страшный. Отец, тот до сих пор с лёгким содроганием вспоминал, как впервые перешагнул порог дома почтеннейшего Альдарона и его жены, а о том, как встретил Махтан жениха своей дочери, и вовсе песни слагали.
Забавные, но не внушающие оптимизма.
Турукано составил для себя краткий, но исчерпывающий план действий на случай приглашения. Он даже посоветовался с лучшим другом. Инго, правда, очень удивился.
— Турьо, тебе ли не знать, насколько я далёк от дел сердечных!
И правда: на все попытки его сосватать, Инголдо отвечал только «У меня и так дел хватает, а будет ещё больше — до семьи ли мне!».
— Но ты немного ваниар... больше ваниар, чем все мы, — Турукано показал на золотые волосы друга. — И ты говорил, что последнее время тебя увлекло изучение разных народов... или это уже прошло?
За увлечениями Инголдо сложно было угнаться. Одну неделю он пропадал в мастерской дяди Феанаро, другую — хвостом бегал за йаваннильди, третью — не отлипал от охотников Оромэ. И всякий раз очередной страсти отдавался всецело... пока она не угасала и не сменялась следующей. Как будто все эти страсти были комнатами, в которых его друг искал что-то бесконечно важное и потерянное — и, перевернув всё кверху дном и не найдя искомого, без сожалений шёл дальше.
— Даже если и прошло, не думаешь же ты, что я забываю всё, что узнал в пору обучения?
Турукано промолчал.
Инголдо, к его чести, не обиделся — рассмеялся:
— У меня, конечно, морской ветер в голове, как у всей родни, но не настолько же! А что ты хотел знать про ваниар?
Единственным его увлечением, которое не девалось никуда и никогда, была любовь к долгим странствиям. На месте ему не сиделось никогда — и Турукано был этому весьма благодарен, потому что разведал не одну полезную жилу в дальних краях, скитаясь там со своим беспокойным кузеном. Но были и минусы: так, в очередном путешествии Инголдо пропустил важнейшее событие в жизни друга и совершенно не представлял, почему тот возгорелся вдруг интересом к народу госпожи бабушки.
Полученную справку Турукано включил в план действий, разумеется. Хотя справочного материала было не так много — Инголдо больше интересовало, на что похожа Эленве (на россыпь солнечных зайчиков среди звёздных брызгов), писал ли Турукано для неё стихи (к стыду своему), не почитает ли он эти стихи (никогда)... но теперь он, по крайней мере, знал, чего ожидать.
Примерно.
Обычаи ваниар были совсем иными, непривычными. У них не было знати, кроме вождя — и даже вождь, великий Ингвэ Ингверон, сам пахал своё поле, а его жена доила коров.
— Потому что вождь нужен, чтобы вести — а когда вести нужды нет, он такой же эльф, как и все прочие, — объяснил Инголдо. — Ещё к нему обращаются за советом в сложных делах, но он чаще предлагает пойти сразу к Владыке Манвэ. Они часто спорят...
— Кто, ваниар?
— Нет, Ингвэ и Манвэ. Для него Владыка Ветров — такой же вождь, как и он сам, только старше и опытнее. И как ваниар свободно спорят с ним, так и он — с валар.
— А говорят, что мы, нолдор, непочтительные и непокорные!
— Они не непокорные, — возразил Инголдо. — Они послушают вождя, даже если с ним не согласны, потому что вождь — он на то и вождь, что умнее и опытнее прочих. Но своё мнение всё равно выскажут. Вдруг оно пригодится.
Оставалось только понять, как это странное покорное свободолюбие применить на практике разговора с родителями Эленве.
Зато он сразу понял, благодаря рассказу Инголдо, кто есть кто среди таких одинаковых светловолосых эльфов, встретивших его у простого тесового забора. Ваниар очень трепетно относились к своим волосам (ещё бы, к такой-то красоте!), и то, что другие народы выражали одеждой или украшениями, они предпочитали выразить причёской. Мать семейства, например, заплетала две косы, молодые мужчины — одну, девицы носили волосы свободными — очень удобно.
— А браслеты, на руках и ногах, носят у них все. Звенючие такие, с множеством бубенцов. И даже когда в поле работают или в скотнике, не снимают. Зачем, если красиво.
И громко. В доме, считая драгоценную Эленве, ваниар было шестеро — и каждый, при каждом шаге, при каждом жесте звенел.
Но и не такое можно выдержать во имя любви.
* * *
— Она у нас девочка поздняя, — сказала госпожа Майвэ, наливая Турукано полную чашку свежего, душистого, тёплого молока. Он раньше пробовал только сквашенное — нолдор скотины не держали, а до ваниарских селений от Тириона было далековато.
Вкус был... странный. Как будто и на воду похоже, и на масло, и немного на что-то совсем третье, летнее и весёлое. Неудивительно, что ваниар так много и легко улыбались, если они каждый день пили этот напиток!
— Поздняя? — вежливо переспросил он.
У отца Эленве, господина Айвэ, была густая борода: как у мастера Махтана, только золотая и кудрявая. Он, правда, говорил, что никому не господин, а обычный земледелец. «Господа за морем остались. Был там один такой, сами знаете где».
Турукано не знал, но кивнул.
— Ну да, поздняя. Мы ведь долго у Намо провели. Моя сестра, а она совсем девочкой была, вырасти успела, — Майвэ покачала головой. — А потом всё как-то не до того было, хотелось сначала обжиться, привыкнуть, что живые. Поженились-то мы ещё когда.
— Только в дороге детей заводить — последнее дело, — кивнул Айвэ.
— Ты, нолдо, им не позволяй, — подал голос молоденький эльф с длинной косой. Кажется, это был кузен Лаурил. Или брат Лауральдо?.. Всё-таки даже причёски не везде помогали. — Им дай волю, они тебе так и будут вещать про ужасы пути и как они пошли целоваться, а их волки съели. Лучше скажи, ты нашу Эленве замуж возьмёшь, или будешь тянуть, как у вас принято?
Он сглотнул.
— Лаурил! — строго прикрикнула Майвэ. — Ты его прости, нолдо. Он наполовину вашей крови, воспитание никуда не годится. Я не говорю, что вы все не воспитаны, ты вот просто загляденье, но Лаурил...
— А что я? — юноша смущённо дёрнул себя за косу. — Я по делу спросил. Отец за матерью целый год ходил, пока предложение сделал, и ещё год до свадьбы тянул. Мама говорит, она чуть с тоски не истаяла!
— Нолдор просто очень основательные, — строго сказал Айвэ. — Им важно, чтобы каждое решение было взвешенным, обдуманным. Это мы птичий народ, на крыло легко встаём. Такие вещи уважать надо, а не смеяться над ними. И тебе, Лаурьо, основательность никак не повредит. Не то так и будешь метаться: камни или травы, растить или резать.
* * *
— Устал? — тихо спросила Эленве.
Он вышел на крыльцо и смотрел на большое, зелёное от молодой пшеницы поле, пытаясь успокоиться и найти то внутреннее равновесие, которое ему всегда помогало.
— Испугался, — ответил он так же тихо. — У нас, когда за столом начинают ругаться... — он осёкся.
Эленве молча его обняла.
— Я вижу, что они любят твоего кузена, и что бранятся не всерьёз, но сразу вспоминаю своё и не знаю, что мне делать, — признался Турукано. — Прости.
— Они почти всерьёз, — возразила Эленве. — Тётя Альква с ним не справляется, надеется, папа с мамой повлияют. Но это ведь не важно, важно — ты правда попросишь моей руки?
Он поперхнулся, но ответил мгновенно:
— Конечно!
— Через год?
По-хорошему, следовало бы. Год ухаживания, ещё год помолвки... но что-то подсказывало ему, что это не самое верное решение. Поэтому он спросил:
— А как принято у вас?
Эленве улыбнулась и, положив ему руки на плечи, сказала:
— Я люблю тебя. Это значит: будь моим мужем.
