Дышать под водой

Тибо делает вдох и ныряет в море букв. Сегодня штиль, буквы плывут по странице медленно покачиваясь, и он успевает ухватить две-три разом, прежде чем их унесёт мелкой зыбью течения. Только когда Тибо добирается до середины печатного моря, начинает штормить. Теперь буквы швыряет, вертит перед глазами так, что Тибо тошнит. Он захлопывает книгу и зажмуривается. Под веками мельтешат пёстрые блики, бухает в висках. Тибо хватает ртом тёплый воздух. Рука нащупывает в нагрудном кармане корешок блокнота с пропущенным сквозь спираль карандашом. Грифельный кончик выводит на бумаге округлый пузырь, заполняет его короткими штрихами, сквозь которые проступает рисунок. Это мальчик, который неумолимо тонет в буквенном океане; его затягивает в глубину, распластывает под толщей печатных строк; он пытается вдохнуть, но дышать под водой невозможно — Тибо это понимает, не такой уж он глупый на самом деле. Еще несколько графитовых пузырей набухают на блокнотном листе, заполняются рисунками, и тошнота отступает. Тибо вздыхает. У таких ненормальных как он не может быть нормальных способов успокоиться. Тибо настороженно прислушивается. Вчера вечером к отцу кто-то приехал — Тибо слышал, как бойко стучала в кабинете печатная машинка, которой никто не пользовался уже давно. К лестнице, ведущей от виллы вниз, к террасе, где сидит Тибо, приближаются шаги. Отцовский голос перекликается с другим, незнакомым. Тибо поспешно прячет блокнот в карман и снова хватает книгу. Книга — источник его чудес и мучений. Ребёнком Тибо всерьёз думал, что остальные знают какой-то секрет, который ему почему-то никто не открыл. Вот они берут книгу, водят пальцами по страницам и произносят слова, от которых в голове у Тибо вспыхивают картинки. Картинки растут, обретают объём, цвет, запах; они двигаются, звучат. Нужно быть не меньше чем волшебником, чтобы извлекать живые картинки из странных мелких значков, заполняющих бумажное пространство. Позже до Тибо доходит, что на самом деле другие просто умеют складывать в слова эти причудливые оттиски со странным названием "буквы". Тибо как будто обманули. Какая бессмыслица — дробить цельные образы этого мира на отдельные кусочки, зарисовывать их разбегающимися, дрожащими отпечатками звуков, чтобы потом снова собрать всё вместе и оживить словами. Когда-нибудь он в этом разберётся. Когда приходит время идти в школу, Тибо счастлив — там наконец он поймёт, в чем секрет. И он понимает. Он просто глупый. Ненормальный. В школе Тибо вообще ждёт множество удивительных открытий. Например, о том, что такое маленький персональный ад. К концу начальной школы Тибо читает с трудом, совершенно не понимая смысла прочитанного. Каждый диктант для него — изощрённая пытка, чтение вслух — пытка с особой жестокостью. Отец удивительно спокоен — у доктора философии свой взгляд на жизнь. Он воодушевлённо рассказывает, что ещё лет триста назад Тибо вполне вероятно сочли бы одержимым, посадили в помойную яму и заставили твердить наизусть тексты молитв, но в последней четверти двадцатого века такое, к счастью, невозможно. Хотя по мнению Тибо процесс приведения к норме и сегодня мало чем отличается от средневекового. — Мир, Тибо, полон невежд, считающих себя сведущими только лишь потому, что их большинство, — философствует отец и добавляет: — В твоем случае нужен настоящий профессионал. Тибо же сомневается, что профессионалы знают больше остальных. Их невежество просто лучше организовано. Сам себе Тибо напоминает дрессированного пуделя, которого видел однажды в Зимнем цирке. Пудель вытаскивал из ящика дощечки с буквами и складывал из них слово “магия”. Тибо по сути занимался тем же самым. А магия объяснялась просто: пудель хотел есть, Тибо — стать нормальным. В лицее для мальчиков Тибо впервые влюбляется. Когда молодой учитель литературы цитирует строки романа Жюля Верна, картинки в голове Тибо звучат иначе, складываются в рифмы. Однажды класс читает текст романа вслух, а Тибо ловит кончиком пера расползающиеся буквы, выводит первые и последние в своей жизни стихи. В конце урока Тибо протягивает предмету поклонения лист, исписанный наползающими друг на друга гирляндами выпуклых закорючек, и слышит возмущённое: — Вы издеваетесь, месье? Как можно что-то разобрать в этих пузырях? Уж лучше бы вы читали Жюля Верна! Больше в лицей Тибо не приходит. Отец подписывает документы о переводе на домашнее обучение. Нанимаемые репетиторы сменяют друг друга с завидной регулярностью, Тибо же просто слушает их болтовню, покрывая следующий блокнотный лист разнокалиберными рисованными пузырями, которые со временем начинают наполняться его собственными живыми картинками. Шаги на лестнице теперь слышатся отчётливо. Тибо вздрагивает — отец спускается на террасу не один. Идущий рядом высокий брюнет в летнем костюме не похож на очередного репетитора. Может, новый отцовский аспирант? — Предмет ваших исследований чрезвычайно интересен, профессор Ренар, — долетает до Тибо. Ого. Целый профессор. Не слишком ли для этого молод? Заметив Тибо, отец останавливается. — Ты разве не должен заниматься с месье д'Эстре? — Месье д'Эстре уволился час назад, — сообщает Тибо. Отец даже не злится — устало трёт лоб. — Отказался читать Жюля Верна? — Это я отказался — он мне не подходит! — огрызается Тибо и вдруг начинает злиться, взгляд его падает на загадочного профессора. — Хотя этот мог бы подойти. Ренар удивлённо моргает, у отца вытягивается лицо. — Тибо! Это мой гость! — Почему бы нет? — продолжает дерзить Тибо. — Он выглядит достаточно смышленым для той простой работы, которую должен сделать. Внезапно Ренар предупреждает отцовское возмущение заинтересованным: — Подойти для чего? — Для этого, — зло тычет пальцем в книгу Тибо. — Давай попробуем. Ренар усаживается рядом, прямо на пол террасы. — Что ты читаешь? Тибо уже не вздрагивает от таких вопросов. Медленно закрывает книгу, поднимает голову. — "Двадцать тысяч лье под водой"? — карие глаза смотрят серьёзно. — Нравится Жюль Верн? Тибо наконец отвечает: — Я не читаю. Скоро профессор поймёт, насколько Тибо с ним честен. Оценит ли — вопрос. Отец незаметно ретируется. Они остаются вдвоём. — С начала страницы, — бросает Тибо. Тёмные брови чуть дергаются вверх, но Ренар начинает читать. Тибо слушает мягкий глубокий голос. Бутоны картинок распускаются в голове. Щекам горячо. — Ты пропустил последнюю фразу. Ренар вскидывает голову: — Откуда ты… — Просто знаю. Интересно, он уже считает Тибо ненормальным? Тибо берёт книгу из его рук, вглядывается в мельтешение букв и снова не может угадать ни слова. Блокнот жжёт сквозь карман, просится в руки. Жаль, что нельзя вытащить его прямо сейчас. — Может объяснишь, чем мы занимаемся? — Если я буду знать текст наизусть, то наверняка смогу его прочитать, — хмурится Тибо. — Надо прослушать ещё раз. — Не уверен, что надо. Значит, профессор считает его безнадёжным? Тибо молча поднимается, убегает к себе, и там наконец рисует. Он стачивает три карандаша, блокнот пузырится гроздьями рисунков, а следующим утром, к удивлению Тибо, он снова обнаруживает Ренара на террасе, наблюдающим беспокойные волны Ла-Манша. — Жюль Верн бесспорно хорош, — заявляет тот сходу, — но может ты покажешь мне то, что носишь в кармане? Тибо вдруг протягивает ему блокнот и смотрит, как Ренар бережно переворачивает страницы. Пальцы его проводят по линиям рисунков, тонкие губы трогает улыбка. В ушах у Тибо шумит прибоем, тёплые капли бегут по спине. Ренар, не поднимая головы, тихо заключает: — Это история. Сердце Тибо замирает. — Думаешь, что это… — Удивительно. Твои рисунки звучат без слов. Ты знаешь, как это называется? — Пузыри на бумаге, — фыркает Тибо. — Это графический роман, Тибо, — строго поправляет Ренар. — Покажи мне остальное. Тибо показывает ему другие блокноты, следит глазами, как пальцы Ренара гладят его рисунки, читает по губам беззвучное “невероятно”. Невероятно ненормально? Вечерами Тибо слушает стук печатной машинки из кабинета и рисует как одержимый. Его мальчик в пузырьках плывёт увереннее, даже начинает улыбаться. Рядом вырисовывается темноволосый мужчина; его сильные руки помогают мальчику держаться на плаву в бушующем море. Возможно, Тибо очаровывается напрасно, и то, что горячо растекается в груди всего лишь благодарность, но он не хочет об этом думать. Он хочет сказать Ренару эти слова, и будь что будет. Произнести их вслух невозможно, но Тибо худо-бедно может и написать. Ночью, дождавшись, пока дом стихнет, Тибо пробирается в кабинет, кладёт у печатной машинки письмо для своего профессора. Впервые задумывается: профессора чего? Взгляд падает на стопки отпечатанных листов с выпуклым оттиском в углу страницы. Силуэт сфинкса. Тибо знает этот символ. Парижское психоаналитическое общество. Отец иногда читает у них лекции. Тибо дрожит. Присутствие Ренара угадывает спиной. — Он посчитал, что ты настоящий профессионал, — Тибо хватает первый попавшийся напечатанный лист. — Так каков ваш диагноз, профессор? — Если хочешь, я прочту. Строки плывут перед глазами, но Тибо упрямится: — Я сам! Из пелены собственных слёз и мешанины букв Тибо выуживает что-то странное. "Дис…л..е..кси..я". Значит, вот что с ним. Волной накрывает злость, облегчение, страх. Тибо будто под водой. Он задыхается. Ренар шагает к нему. — Тибо… — Меня можно вылечить? — Это не болезнь, Тибо. Ты просто видишь текст не так, как большинство людей. — Я ненормальный? — Нормальности не существует. Это всеобщая иллюзия. Быть не как все — нормально. Тибо не может поверить. Он выхватывает из бумажного хаоса измятый, исписанный пеной букв листок — свою мучительную попытку казаться нормальным. — Я могу как все! Вот, читай! Ренар не двигается. — Ну же! — Тибо… я не могу. — Знаю, как это выглядит! Но я старался! Для тебя! Пока ты меня изучал, будто насекомое под лупой. — Дело не в этом. Я не читаю написанное от руки и не могу писать сам. Только печатать. Тибо замирает. — Так ты тоже того, да? Ренар улыбается: — Моя ненормальность называется дисграфия. — Но… ты же профессор. — Который не написал от руки ни одной рукописи. На плечи Тибо уверенно ложатся твёрдые ладони. — Тибо, твоя ненормальность прекрасна. И если ты всё ещё хочешь сказать мне это, — Ренар кивает белеющему на тёмной столешнице письму, — то я предпочел бы твои картинки в пузырьках. Сможешь? Тибо кивает. Губы Ренара замирают у его губ. Не касаются. И это правильно. Пока правильно. Виску тепло от чужого дыхания, щеке колко от ворсинок пиджака. Тибо делает вдох. Он дышит. Дышит под водой.