сияние

пятифан переминается с ноги на ногу, стоя у телефонного аппарата у дороги. набирает знакомые цифры, тяжело дышит, слушает режущие слух гудки, и ждёт. около двух часов назад пьяный отец разразился очередной тирадой, разбил старую салатницу и чуть не разбил нос роминой матери. благо рома заместо неё подставился под удары своего заботливого отца, рёбра будут болеть ещё недели три точно. около часа назад он отвёл мать к её подруге, а сам ушёл не в силах видеть ни её, ни ту самую подругу. он только что потратил последнюю мелочь, чтобы позвонить морозовой почти в два часа ночи, и даже не понимает до конца, зачем именно. и больше, чем вернуться домой, рома боялся, что полина не возьмёт трубку. — спишь, поль? — нет, ром, что такое? полина накручивает прядь волос на палец, изучая узор на старых пожелтевших обоях. она вовсе не зла, наоборот, зная всю взбалмошность пятифанова, которая не исчезла даже на пороге выпускных классов, подобный звонок нисколько не удивил её. честно, она ему рада. — не хочешь воздухом подышать? — голос немного дрожит. и на на душе чертовски гадко. он, как побитая собачонка, плетётся к морозовой, и сам себе в этом не признаваясь, ищет её жалости. первый раз в жизни, наверно, ищет. ему ненавистно, ненавистно быть таким. но он всё же идёт. а у полины бессонница и регулярные приступы тревоги, во время которых тысяча самых разных страшных мыслей мухами оседают на мозги. она ненавидит тишину, ведь в ней голос искажённого разума просто адски вопит. она почти никогда не может выспаться, потому что её сознание балансирует между кошмарами и страшной, как эти кошмары, бесконечной рефлексией. полина накручивает на пальцы уже телефонный провод и просит пятифана встретить её у калитки. хочется отвлечься. а ладони потеют от странного предчувствия. рома поднимает руку в знак приветствия и смотрит на полину с привычным ему озорством. в правой руке у него букет полевых цветов, собранный по дороге: должно же это походить на спонтанную романтическую прогулку. когда морозова подходит ближе, пятифан аккуратно обнимает её за плечи так нежно, как умеет обнимать только он. в желтоватом свете уличного фонаря можно разглядеть, как он улыбается во все свои тридцать два (полину иногда удивляет, как с таким образом жизни ему удалось сохранить все зубы), и даже может показаться, что у него всё в порядке. полина берёт его под локоть, и они вместе выходят на посёлочную дорогу. — куда идём? — в груди неприятно укололо, ладони ещё больше вспотели. полина оглядывает спящий посёлок, только в паре окошек горит свет, по проводам скользят янтарные блики, а впереди виднеется лес. ей больше не страшно: воображение больше не смешивает все старые домики в одно жуткое месиво, а лес не представляется кровожадным зверем, который только и ждёт момента, чтобы уволочь свою жертву туда, где её никто больше не найдет. она думает, что это и есть взросление или же по крайней мере одна из его частей. или, может, просто так ощущается присутствие пятифана рядом, который сам кого хочешь запугает. — хуй знает, поль — рома щёлкнул зажигалкой и обратил взгляд к небу, усыпанному звёздами, — давай пока прост упадём где-нить и типа… — на звёзды, значит, пялить будем? — полина закончила его мысль и точно убедилась: нет, это не свидание. — ну типа, — рома почувствовал себя последним дураком: «мог бы и заранее подумать, еблан» в этот раз пятифану чертовски плохо удаётся изображать из себя романтика-бандита-грозу-всех-девичьих-сердец, и внутри у полины всё сжимается от жалости, и неясно до конца: это жалость к роме или к же к самой себе. если он нуждается в утешении, то теперь ведь некому утешать полину, выходит? и всё же девичья рука переодически тянулась к чужой щёке, которая всё ещё была красная от пощёчины, а с искусанных губ едва ли не срывалось «расскажи мне, что случилось?», но морозова не смела: знала, что пятифан ненавидит, когда его жалеют. но так хотелось. а роме, у которого была жуткая потребность кого-либо оберегать и самое большое в мире сердце, как оказалось, правда была нужна эта забота, хотя он в этом никогда не признавался и, наверно, не признается. пятифан же не может не рассматривать бледное лицо полины с отчетливо начерченными синяками под глазами, взгляд которых беглый и пустой. её руки так и стремятся постоянно что-то да перебирать, а роме лишь до жути хочется перебирать длинные пальцы самой морозовой. ей страшно каждый день, каждый час, каждую минуту, и рома не может об этом не думать. даже сейчас. в бритой голове словно щелкает переключатель, и рома теперь способен думать лишь о том, как сделать так, чтоб полина ему искренне улыбнулась. вот так всё забавно и хорошо: рома утешается утешением полины и все довольны. не очень здорово, но что есть, то есть, пятифан не очень любит анализировать себя и вообще что-либо. нет, вообще не любит. он любит лишь полину, это понятно, приятно и хватает с головой. — пойдём сюда. — рома мягко тянет морозову за руку в сторону леса.

в голове ветер, ведь мы всё ещё дети, которые так и не смогли найти свой путь

«она же не мамка тебе, чтоб ты ей плакался, долбаеб» — в момент рома начинает ощущать себя тем самым малолетним рыцарем, который обещал когда-то полине увезти её отсюда далеко-далеко, дать ей столько свободы для жизни, сколько только сможет найти в карманах своей старой олимпийки. ему было тогда четырнадцать, кажется? отказывается ли он от своих обещаний? не дождётесь. они пробираются сквозь ветки, которые больше не кажутся страшными. этой дорогой никто не ходит, кроме ромы и бяши: лучше получить пару царапин и немного продырявить футболки, чем обходить через весь лес. пройдя дебри, рома и полина выходят на луг и, дойдя примерно до середины, падают в траву, которая приятно покалывает голые ноги, где-то в ней же стрекочут кузнечики. летний ветер подобно шёлку гладит кожу, воздух прозрачнее чем обычно, а звёзды то… кажется, что важнее этого момента ничего не было, нет и никогда не будет. весь огромный мир сократился до размеров маленькой лужайки, оказавшись помещённым под звёздный колпак, под котором проблемы по своей значительности были размером с комара на шее ромы, которого он только что прихлопнул. полина вдыхает полной грудью и удивляется: как таком забытом богом месте может быть что-то настолько возвышенное и прекрасное, отчего замирает сердце? хотя дело ведь вовсе не в месте, правда? в темноте раздается шуршание и рома протягивает морозовой мятую пачку сигарет. конечно, полина не курит, и, конечно, рома крайне против того, чтобы она это делала. однако полина лишь благодарно кивает, беря сигарету, ведь именно в такие моменты (которые и делают их такими особенными) происходят самые нелогичные вещи. рома соприкасается кончиком сигареты с кончиком сигареты морозовой, щёлкает зажигалка, и пятифан видит, как блестят полинины глаза. а из глаз самого ромы, между прочим, искры сыпятся только так. когда там была первая полинина сигарета? кажется, в конце седьмого класса. что тогда, что сейчас дрянь редкостная. и вроде бы в тот же день был первый прогулянный урок. кто же приложил руку к тому, чтобы полина морозова, образцовая ученица, предпочла прыжки с тарзанки и купание в холодной речке контрольной по физике? — всё ещё хочешь купить бумер? — морозова говорит первое, что приходит в голову, потому что разговаривать хотелось безмерно. а роме приятно, что полина помнит. — а хер знает, как дела пойдут. а как там с москвой? — рома бросает едва уловимый ехидный взгляд на морозову, которая в блеске звёзд и лёгкой серой дымке выглядит совсем иначе. — если ты купишь бумер, то будут отлично, — и оба смеются.

но грустить не стоит, скоро всё опять начнётся и всё будет по-другому, когда солнце вновь проснётся

полина, больше закутываясь в свой старый кардиган и подбирая под себя колени, утыкается пятифану в плечо. пахнет летним костром, дешёвыми сигаретами, потом и соляркой. «нет, он наверно, никогда не изменится». морозова берёт юношу за руку, сплетая их пальцы. нужно же что-то перебирать, а рома только этого и ждёт, подлец. оглаживает её аккуратные фаланги пальцев и розоватые мозоли от смычка. какая же полина всё-таки умница и как хотелось, чтоб у неё всё получилось. юное сердце ощущает так много свободы внутри себя, но, как это и бывает обычно, хочется большего. поэтому пятифан скидывает с ног поношенные сланцы, позволяя душистой траве щекотать ступни. это конечно не то же самое, что пройтись босиком по росистому лугу ранним утром, но тоже неплохо. и тоже можно устроить. полина, как ребёнок, следует его примеру и вот уже слышен звон застёжки на старых босоножках. вроде бы это мамины. они переглядываются и ощущают себя детьми, которые сбежали с последнего урока, а тёплый июльский ветер дует чуть сильнее, трепля подростков по дурашливым головам. в телах появляется ощущение невесомости — именно так и чувствуется короткое счастье. кажись, ещё немного и они рассеются, превратившись в утренний туман, который накроет собой весь посёлок. было бы здорово. рома, устав сидеть, падает в траву и тянет полину за собой. та лишь ойкает и упирается локтём в поверхность земли всего в нескольких сантиметрах от лица пятифана; немного приподнимается и говорит: — красивый ты, — тыкает пальцем в чужой нос. — тебе никогда не надоест, — пятифан вновь мягко тянет её на себя, заставляя в этот раз наверняка упасть рядом. будь они в привычных обстоятельствах, полина бы в отместку потыкала пятифанова в бока и пощекотала под рёбрами, можно было бы ещё и пощипаться, но не сегодня: она догадывалась о причинах этой спонтанной встречи и ей всё ещё больно. какой бы странной ни была любовь морозовой, она была настоящей и не проявлять её было чертовски трудно. а сам рома уже и не помнит будто. он снова нежно берёт полину за руку, ведь если он её отпустит, морозова взаправду растворится, да-да. он этого не допустит. ни за что и никогда. поэтому воздух в мгновение заполняется глупыми пятифановскими шутками и такими же историями, а также «будешь ещё одну, поль?». морозова не может не улыбаться, прижимаясь ближе: «ну что за дурачок такой?». а на душе становится чуть легче. полина думает, что звёзды в глазах пятифана в тысячу раз ярче, чем они есть на самом деле. рома, глядя, в глаза морозовой, уверен, что если смотреть на эти плевочки-звёздочки через них, то можно ослепнуть. пачка почти опустела, шелестели сосны, полина то и дело утирала слезинки в уголках глаз, пытаясь перестать смеяться, ведь та история из декабря восьмого класса и четыре предыдущих правда очень забавные, и рому стоит бескрайне любить уже хотя бы за это: с ним было интересно. или ещё будет? а пятифан лишь прикрыл веки, всем своим нутром чувствуя, как печали и горести всех степеней тяжести (что ромины, что полинины) растворяются в звонком девичьем смехе, который являлся лишь одной из множества крохотных частиц, за которые пятифан так любил морозову. и всё же вовсе неважно: небо москвы, питера, лондона, парижа, вены — нигде звёзды не будут светить так ярко, а сердце биться так часто, как в глухом селе за байкалом, в четыре часа утра, семнадцатого июля две тысячи третьего года. и дело тут лишь в грубых пальцах, которые всё ещё заботливо оглаживают полины мозоли, периодических щелчках зажигалки и таких больших чувствах ещё таких маленьких людей. а звёзды уже начали тускнеть.

а пока ложись рядом, и давай смотреть на звёзды сними свои туфли и наигранную серьёзность