После сна

      За многие годы Цинхуа привык к морозам, бушевавшим на демоническом Севере. От них мало спасали и толстые меховые сапоги, и тяжëлая щекочущая плечи шуба и парное самосовершенствование. Помнится, Цинхуа умудрялся даже без всего этого, будучи юным учеником и не имея золотого ядра, выживать в суровых снежных пустошах.       Смешок невольно подступил к горлу и с сонным хрипом выскочил наружу. Цинхуа плотнее укутался в ватное одеяло.       На Севере, притом, во многом было уютнее, нежели на пике Аньдин. Никто не торопился, впопыхах бегая по поручениям, никто не норовил стучать кулаком по двери его кабинета, прося помощи, и на пике к тому же не было места, чтобы разместить такую удобную широкую кровать. Цинхуа мог растянуться хоть наискось, а постель казалась только шире.       Он медленно приоткрыл глаза и глубоко вдохнул. Прохладный воздух освежающе обжёг лёгкие. Между прочим тепловые талисманы развешаны по всей комнате. Помнится, когда-то в этой комнатушке и их не было.       Цинхуа сел на кровать, натягивая спадающее одеяло обратно на плечи.       На Севере поздняя весна, сезон цветения льдистых ив и подснежных астр. Сухие соцветия последних, к слову, весьма сочетались с тëмно-синим одеянием монарха. Цинхуа найдëт их, когда появится время.       Не успел он вытянуть спину, как одеяло поползло в сторону. Цинхуа одëрнул его и медленно оглянулся.       — Мобэй, — с укором окликнул он. — Уже утро.       Мобэй от чего-то всегда занимал места меньше, чем мог бы. Казалось бы, на королевского размера кровати стоило и спать по-королевски, однако зачастую он всю ночь проводил на боку, чуть подогнув колени.       Цинхуа и то так не спал на своей прошлой кровати.       Не размыкая век, Мобэй снова ухватился за одеяло и потянул на себя. Помнится, до какого-то момента его капризы тоже не были рутиной. Цинхуа уступил. Лëг обратно, и его аккуратно обхватили поперёк спины. Мобэй прижал его к себе, погладил сквозь одеяло по бокам, и Цинхуа уткнулся ему в плечо.       По прошествии лет Мобэй больше не ощущался невыносимо холодным. Мороз, идущий за ним по пятам, притерпелся и сроднился с самим Мобэем так основательно, что каждое прохладное дуновение напоминало о нëм. О том, как в его руках удобно и легко, пусть и приходиться постоянно носить за пазухой тёплую одежду. О том, с каким трепетом он прикасается, когда привлекает внимание, и с какой мягкостью смотрит, стоит ему остановится взглядом на Цинхуа.       На чужом плече всегда мягче. Цинхуа поворочался, спустив одеяло, вызволил руки и обнял Мобэя. Его широкая шея задрожала от довольного глухого урчания.       — Мобэй, — ласково прошептал Цинхуа. — Ты же давно не спишь, правда?       Мобэй неопределённо хмыкнул и прижал Цинхуа ещë ближе, пока тот глупо хихикал.       — Баловень, — фыркнул Цинхуа.       — Сказал принц.       — Ответил король.       Мобэй едва слышно усмехнулся, и Цинхуа поцеловал его в шею, чувствуя, как горло содрогнулось от звука. Длинными когтями Мобэй зарылся в распущенные и растрëпанные волосы Цинхуа, пропуская локоны сквозь пальцы.       — Продолжай.       Где угодно Мобэй звучал бы требовательно, но с Цинхуа — всегда просяще.       Отказывать супругу — дурной тон, думал Цинхуа. Он припал губами к холодному плечу и двинулся выше, осыпая поцелуями всю шею. Едва касался кожи, отчего поцелуи казались невесомыми и лëгкими. Мобэй сжал в кулак волосы на его затылке и лëг на спину.       Цинхуа приподнялся и навис над ним, не отставая от шеи. Провёл по кадыку — Мобэй резко выдохнул, оттянул кожу — блаженно зажмурился, поцеловал в челюсть — охотно подставился, запрокидывая голову. Как объяснял его супруг, когда демон открыл для кого-то шею — это точка невозврата, пик слепого, искреннего доверия. И беззащитности. Мог ли Цинхуа отказать хоть в чём-то тому, кто каждое утро готов вверить свою жизнь в его руки?       Одеяло сползло до бёдер. Спину обдало обжигающим ледяным воздухом. Если бы не холод, Цинхуа ещё долго не отцеплялся бы от Мобэя.       — Пора вставать, — стуча зубами, указал Цинхуа.       Он стянул одеяло с Мобэя, чтобы накрыться им тоже. Тот в любом случае не нуждался в тепле, скорее в приятной на ощупь мягкости пухового одеяла. Мобэй неспеша приоткрыл глаза.       — Уверен? — спросил заласкано, лениво.       — Мы не можем лежать так весь день.       Хотя они, конечно, могли. Мобэй бессвязно проворчал и поднялся. Обыденно притянул Цинхуа под бок, целуя в веко, и потёрся щекой о щеку.       — Каждая минута нашего отдыха утром стоит нам одной минуты вечером, — пробурчал Цинхуа. — Я помогу тебе одеться.       — Ты — первый.       — Да ладно, тебе меньше надевать!       — Ты мерзлявый.       Против правды не попрёшь. Одежда и впрямь нужнее Цинхуа. Однако тот, кто помогает первым, заведует тем, во что сегодня разоденется супруг. И, так как Мобэй совсем не умел скромничать, из сундука он достал бесценный кашемировый наряд, который Цинхуа отнюдь не планировал носить, лишь передавать по наследству.       Возмущению не было предела, но таковы правила. Цинхуа повздыхал, да и позволил накинуть на себя бесценное одеяние.       — Клянусь, я чувствую, сколько денег трачу, пока это ношу. Самому не жалко?       — Не жалко, — отчеканил Мобэй.       Взглянув исподлобья, Цинхуа не заметил на его лицо ни толики усмешки.

***

      Весна на горной вершине приносила немало хлопот. Часть адептов безудержно чихала и подтирала рукавами и платками текущие сопли, а другая часть вместо работы наслаждалась ароматом цветущей сирени или срывала неспелую вишню. Впрочем, Цинхуа сам чем только в ученичестве не маялся.       Одну из весëн он посвятил искусству ведения боя, вторую — лечению от последствий этого же обучения. Врачи теперь опасались принимать его на пике перед летом, как бы на шею снова не сел. Весной Цинхуа обновлял заклинание отвращения, когда ещё нуждался в нём. Весной предпочитал вволю отдыхать, заезжая и по пути к пикам в деревушки у предгорья, и по пути на миссии в небольшие городки.       Весной он очень любил просыпаться в школе. Под шелест листьев и копошение птиц на крыше. Под отдалённый гул учеников, собирающих возы, пока Цинхуа, разомлевший, удобно устроился в кровати.       Яркий свет прорезался сквозь незашторенные окна. На своём пике Цинхуа давно завесил все щели, пропускавшие солнце, плотной тканью, как предлагал и здесь. На улице вскрикнули вороны. Цинхуа, потирая шею, привстал с циновки и разлепил веки. Невольно провëл рукой рядом, по застеленному одеялу. Слегка тепло. В тишине он натянул верхнее светло-голубой ханьфу и прислушался.       На родном пике адепты бы вовсю носились по коридорам, шурша бумагой. Его главная ученица уже бы вбежала в комнату с чашей горячего риса, усадила за стол и попутно рассказала, как выбила из поставщика хмеля скидку на половину цены. Над окном селилось бы семейство ласточек.       А здесь — тишь да гладь. От адептов ни шороху, ни писку, хотя стоит выйти во двор и покажется, будто их гомон будет стоять в ушах ещё добрые лет десять. Но у комнаты главы — ни звука. В дисциплине эти адепты очевидно превосходят пик Аньдин.       Дверь открылась с тихим поскрипыванием.       — Лю-шиди! — растерянно воскликнул Цинхуа.       Немного сонный, он поднял голову на вошедшего Лю Цингэ и улыбнулся.       — Шисюн, — сдержанно кивнул тот.       Держа в руках поднос свежеприготовленных маньтоу, Лю Цингэ увернулся от попытки Цинхуа сцапать его в объятия.       — Потом.       Цинхуа хотел поспорить, но аромат паровых булочек задвинул это желание на то же «потом». Великие дела не творят на голодный желудок.       Со дня их помолвки Цинхуа не переставал удивляться. Не то чтобы они до никогда не ночевали друг у друга, но Лю Цингэ подходил к этому вопросу очень щепетильно. Всегда разделял их постели ширмой, не допуская и мысли о какой-либо близости, вставал и уходил молча, будто позабыв про гостя. Стало намного легче, когда Цинхуа взял дело в свои руки и признался первым. В первую очередь, конечно, из-за нежных чувств, которые тогда переполняли всю его душу. Но во вторую — чтобы Лю Цингэ хотя бы завтраком озаботился, когда Цинхуа придёт на ночь к жениху.       — Как у тебя только получается? — отрешенно спросил Цинхуа.       — Что?       — Так дисциплинировать учеников. Не представляю, как ты заставил их в такую рань месить тесто.       Лю Цингэ отвëл взгляд.       — Шисюн настолько не верит в мои кулинарные способности?       — Шисюн о них знает больше всех в этой школе.       Цинхуа сделал первый укус маньтоу под тихий смешок Лю Цингэ.       — Надеюсь, ты не заставляешь Ян Исюаня.       — Ты бы почувствовал, будь это так.       Единственный ученик Лю Цингэ не славился кротким нравом, да к тому же его воротило от чьего-либо публичного милования. Он во многом напоминал Цинхуа жениха, юнца, который скорее сразил бы орду демонов в одиночку, чем взял бы за руку возлюбленного.       И, наверняка, если заставить Ян Исюаня хлопотать над завтраком, в чью-то маньтоу он засунет горсть опилок. Наверняка смоченных в молоке из уважения к наставнику.       — Ты ещё долго пробудешь с нами? — спросил Цинхуа.       — Долго.       — По-твоему долго?       Если Лю Цингэ оставался на пике дольше месяца, ему это казалось проявлением неслыханной ленности. Как может Бог Войны засиживаться на одном месте? И пусть, что на том месте его ждали больше всего.       — Нет, — чуть тише сказал Лю Цингэ, смутившись. — По-настоящему. До конца осени. Цинхуа удивлённо промычал.       — Безвылазно?       Лю Цингэ усмехнулся и кивнул. Небольшой столик пошатнулся, когда Цинхуа резко навалился на него, приблизившись к Лю Цингэ.       — Пойдёшь на праздник драконьих лодок?       Они едва не соприкасались кончиками носов, и Лю Цингэ мягко оттолкнул от себя Цинхуа. Тот виновато улыбнулся и сел на место, вместо этого протягивая руку. Лю Цингэ взялся за неё.       — Наш последний совместный праздник был в день нашего первого поцелуя, — напомнил он. — Вероятно, поэтому он и стал последним…       Для Лю Цингэ было всяко лучше отказаться от любых торжеств, чем краснеть рядом с Цинхуа, вспоминая тот самый день. Ничего не могло одолеть Лорда Байчжаня так же быстро и легко, как смущение.       — Я пойду с тобой, — охотно согласился Лю Цингэ.       Впрочем, вода камень точит.       Цинхуа год от года был рядом, год от года шёл рука об руку с Лю Цингэ ради смутного шанса на дружбу. А тот всячески противился дружелюбию, ткал своё постоянство из одиночества, предвещая вечное отсутствие в школе. Со временем ему это притёрлось — сторониться того, кто всегда около. И он перестал. А потом они поцеловались.       Сколько бы Лю Цингэ не вертелся, он не всегда уворачивался от настойчивых попыток Цинхуа остаться наедине. И когда уважаемому Лорду не удавалось, Цинхуа отпускал его лишь заласканным и изнеженным. Однажды Лю Цингэ перестал этого избегать, и виной тому — умение Цинхуа трогать там, где хотелось больше всего.       Лю Цингэ дорожил своей уединëнностью, своим временем, но оказался не против делить их с Цинхуа. Особенно, если он притом будет держать его за руку. И порой привставать на носки, чтобы дотянуться до его губ.       — Есть же причина, по которой ты так надолго остаёшься?       — Определённо.       — Стоит беспокоиться?       — Безусловно. Каждый жених должен беспокоиться о своей свадьбе.       Хоть их свадьба и назначена на начало осени.       — Но она нескоро, — подметил Цинхуа.       — Не хочу провести последние месяцы перед ней вдали от любимого будущего мужа.       Поперхнувшись тестом, Цинхуа неловко прокашлялся и потупил голову. Лю Цингэ заметно крепче сжал его руку. Он старательно пропустил тот момент, когда Лю Цингэ научился вгонять его в ответную краску.       В игру могут играть двое.       — Этот жених горячо благодарен шиди, — прошептал Цинхуа и, наклонившись, коснулся губ Цингэ.

***

      Охота на ледяного оленя начиналась, как ни странно, летом. Когда он, чувствуя приближающееся тепло, менял обжигающе холодную и острую шкуру на пушистый лоснящийся мех. Что-то подсказывало Цинхуа, что для них время охоты служило скорее традицией, нежели обязательством. Рядовые охотники ничего не сделают ледяному оленю, покрытому бронёй из собственной шерсти. Но не они.       Повозка петляла по извивающейся лесной дороге. На каждом повороте в спину Цинхуа упирались раскидистые рога, а на каждой кочке позади бренчала посуда. Небо светлело на глазах. Но Цинхуа не чувствовал опасности демонического леса, не в компании своих спутников.       Ночная охота обладала своим шармом, флëром романтики и загадочности. Особенно для Цинхуа — он-то еë всю благополучно проспал. Сохранил наутро и руки в чистоте, и силы.       Он коротко обернулся. Его муж и жених валились с ног, стоило им вернуться к возу с долгожданным оленем. Так они и упали в кузов: один на второго, а второй на первого. Мобэй прижимал Цингэ к себе, надёжно, ни на одной ямке не дал свалиться. И Цингэ, обхватив его за талию, устроился на широкой груди Мобэя.       Когда начало припекать, Цинхуа остановился на привал. Ни один из его избранников жару и солнце на дух не переносил. У одного лицо сгорит, у второго тепловой удар случится. Цинхуа про себя шутил, что из всего многообразия знакомых выбрал в партнёры самых прихотливых.       Деревья укрыли их от солнечных лучей кронами. Цинхуа распряг лошадь, аккуратно достал котелок из повозки и развёл костёр. Под звук трескающихся древесных угольков проснулся Цингэ. Он поднялся и оглянулся вокруг, рассеянно остановился взглядом на языках пламени.       — Шиди!       Цинхуа подошёл к деревянному борту телеги, и Цингэ наклонился, чтобы получить от него поцелуй.       — Как охота?       — Удачно, — сонно ответил Цингэ и подопнул тяжёлую оленью тушу.       — Это я знаю, — Цинхуа закатил глаза. — Ваш первый ледяной олень. Каково это? Захватывающе? Неожиданно? Трогательно?       Цингэ сощурился. Несмотря на то, что всю охоту он пробыл с Мобэем, тот не рассказал ему об обычаи северян?       — Обычно, — Цингэ коротко обернулся на Мобэя, продолжавшего держать руку на его бедре. — Но приятно.       Коротко вздохнув, Цинхуа кивнул и вернулся к костру. Если Мобэй снова медлил, то его замысел осуществится не через одно десятилетие. Возможно, прождать придётся целый век. Хоть бы бессмертия и терпения хватило.       — Уверен, ты голоден.       В руки Цингэ передали горячую миску риса.       — Ты всегда делаешь так после охоты?       — Иногда варю кашу, — усмехнулся Цинхуа и следом протянул ему палочки. — Всё же, это мой долг — ухаживать за вами обоими.       Губы Цингэ расплылись в нежной улыбке. Он попробовал рис и кивнул, благодаря. Зря Цинхуа в ученичества наговаривал на него. Цингэ мог быть раздражающим, гордым, на грани грубости откровенным человеком, всегда готовым сострить, но всё, абсолютно всё не имело значение, когда он улыбался. Как и в день их первого поцелуя, как и сейчас.       Мобэй, не почувствовав Цингэ на груди, вскоре поднялся сам. Сжав его бедро, Мобэй по привычке притянул Цингэ к себе под бок и прижался губами к виску.       — Что ты?.. — растерялся Цингэ.       Но, пока он не знал, что сказать, Мобэй положил голову ему на плечо и обвил руками. Цингэ оказался в ловушке.       — Ты!.. Что?..— его взгляд метался между спутниками.       Цинхуа прыснул от смеха.       — Ты ему понравился.       Цингэ недовольно скривился из-за Цинхуа.       — Он всегда так делает после охоты?       — После сна. Ты прошёл боевое крещение.       Ответить Цингэ не смог. Мобэй стиснул его в объятиях и мягко поцеловал в шею, буквально выбив из Цингэ все слова и мысли. Цинхуа узнал, что люди могут алеть ярче позднего заката.       Попытавшись ослабить чужую хватку, Цингэ поднëс зажатый палочками рис ко рту Мобэя. Тот принял.       Наверное, всего пять лет назад Цинхуа не мог это даже вообразить. Грозный Владыка Байчжаня кормил Короля демонов рисом, приготовленным Лордом всеми забытого пика. Притом что Король, что Владыка Байчжаня, в общем, этим довольствовались. Мобэй ослабил хватку и приоткрыл глаза, мягко поглядев на Цингэ.       — Баловень, — фыркнул Цинхуа.       Мобэй бессвязно проворчал в ответ.       — Он прав, — буркнул Цингэ.       И Мобэй промолчал, приняв рис с его рук.       — Что насчёт оленя? — спросил Цинхуа.       — Его поймали.       — Я не тебя спрашивал, шиди.       Обычаи северных демонов не выборочны и довольно прямы. Парной охотой на ледяных оленей занимаются сëстры, братья и возлюбленные.       Мобэй с присвистом выдохнул.       — Лю Цингэ, — обратился он, — охота на это существо — традиция моего народа. Если двое не связанных родством демонов охотятся вместе, то вскоре они должны объявить о помолвке.       Тон Мобэя не выражал какого-либо сомнения в том, что Цингэ согласится. Хотя сомневаться ему, безусловно, стоило. Цингэ остолбенел в его руках, поражённо глядя на оленя у своих ног. Не сковывай в его тисках, от Цингэ уже и след бы простыл. По крайней мере, Цинхуа думал так, помятуя о своём предложении.       — Но это обычай, а не обязательство, — поспешно напомнил Цинхуа. — Моя помолвка состоялась через шесть лет после охоты, и всё, как видишь, вышло.       — Ты не знал, — нахмурился Мобэй.       — Кто бы сообщил.       Ворошить прошлое порой бывало забавно. Особенно, когда Цинхуа те воспоминания сравнивал с настоящим. Как он не догадался, что подвеска из драконьего жемчуга не тривиальная благосклонность? И как Мобэй всё это время молчал, словно рыба?       — Я согласен.       Цинхуа и Мобэй удивлëнно хмыкнули в унисон. Ответ прозвучал негромко, но уверенно, будто он и не колебался в ответе. Цингэ поспешил съесть ещё немного риса, не желая разъяснять своё решение; Мобэй выпрямился и запустил руку в волосы Цингэ, осторожно перебирая локоны пальцами. У Цинхуа отлегло от души. Спустя время они всё же осознали что-то важное, пусть для этого и пришлось столь часто ошибаться.       И раз Владыка Байчжаня принял ухаживания демона без сомнений, а Владыка Севера смотрел на него с огромным, непозволительно любовным для его статуса трепетом — всё было не зря.       — Его должны… освежевать? — уточнил Цингэ.       — Не сейчас, — сказал Мобэй. — Но его шкура тебе пойдёт.       Щëки Цингэ надолго остались розовыми.