Void

Звук ломающихся костей уже не попадает в разум адекватным потоком информации. Вместо этого идут какие-то пульсирующие как его чернильная магия пятна, во рту нескончаемая горечь их же, хрипит и булькает поломанное горло. Будто изнутри дробит осколками стекла что-то важнее костей. Чернота. Каждое натяжение струн несуществующей души — настоящий персональный ад. Остротой сколов самого себя ранит тело ещё сильнее, но даже кричать уже нет больше ни сил, ни желания, ни возможности: мир схлопывался концом жизни мироздания, это всё равно произошло бы рано или поздно. У всего есть свои начало и конец, Инк всегда знал об этом, и это было едва ли не единственным, о чём он не смог забыть ни разу за все бессчётные циклы перерождений. И особенно чётко эта мысль мечется сейчас — в момент финала. Последний мир гибнет по неизвестным причинам, а ведь Хранитель жил только благодаря их существованию, ритм которого просто сжал и раскрошил все миры и вселенные до материи, названия которой он не знал и биения чьей не ощущал. То что рождается обязательно должно рано или поздно погибнуть... Тьма. Было очень странно ощущать тьму: будто по венам течёт разом разочарование, страх, боль, непонимание. Этого ведь не должно быть совсем? Он же умер, наконец, верно? А если нет, то... он обречён на вечное ничто? Это ещё хуже... Настолько, что вдруг отчетливо чувствуется жар дорожек слёз по щекам и ободу кляксы на одной из них. Тело дрожит, он начинает чувствовать холод и пальцы, которых по его мнению вдруг что-то касается, обжигая ужасом невнятного тепла. Но откуда? Почему? Глаза крепко зажмурены, открыть их попросту страшно, а там, где раньше были рёбра, под ними, что-то встревоженно бьётся и сжимается до боли, словно птица в клетке мечется в ужасе. Это пугает ещё и тем, как незнакомы были эмоции, которые рождались тайфуном одна за другой, самовольно, без всяких красок и чернил, привкус которых ощущается так же явно, как и прежде, но он вызывает отвращение. — Мммххнн! — только и удаётся жалобно проскулить, а после его пальцев опять касается незнакомое тепло. — Тише, тшшш. Всё хорошо, не бойся и не дёргайся, — рядом раздаётся тихий и мягкий девичий голос, за который монстр цепляется словно сбившийся путник за свет полярной звезды. Теперь реальность обретала контуры, но и рождала множество вопросов: сотни их путают Инка, невольно навевают мысли о том, что это просто агония его разума в последнем сгущении точки, где воедино сошлось всё существующее. Но нет ничего реальнее её руки на его ладони, и он слабо сжимает тонкие пальцы человека в попытке сохранить эту идею. Поверить в собственное существование и в собственные эмоции; те упрямо гнут свою линию и совершенно не желают повиноваться его воле, сбивают и без того отрывочное, почти поверхностное дыхание. — Меня зовут Аврил. Нашла тебя в лесу едва живого. Знаешь, для скелета ты тяжеловат. Знахари только руками развели, пришлось самой врачевать и тратить резервы, но, мне кажется, что ты моей магии поддался лучше всего. Интересно, почему? — Аврил тихо рассказывает о том, что кажется монстру незнакомым, чуждым и чудны́м. Разве люди владеют магией? Вот в этот миг он и открывает глаза, видит размытый полумраком силуэт беловолосой девушки с глазами такой насыщенной зелени, что не приходится сомневаться в необычности этого незнакомого ему мира. — И-нк, — хрипло настолько, что скелет едва узнаёт свой голос. Он кажется чужим, сломанным, как он сам, рваным пунктиром прежней живости. — Инк? Имя твоё, да? Тебе идёт. У тебя чёрные кружева узоров на костях, так красиво, — девушка улыбается и смотрит точно в глаза ослабшему, но совершенно целому монстру. По костям струилось полотно мягких бинтов и повязок, на грудине приятной тяжестью осело шерстяное одеяло. Дом деревянный, на потолочных балках пляшут отблески пламени от камина, в брусьях стен промежутки заткнуты сухим приятно пахнущим мхом, а на других – висят мягкие шкуры, напоминающие овчину очень тёмного цвета. Монстр чувствует, что ему становится чуть спокойнее, но количество недоумения это нисколько не уменьшило. В его меняющемся взгляде то и дело мерцают фигурки его чувств, превращаются в смазанные слабостью кляксы, а на щеках постепенно высыхают слёзы, которые Аврил вытирает льняным платочком. — Откуда ты такой взялся? Здесь монстров не было уже десятки лет! — девушка поправляет чуть вьющиеся пушистые снежно-белые локоны и забавно хмурится, — И, самое главное, кто тебя так страшно покалечил? Пробей меня пламенем, ещё немного, и ты бы умер. — Мм... Где я? — Инк совершенно растерян и не знает ни что его ждёт, ни о чем спрашивать в первую очередь. Полная неизвестность, но ему даже не столь важно теперь, останется ли он жить или же нет. Не осталось ориентиров, опоры, цели. И это заставляет пошатнуться его уверенность в том, что он – это всё ещё он — Инк, Хранитель вселенных и вдохновитель создателей, противник Эррора, чья судьба так же осталась неизвестной. — В Инвайле. Если ты о мире. Это вроде огромного вокзала, в котором живут все те, кому места не нашлось в других уголках Материи. Но новенькие тут большая редкость, потому я и удивлена, ведь ты точно не отсюда, — Аврил с тумбы снимает кружку с каким-то сладко пахнущим отваром и садится ближе, чтобы приподнять Инка и напоить. Её слова почти ничего не прояснили, даже наоборот. Вопросов стало еще больше, Инк тонет в них, едва ли думая о вкусе лекарственного питья. Выходило так, что за пределами миров было что-то ещё. Некая Великая Пустота, в которой было место чему-то такому, что монстр даже отдаленно не сможет представить, даже если захочет. — Я... ничего не понял, — честно признаётся монстр, снова опускаясь на подушки и выжимая из себя подобие виноватой улыбки. Аврил смеётся мягко в ответ и доброжелательно жмурится. — Ничего. Поймешь со временем. Аврил не оставила его на произвол и в этом. Помогала освоиться в жизни, начатой с нуля, и речь шла не только о бытовом аспекте или здоровье. Привыкать к наличию души, что зародилась в нём при переходе сюда, оказалось задачей не из лёгких. Инк сам себя нашёл существом очень эмоциональным, порывистым, и оберегать его впечатлительный нрав стало для Аврил важной миссией. Просто потому что она не может иначе. Не может бросить на распутье того, кто оказался бессилен против воли неописуемых обстоятельств. Монстр долгое время оставался чертовски слабым и не знал точно, чем это было вызвано: пережитыми травмами или обретением души. Вот и сейчас он на рассвете выходит на крылечко своего временного прибежища и опускается на порог с тихим мычанием. Ноги сами собой подкашиваются, но он удерживает равновесие и улыбается неловко, будто кто его видеть мог и пристыдить. Рассвет приятно холодил траву у ступеней, подкрашивал бусинки росы алмазными искрами, что привлекали взгляд Художника. И где теперь его кисть? Без неё было тоскливо и непривычно. Так же, как и без одежды, к которой он теперь привыкал заново. Не было стольких её слоев, лишь простая рубашка да штаны, а он так скучает по шарфу, отчего часто касается шеи рассеянно. Будто ищет, а не находя, разочарованно вздыхает. Раньше он всё забывал... А сейчас мечтает о том, чтобы снова ничего не помнить. — Ты рановато, Инк, — раздается позади голос девушки, а сама она протискивается сбоку и садится плечом к плечу с монстром, — Тебе не холодно? — и словно читая его мысли, она со своей шеи снимает вязаный из темной шерсти шарф и мягко повязывает ему. Инк смущенно хмыкает и рассматривает тонкие черты лица Аврил вблизи. — Ой, что это? — А? Ты о чём? — Такие милые точки, — монстр касается её щеки пальцами аккуратно, обводя россыпь едва заметных почти жемчужных веснушек до носа, — Я раньше не замечал. Мне нравится. Аврил смущается и неловко фыркает, но его руку не убирает. Жмурится, а сама думает о том, как давно ждала чего-то такого. Простого и тёплого любопытства, по которому откровенно скучала, проводя день за днём за книгами и обучением владению магией, которая могла залечить почти что угодно. И всё это было не зря, Инк был в порядке благодаря ей и с каждым днём испытывал всё больше благодарности и интереса. Интереса, который ходит по той грани, на которой уже видны намёки недружеских мотивов. Совсем чуть-чуть. Но этого достаточно, чтобы становиться рядом друг с другом немного тише, будто из опасения спугнуть это ощущения мотылька под рёбрами. — Как себя чувствуешь? — заботливо спрашивает и невесомо кладёт руку на его предплечье, но не убирает после этого. Этот вопрос для чтения между строк. Аврил просит разрешения быть рядом, а он его даёт и накрывает её ладонь свободной рукой. — Полегче, милая. Хах. Слабость, но... Эм. Знаешь, я до сих пор не понимаю, как так вышло, что я оказался в Инвайле в тот полный боли день. Но... я всё же решил, что ответы искать не стану, а просто... М... — Инк неловко хмыкает с улыбкой и чуть сильнее сжимает её пальцы, — Начну жизнь заново? Проживу то, чего был лишён. Забавно, да? Бессмертие лишало меня возможности жить. Аврил сочувственно улыбается и голову склоняет к его плечу. Греет теплом и теребит край шарфа, который обернула на его шее, покрытой узорами, что та мысленно воспроизводит день за днём по памяти на бумаге. Тайком, как нашкодившая школьница. — Это не смешно, Инк. Это было платой за дар жизни и мира, которого у тебя никогда не было. Ты заслуживал лучшего, а потому... оказался здесь? — девушка пытается подобрать слова, но после этих смеется, — Мда, не умею я поддерживать, хах. Прости. — Значит, жизнь с тобой – лучшее? Знаешь, с этим трудно спорить, — монстр тепло ей улыбается, чем вновь смущает и выдохом щекочет её лоб. — Да я не то хотела сказать. — Зато она – то, — скелет пальцем тычет пониже её ключиц, намекает на душу, а собственная взволнованно порхает в новой клетке, привыкает и словно бы зовёт. Аврил бурчит что-то и зевает сонно в столь ранний час, ёжится немного и льнет ближе к Инку, что был тёплым и приятно комфортным. Будь то несусветная рань или поздний закат, уходящий в обсидиановые оттенки ночи. Художник приобнимает её за спиной и вздыхает. Так ему точно спокойнее, рядом с ней. Аврил теперь опора в новом для него месте. Она же и маячок, на свет которого он постепенно выныривает из пугающей пустоты. День за днём. Он крепнет вместе с тем, как учится жить с душой. Слушать эти чувства, новые для себя и от того такие восхитительно многогранные. А в этот день его восторг вызвал самый обычный ливень. Художник делал зарисовки в блокноте, сидел у окна, занавешенного старыми занавесками, сшитыми вручную из ткани с рисунком подсолнухов. В соседней комнате щелкает дровами и гудит жарким пламенем ворчливая печь, пока вдруг этот звук не перебивается белым шумом дождя, окатывающем шифер крыши щедрыми волнами долгожданной свежести. Инк роняет карандаш и попросту прилипает к стеклу ненадолго, после чего пулей вылетает из дома и едва не сшибает с ног бежавшую в дом Аврил, которая спешила укрыться от дождя. Но парень утягивает её за собой с весёлым смехом и плевать хотел на то, как дождь роняет ливень такой силы, что кромка леса и поля за домом исчезают в его пелене безвозвратно будто в тумане. Инк кружит Аврил, они смеются. Монстр притягивает её совсем близко, и их веселье сменяется танцем, в котором нет ни правил, ни рамок, ни обязательств. — Ты чудак, Инк, — хохочет девушка и щурится от застилающей глаза воды. А он согласно кивает и вдруг целует её со всем тем чувством бесконечного счастья, которое только нашёл в себе за это время. Обрёл это богатство вместе с ней. Дождь будто толкает их друг к другу ближе, Инк чувствует — она льнёт всем телом ближе и отвечает, поддаётся его ласке, отражая её зеркалом, чтобы не остаться в долгу. Чтобы показать, что его порывистость именно сейчас как никогда к месту. Она ждала этого. Ждала, когда к ней приходили пациенты, а Инк кидал на них ревнивые взгляды красных прицелов. Ждала, когда он сплёл ей немного кривой венок из незабудок и потом ласково вплетал цветы в белоснежные локоны. Ждала, когда её саму смяло тоской, а Инк был рядом и рассказывал ей о сотнях миров, рисовал с ней картины, а потом засыпал в обнимку, не желая оставлять одну. Это всё проносится в памяти, когда мысль цепляется за его такие тёплые несмотря на дождь руки на её талии. Под пальцами девушки волны позвонков: одна, другая, третья. К ним липнет насквозь мокрая рубашка, а в сизой пелене душистой свежести и прохлады – пульс его новорожденной, чистой души, полной самых разных оттенков, которые видно сквозь одежду мягким пульсирующим отсветом. Он и есть сама вселенная. По крайней мере для неё — уж точно...