До небес

Второй курс выносит Куроо мозги двумя вещами — учебой и Акааши. Спасение от первой — не прогуливать пары и учить все вовремя, а не перед экзаменами. А от второго спасения нет. Пятничные вечера превращаются в пытку. Бокуто приглашает к себе или они собираются у Куроо, и каждый раз ему все сильнее хочется отказаться. Акааши сидит напротив, в его глазах — все ёкаи и черти мира, и, если ад существует, Куроо знает, кто кинет спичку, чтобы зажечь огонь под его котлом. Кто-то с глазами Акааши, его голосом и смехом, его улыбкой и тихим, до костей пробирающим «Куроо-сан». В аду не умирают, но Куроо сможет. Как там говорят, «быстрее, выше, сильнее»? В его случае — глубже, жарче и жестче. Людей в аду не жалеют. Акааши его — тоже. Куроо не знает, когда это началось, да и какая разница, если хочется только, чтобы поскорее закончилось. — Хей, Куроо, — зовет Бокуто, и приходится оторвать взгляд от пола. Правда, с осторожностью, чтобы случайно не засмотреться на Акааши. — Неделя выдалась так себе, да? Куроо кивает невпопад, отпивает пива и откидывается спиной на стену, закрывая глаза. Он не смотрит на Акааши, но его образ все равно застревает в мыслях. Что ты такое, думает Куроо, но кто бы ему ответил. На вопросы, не заданные вслух, ответов не бывает никогда. — Я слышал, — говорит Акааши, и дрожь, скользнувшую по спине, хочется списать на сквозняк, но окно закрыто, а на дворе май, — вам, Куроо-сан, приходится писать много рефератов. — Есть такое, — давит Куроо, по-прежнему не открывая глаза, хотя это не помогает. Так голос Акааши каждым звуком резонирует где-то в ребрах, и, наверное, пить сегодня не стоило, а пить с Акааши не стоило никогда. — Вроде несложно, а время все равно отнимает. — Тебе нужна помощь? — с готовностью отзывается Бокуто. Куроо усмехается. Нужна — но не с учебой. — Да не, — машет он рукой, делая очередной глоток. — У тебя своих заданий хватает. Бокуто сочувствующе сжимает его плечо, Куроо благодарно улыбается, а после едва не опрокидывает пиво на себя, чувствуя прикосновение к бедру под столом. Открыв глаза, он видит Акааши — тот смотрит на Бокуто, сидящего рядом с Куроо, и выглядит невозмутимым, как и обычно. Но на секунду он переводит взгляд на Куроо, и хочется то ли выйти в дверь, то ли в окно. Нет. В личном аду Куроо спичек не будет. Акааши обольет его бензином прямо из канистры и щелкнет зажигалкой. Двумя сразу. Полыхнет до небес. Прикосновение не исчезает, а спокойствие Куроо истончается с каждым мгновением. Что происходит, он не понимает. Акааши — наваждение, холодная вежливость на грани с презрением. И эта холодность от огня, что разгорается внутри, не спасает. Две банки спустя Куроо уходит на улицу, подышать свежим воздухом. Воздухом, в котором нет Акааши. Его так к нему тянет, что показания на магнитометре зашкалили бы сразу, а стрелка пробила бы корпус. И им не то чтобы нельзя, но Акааши вроде как важен Бокуто, и Куроо не хочет вмешиваться. Он у Бокуто об этом не спрашивал, но подобный разговор даже представить сложно: Акааши нравился ему в школе, а о том, изменилось ли что-то, речи не заходило. Куроо складывает руки на перилах и прижимается к ним лбом, выдыхая. В голове мутно от выпитого, а еще некстати вспоминается всякое из школьных времен: ехидные замечания Акааши, его взгляд исподлобья, горящие азартом голубые глаза, полоска кожи, виднеющаяся из-под футболки при прыжках. Не те мысли, которые нужны сейчас, но как выкинуть их из головы, как вытравить оттуда Акааши, Куроо понятия не имеет. За спиной щелкает дверь. Куроо надеется, что это соседи, но знает, что это не так. На спину, ниже лопаток, опасно близко к пояснице, ложится ладонь, тепло которой чувствуется даже сквозь ткань. Если чуть-чуть вытянуться вперед, футболка скользнет выше, и ладонь прижмется прямо к коже. Куроо застывает. — Все в порядке? — От голоса Акааши все внутри скручивается в тугой узел. Еще не возбуждение, но пара секунд — и станет хуже. — Да. Ладонь скользит выше, вслед за ней тянется футболка. Воздух звенит от напряжения. Куроо чувствует себя искрящимся оголенным проводом в руках мастера, гадающего: коротнет — не коротнет. — Врете. Коротит. Куроо усмехается и поворачивается к Акааши, глядя на него снизу вверх. Тот будто бы прижимает руку сильнее, а может, просто кажется. Наваждение как оно есть. — А что? Скажешь, что это плохо? Акаши склоняет голову набок, смотря прямо в глаза. Куроо почти слышит, как отвинчивается крышка воображаемой канистры. — Нет. Скажу, что не вижу в этом смысла, — произносит Акааши так просто, словно все можно решить одной фразой. И мизинцем цепляет край футболки, царапая ногтем линию позвоночника. Бензин льется, стекая струями по губам. — Где Бокуто? — Куроо не знает, за что цепляется: за здравый смысл или попытку сохранить нормальность. Возможно, рядом с Акааши нормальности никогда не существовало. — Ждет, пока мы поговорим. — А мы разговариваем? — Зависит от того, какой будет ваша следующая фраза. Акааши не убирает руку, даже когда Куроо выпрямляется. Даже когда подается вперед. Даже когда ловит в ловушку объятий, прижимая поясницей к перилам. — Это правильный ответ? — спрашивает Куроо. Ладонь, уже обжигающе горячая, скользит ниже, кончики пальцев замирают над поясом, и волоски на спине встают дыбом. Акааши кивает. Последние капли бензина падают у их ног. Куроо протягивает зажигалку. Щелк. Полыхает до небес.