Рассвет

«Никому не известные всего несколько лет назад, сегодня у этих ребят есть огромное влияние на мир шоу-бизнеса и многомиллионная армия поклонников по всему миру, а на их концертах собирается несколько десятков тысяч зрителей. История мгновенного успеха или долгий путь через тернии к звёздам?...» — звонкий, поставленный и разлетающийся по всему помещению голос ведущего отражается от стен, зависая в воздухе и невольно оседая в сознании каждого присутствующего. Юнги сильнее надвигает широкие края панамки и опускает глаза на потрёпанное дерево прилавка, мысленно поторапливая возящегося с его кофе бариста. Вероятность того, что кто-то узнает его прямо сейчас, в ранние утренние часы, когда люди забегали в кофейни за своей ежедневной порцией кофе перед работой и тут же исчезали, спеша по своим делам, была не слишком большой, но подстраховаться стоило. Очередная новостная передача, где мелькают их с парнями лица, тысяча дискуссий о том, откуда они появились и как смогли так быстро забраться на вершины всех чартов — ничего нового. Он слышит об этом из всех источников СМИ всю последнюю неделю, сам не понимая, когда его уже начало тошнить от собственного имени. Ещё три года назад они с парнями были малоизвестным бойз-бендом, а сейчас их имена и лица знает каждый, у кого есть телевизор или Интернет. — Американо со льдом. На стол опускается стакан ароматного кофе, а хриплый голос бариста заставляет едва заметно вздрогнуть. Юнги поправляет маску на лице, молча кивает и спешит поднести телефон к терминалу, оплачивая и забирая свой кофе. Позади него нетерпеливо теребит свои карманы полный мужчина, а за ним бросает недовольные взгляды на всех вокруг парень, то и дело поглядывающий на свои часы. Он отходит от стойки, наблюдая, как его место тут же занимает мужчина, практически подпирая своим пивным животом стойку. Висящая на стене плазма показывает их с парнями лица — кажется, запись с последнего награждения «Золотого Диска», куда они приехали сразу после аэропорта, собирая себя буквально по частям после длинного перелёта и прошедшего тура. Юнги помнит, как улыбался на камеру и отсчитывал в голове секунды до того, как сможет очутиться в тишине. Он толкает входную дверь кафе и выходит на сонную, как и люди в этот час, улицу. Крепкий кофе обволакивает горло, оседая на языке, а яркие утренние солнечные лучи настойчиво подлезают под края панамы, слепя глаза. Когда последний раз он так просто гулял по улице, никем не замеченный и свободный от своего имени? Юнги честно силится вспомнить, но в голове всплывают лишь воспоминая бесконечных вспышек камер и шумных фанатов. Он сорвался в Тэджон вчера ночью, спонтанно купив билеты и никому не сказав. Можно сказать, сбежал. От чего? Юнги вдыхает полной грудью прохладный утренний воздух и со слабой улыбкой признаётся себе, что от самого себя. Мин Юнги, чьё имя знают далеко за пределами родной страны, невидимкой сбежал в свой родной город без цели и плана. Возможно, ему просто нужна была короткая передышка перед новым забегом. Через неделю их с ребятами ждёт большой концерт в Сеуле, и это значит, что у него ещё было в запасе несколько дней, чтобы привести мысли в порядок. Последние месяцы у его организма явно не хватало ресурсов, и Юнги прекрасно знает причины этого. Хва Бомгю. Человек, с которым он вместе начинал путь и который так неожиданно закончил свой за решёткой. «Хранение и распространение», — так сказала мать Бомгю, позвонившая ему несколько месяцев назад во время их с парнями концерта в Лос-Анджелесе. Тогда эта новость казалась шуткой, в полной мере добираясь до сознания лишь к ночи, когда усталость после долгого дня взяла своё, ослабляя барьеры души и тела. В ту ночь он проворочался в постели без сна до самого будильника, а утром собирал себя по частям, уходя на запланированную фотосессию и общее интервью. Все эти три месяца он заваливал себя работой больше обычного и вызывался на все мероприятия, а свободное время проводил в зале, выкачивая из себя силы на индивидуальных занятиях по кикбоксингу или изматывая тело кардио и силовыми тренировками в зале. Хва Бомгю был тем, кому он показал свой первый текст и кому рассказал о своих планах на жизнь ещё до того, как о них узнала собственная мать, кто приезжал поддерживать в музыкальных конкурсах, утешал после неудач, и кто теперь проведёт за решёткой следующие восемнадцать лет. Когда Бомгю снова выйдет, ему будет сорок шесть, а за душой не будет ни гроша. Как могли они, когда-то лучшие друзья, начинавшие вместе свой путь в музыке, теперь идти настолько разными дорогами? Им обоим сейчас двадцать восемь, вот только имя одного знает без преувеличения каждый, а имя второго рассыпалось по крупицам, как белый порошок, который нашли в квартире Бомгю. Они познакомились, когда им было по семнадцать, записали свою первую демоверсию придуманной вместе песни в двадцать и разошлись, когда обоим было по двадцать три, потеряв друг друга на следующие пять лет. Как всё могло так сильно измениться всего за пять лет? Юнги помнит, как бродил по Тэджону в свои двадцать, днём мыл полы в забегаловке «ХванДоку», а ночью садился писать тексты, которые не показывал никому, кроме Бомгю. Весь этот город говорил Мин Юнги, что музыкой невозможно оплатить счета и заработать на хлеб, и один лишь Хва Бомгю верил, что у друга всё получится, и у него действительно всё получилось. Юнги помнит, как днями напролёт впахивал то уборщиком, то официантом в пыльной забегаловке, набирая дополнительные смены и валясь с ног по приходу домой, чтобы оплатить музыкальную студию, где потом пропадал дни и ночи, работая над тем, о чём сможет рассказать лишь спустя год, приняв участие в своём первом музыкальном конкурсе и едва ли пройдя отборочный этап. Раз за разом Юнги шёл на новое шоу, рассылал свои демки по разным студиям и закономерно получал отказ. Если попытаться вспомнить, сколько раз ему присылали на почту сухое письмо с благодарностью за участие и сколько раз не делали даже этого, пожалуй, могла бы набраться целая увесистая записная книжка, которую Юнги так хотел бы сжечь, но которую неизменно хранит в своей памяти, как напоминание о том, что он действительно смог. Без связей и денег никому не известный мальчишка из Тэджона смог пробиться на самый верх, создав своё имя с нуля. Если сейчас у Мин Юнги спросят, боится ли он потерять свою карьеру, он без раздумий ответит «нет». Он не боится оказаться на самом дне, потому что начинал свой путь именно оттуда, уже один раз сумев добиться успеха, а значит, сможет сделать это снова. В любой ситуации у него всегда оставался он сам, его упорство, преданность мечте и несгибаемая сила воли. Где бы Юнги ни оказался, его имя всегда будет с ним, как напоминание о том, что он всё тот же Мин Юнги, каким начинал свой путь и каким продолжает его и сейчас. Яркие солнечные лучи пробираются под края панамки, а в кармане раздаётся вибрацией телефон. Юнги смакует вкус кофе на языке и поправляет сдвинутую под подбородок маску, чувствуя, как телефон снова начинает вибрировать. Отвечать ни на сообщения, ни на звонки не хотелось, но перспектива, что его внезапное исчезновение со всех радаров может поднять на уши не только парней, но и всё агентство, особо не прельщала, заставляя всё же вытащить из кармана телефон, на экране которого высвечивалось имя его менеджера, а время на его наручных часах показывало почти девять утра. — Да, — отвечает на звонок Юнги, слыша на том конце сначала облегчённый выдох, а потом трёхминутную тираду под названием «Мин Юнги, какого чёрта?» — Через неделю ты должен быть на концерте в Сеуле, — немного выдыхаясь в конце своей речи, говорит Со Пакджи, его менеджер. — И я лично закажу тебе билеты, понял? — Не переживай, приеду заранее, — уверяет его Юнги. — Какого чёрта тебя вообще понесло Тэджон? Твои родители ведь больше не живут там? — Да, они уже несколько лет как в Сеуле. Не знаю, просто захотелось увидеть родной город. Что-то вроде перезагрузки. — Ладно, чёрт с тобой, — вздыхает Со Пакджи. — Позвони хоть парням, они там тоже с ума сходят, звонят мне всё утро, — говорит он, и Юнги практически видит, как мужчина устало прикрывает глаза, массируя переносицу. — Конечно. Я напишу, — обещает Юнги, завершая звонок. Со Пакджи был человеком, знающим его практически с самого начала карьеры, ни разу не осудивший и способный понять Юнги даже лучше, чем он сам, удивительно гармонично сочетая в себе качества и профессионального менеджера, и старшего брата, и наставника. Мин Юнги действительно уважал и дорожил этим человеком. Он смотрит на экран телефона, на который не перестают приходить уведомления — на этот раз от его водителя и охраны и, сделав вдох, открывает первое сообщение. Написав всему персоналу, что его не будет в городе несколько дней, и убедив не беспокоиться, Юнги открывает их с парнями общий чат и пишет в него почти то же самое, видя, как его сообщение тут же отмечается прочитанным. Три точки, означающие, что Чонгук, Тэхён и Намджун набирают сообщения, которые тут же сменяет входящий вызов. — Только не кричи, — принимает звонок Юнги, готовясь выслушивать о себе много лестного. — Даже не собирался, — отзывается в трубке Чимин. — Так значит, Тэджон, да? И в каком отеле остановился? — В «Хогпакке». Не то, к чему мы привыкли, — усмехается Юнги, слыша шорох в трубке. — Расскажешь мне об этом позже, — смеётся Чимин, начиная клацать пальцами по клавиатуре. — Самый ближайший поезд будет только к вечеру, так что приеду ближе к ночи. — Что? Ты что?... — Напишу, как приеду, — слышится в трубке, прежде чем звонок прекращается. — Минни, твою мать, — шипит Юнги, ошарашенно смотря на тёмный экран телефона. Попытки дозвониться до Пак Чимина ожидаемо не приносят результата, а сердце против воли начинает заходиться бешеным стуком. Чимин что, и правда собрался ехать к нему? По всей видимости, да, и от осознания того, как резко к нему мог сорваться Чимин, бросив все свои дела, появлялся ком в горле. Ну что за невозможный бесёныш. Они с парнями знают друг друга, кажется, уже всю жизнь, встретившись ещё совсем ничего не смыслящими в шоу-бизнесе юнцами и вместе проделав путь от дебюта до золотой вершины, где находятся сейчас. Эти люди стали без преувеличения его второй семьёй в Сеуле, и, думая об этом сейчас, Юнги готов с улыбкой признаться, что не представляет теперь без них своей жизни. Вместе дебютировать, взрослеть и найти признание по всему миру — это было гораздо больше, чем просто дружба. Юнги поднимает взгляд на небо, сжимает в руке свой кофе и не может сдержать усмешки: мог ли он подумать, что его жизнь будет именно такой в свои двадцать? Определённо нет. В двадцать, драя полы в прокуренной забегаловке, у него не было ничего, кроме наивной мечты заниматься музыкой и стать кем-то. «Подумай лучше», — так ему говорили учителя, соседи и знакомые, когда он делился с ними своими планами на будущее. Мин Юнги подумал — и теперь его имя в этой стране знают так же хорошо, как и имена членов Национального собрания. Теперь, в его двадцать восемь, у него есть всё, чего он хотел в свои двадцать, а те, кто смеялся над ним раньше, сейчас обрывают его социальные сети с фразами, что они когда-то виделись на совместных уроках в школе. Юнги понимает их, но на сообщения не отвечает. Кофе в стакане незаметно заканчивается, а сам он уже давно дошёл до Центрального парка. Последний раз, когда Юнги был здесь, ему было двадцать три, а в кармане лежали последние шестьдесят тысяч вон. Сейчас даже его чехол для телефона стоит больше, но раньше эти шестьдесят тысяч были для него всем. Юнги одним глотком допивает свой кофе, выбрасывает пустой стакан в ближайшую урну и ступает на тенистую аллею, натягивая маску обратно на лицо. Безумно хочется снять её с себя и вдохнуть свежий воздух полной грудью, подставляя лицо утреннему тёплому солнцу, но Юнги знает, что неизменно за этим последует, коротким движением надвигая панаму на глаза и идя вперёд. Утро буднего дня, когда все заняты своей работой, было более-менее безопасным временем, когда он может позволить себе прогуляться по родному городу, и Юнги пользуется этим сполна: долго ходит в парке, наслаждаясь моментом, бесцельно бродит по улицам Тэджона и сам не замечает, как оказывается перед до боли знакомым домом. Не самый лучший район, но Юнги знает здесь каждый куст. Когда-то они с Бомгю неплохо проводили тут время, собираясь вдвоём или компанией и прожигая свои дни за играми в приставку и пивом. Юнги задирает голову, всматриваясь в окна обшарпанной панельной высотки перед собой, и безошибочно находит нужные, бликующие в свете ярких лучей. Одиннадцатый этаж, квартира 235А. Он помнит всё: исписанные стены подъезда, которые перекрашивали уже сотню раз, тесный лифт, чьи стены больше напоминают страницы комиксов, грязные ступени лестницы, доску объявлений на втором этаже, которой давно никто не пользуется, и выкрашенную в белый дверь квартиры Бомгю, в которой он не раз помогал чинить замок. Он садится на пустующую скамейку перед домом, смотрит на тротуары, однотипные дома вокруг, припаркованные машины и словно снова оказывается в своём прошлом, когда ему было двадцать, и вся жизнь казалась чем-то простым и забавным. Юнги снимает с лица маску и не сдерживает слабой улыбки, подставляясь солнцу так, как хотел сделать это ещё в парке, и прикрывая на пару секунд глаза. Здесь всё было так же, как восемь лет назад: те же улицы, дома, скамейки, обклеенные рекламой подъезды — весь этот город не изменился ни на йоту, и по сравнению с тем, как сильно изменился сам Юнги, это казалось почти что дикостью. В двадцати минутах езды находился дом, где когда-то жил и он сам, их небольшая уютная квартира, которую родители после переезда в Сеул решили продать, и это тоже сейчас выглядело каким-то далёким воспоминанием, к которому ни он, ни его семья больше не вернутся. В этом городе у него не осталось ничего, кроме воспоминаний. Он улыбается собственным мыслям и скользит взглядом по редким прохожим, не обращающим на него никакого внимания. Этим людям не было до него дела — никто из них не мог даже представить, что он, Мин Юнги, будет так просто утром понедельника сидеть перед домом своего когда-то лучшего друга и вспоминать прошлое. Он усмехается подобной иронии, лезет в карман за телефоном и вздрагивает от того, что мимо него кто-то проходит. Сухая пожилая женщина, неброская и в потрёпанном платье в пол, пытающаяся поднять по ступенькам тяжёлую, вот-вот готовую порваться сумку. Кряхтя, она тянет вверх хлипкую ручку своей котомки, и Юнги на секунду кажется, что сейчас со ступеней действительно скатится либо сумка, либо женщина. — Простите, — встаёт он со своей скамейки раньше, чем успевает подумать. — Позволите помочь? Женщина замирает на месте, дрожащей рукой удерживая на месте сумку, поднимает на него глаза и слабо кивает в ответ, позволяя Юнги подхватить свою ношу. — Ох, спасибо, — улыбается она, отходя в сторону и наблюдая, как Юнги затаскивает сумку по ступеням. — На какой вам этаж? Давайте я донесу её хотя бы до лифта? — ставит на землю котомку Юнги, поднимая взгляд на женщину, которая во все глаза всматривается в его лицо. — Юнни?... — тонкая рука тут же хватается за рукав толстовки, а глаза расширяются в неверии. — Тётушка Хва? — смотрит на неё Юнги, совершенно не узнавая в этой осунувшейся постаревшей женщине когда-то цветущую и улыбчивую Хва Мигён. — Боже мой, это и правда ты? — держащая его за рукав рука начинает дрожать, а на глазах женщины тут же выступают слёзы. — Как же давно я тебя не видела, — подавляет застрявший в горле ком она. — Ну же, тётушка, перестаньте, — улыбается он, мягко накрывая её руку и позволяя себя обнять. — Поднимешься? — отстраняется со слезами на глазах она, тут же стирая мокрые дорожки с щёк. — Конечно, — с улыбкой кивает он, поудобнее перехватывая ручки увесистой котомки. Хва Мигён тут же суетливо набирает код на двери подъезда, который Юнги до сих пор помнит наизусть, и спешит вызвать лифт, пару раз причитая, что сумка слишком тяжёлая, и уговаривая Юнги отдать её. Она всегда так делала: забирала у них с Бомгю все тяжести, словно была матерью сразу для обоих, оберегая от любых неудобств. Юнги никогда не вёлся на это, дотаскивая все свои и её сумки сам и шикая на Бомгю, чтобы тот делал так же. Сейчас, смотря на исхудавшую и постаревшую Хва Мигён, уже трудно было представить, что это была та самая улыбчивая женщина из его прошлого. — Давненько тебя здесь не было. Приехал проведать родителей? — нарушает тишину Мигён, когда двери лифта открываются на нужном этаже. — Они сейчас живут в Сеуле, — отзывается Юнги, вытаскивая сумку из лифта и следуя за женщиной к знакомой двери, когда-то белой, а теперь поблёкшей и словно посеревшей. — Вот оно как, — открывает она дверь, пропуская Юнги вперёд и щёлкая замком за их спинами. — Передавай им привет. — Конечно, — кивает Юнги, занося сумку. — Куда поставить? — В комнату… Бомгю, — звучит неуверенный ответ. — Как он? — всё, что может спросить Юнги. — Похудел, — опускает с грустной улыбкой голову Хва Мигён. — Но, знаешь, я даже рада, что так произошло. Он бы не остановился сам. — Давно?... — Давно ли он подсел? Давно, — горькая усмешка. — Ты ведь замечал за ним ещё тогда? Юнги вспоминает, как несколько раз доставал из карманов Бомгю скрученные косяки, и кивает, так и замирая посреди коридора. — Мы часто из-за этого ссорились. В последнюю нашу встречу он сказал, что больше не балуется травой. — Бомгю не соврал. Ту дрянь он и правда бросил. Заменил её на порошок и таблетки. — А лечение? — Думаешь, я не клала его в реабилитационные центры? Множество раз, Юнни. Как видишь, не помогло. Рука непроизвольно сжимается в кулак на ручке сумки, а глаза словно впервые замечают отклеивающиеся по углам обои и обшарпанную мебель. Здесь ничего не поменялось с момента его последнего визита, лишь потрепалось временем. — Ему можно помочь? — поднимает он взгляд на женщину, по щекам которой скатывались маленькие слезинки. — Я уже не верю в это, — честно признаётся она, промакивая рукавом дорожки слёз. Юнги смотрит на женщину перед ним и совсем не узнаёт. В его воспоминаниях мать Бомгю была весёлой, улыбающейся и цветущей, сейчас же Хва Мигён больше походила на тень самой себя: осунувшаяся, с глубоко залёгшими тенями под глазами, выглядящая измождённой и одетая в замызганную одежду непонятного цвета. Юнги закусывает губу и, крепче сжав ручку сумки, идёт вглубь квартиры, безошибочно находя дверь в комнату Бомгю и оставляя котомку там. Он не отрывает взгляд от пола и даже не пытается осмотреть комнату, словно боясь встретиться с призраками прошлого и прекрасно понимая, что проиграет им на месте. Мин Юнги никогда нельзя было назвать трусом, но к некоторым вещам он оказался не готов даже спустя столько лет. Выходя из до боли знакомой комнаты и проходя через квартиру, он находит Хва Мигён на кухне, останавливаясь в дверях и скользя взглядом по ставящей кипятиться чайник женщине. — У вас остался тот же номер телефона? — Что? — удивлённо оборачивается она, замирая на месте. — Номер телефона. Он привязан всё к тому же счёту? — Юнни, не нужно… — Пожалуйста, тётушка Хва, позвольте мне сделать хоть что-то. Я не могу навестить Бомгю, но и оставаться в стороне тоже не хочу. Сможете сделать ремонт или отложить что-то для Бомгю, когда его выпустят. Он ведь не чужой мне человек, знаете? Пусть мы уже не общаемся несколько лет, но ничего не изменилось. Юнги видит, как с каждым словом всё больше и больше расширяются глаза женщины, и совершенно не ожидает, когда его обхватывают тонкие руки матери Бомгю, выглядящей такой беспомощной и отчаявшейся, что начинает ныть сердце. — Спасибо тебе, Юнни, — всхлипывает она, и Юнги успокаивающе гладит её начавшим седеть за эти годы волосам. — Бомгю… Знаешь, он несколько раз порывался написать тебе, но так и не решился, — грустно улыбается она, отстраняясь. — Ты только не повторяй его ошибок, ладно? Прошу тебя, Юнни, береги себя, — кладёт она ладонь на щёку Юнги, как делает мать, пытаясь донести всю глубину своих эмоций до ребёнка. — Не переживайте за меня, тётушка, — улыбается он, снова обнимая её и позволяя слёзам Хва Мигён впитываться в свою толстовку. — Пожалуйста, пишите мне в любое время, если будет что-то нужно. — Конечно, Юнни, — кивает она, вытирая мокрые дорожки с щёк. — Может, выпьешь чаю? — Благодарю, — складывает он ладони лодочкой в вежливом жесте, и Хва Мигён с улыбкой сквозь высыхающие слёзы приглашает его за стол. Он помогает ей разлить по чашкам чай, много спрашивает о новостях, которые пропустил за несколько лет своего отсутствия в Тэджоне, и рассказывает о том, что происходит в его жизни: о родителях, парнях из группы, их последнем туре и предстоящем концерте. Хва Мигён слушает с искренним интересом, улыбается и не перестаёт повторять, как рада, что Юнги всё-таки смог добиться своей мечты, по-матерински трепля его за щёку и подкладывая в тарелку больше печенья. Юнги смущённо фыркает, чувствуя себя маленьким ребёнком, помогает убрать со стола, настойчиво вызывается сходить в магазин, забивая холодильник Хва Мигён до отказа, и крепко обнимает её на прощание, обещая приехать ещё раз и под протесты женщины переводя ей на счёт круглую сумму денег, с лихвой способной оплатить и ремонт в квартире, и существование Бомгю после освобождения. Из подъезда Юнги выходит в панаме и маске на лице, закрывающими его блестящие от подкативших слёз глаза и мокрые следы на щеках. В голове мелькает мысль, что он мог бы посетить Бомгю, мгновенно сменяясь осознанием, что никто из них не был готов к этой встрече. Слишком много времени они провели порознь и слишком разными дорогами шли в жизни. Их дружба — шрам на сердцах обоих, который каждый из них пытался залечить все эти годы и который так до конца никогда и не исчезнет, оставшись воспоминаниями об этом этапе жизни. Юнги бредёт по тротуарам до боли знакомого района, абстрагировавшись от бесконечно пищащего уведомлениями телефона, и впервые за долгое время чувствует себя настолько паршиво. Весь этот город был его прошлым, хранящим в себе слишком много как счастливых, так и болезненных воспоминаний, от которых хотелось скрыться. Он возвращается в свою гостиницу глубоко за полночь, бесцельно ходя по Тэджону и подолгу останавливаясь в знакомых местах, словно снова переносясь во времена жизни здесь. Юнги хлопает дверью своего номера, стягивает с ног кроссовки и обессиленно прислоняется к стене. Взгляд скользит по небольшой комнате, куда вмещается только двуспальная кровать и стол с телевизором, потускневшим обоям и явно давно не чищенному ковролину. Мин Юнги мог снять любой номер в самом дорогом отеле в Тэджоне, но предпочёл обычный старенький номер в частной небольшой гостинице. Зачем? Юнги заходит в ванную, умывается, смотрит на своё отражение в зеркале и отвечает сам себе: потому что в этом ощущается настоящая жизнь, а не вылизанная картинка из журнала, закрывающая собой реальность. Он родился и вырос в Тэджоне, гулял по неидеальным улицам, впахивал по три смены подряд, моя полы в забегаловке, и долго копил деньги на билет в Сеул. Юнги поднялся с самого дна, жил в точно такой же комнате, как эта, и мог позволить себе только такие гостиницы. Здесь был настоящий Мин Юнги, такой же обычный и неидеальный, как и это место. Юнги включает воду в душе и долго стоит под прохладными струями воды, смывая с себя пыль улиц и эмоции сегодняшнего дня. Через несколько дней он снова вернётся к громкому имени, большой светлой квартире, дорогим вещам, люксовым брендам, лицом которых он и является, фотосессиям, концертам и вечному присутствию охраны рядом — к той жизни, о которой всегда мечтал и к которой долго шёл, шаг за шагом преодолевая все трудности и поднимаясь на заслуженный пьедестал славы. Мин Юнги, чьё имя звучало во всех СМИ, был сильным, но здесь, в маленьком простеньком номере тэджонской старенькой гостиницы он мог позволить себе слабость и быть просто Юнги, у которого тоже есть свои страхи и боль. Он выходит из душа и лезет в маленький тарахтящий под столом холодильник, доставая оттуда купленное в ближайшем магазине пиво. Нет, Юнги не собирался напиваться, но разгрузить мозг ему определённо не помешает. Холодное пиво льдом обжигает горло, а в голове появляется заметка не злоупотреблять холодным и обязательно выпить потом горячего чая — рисковать перед концертом определённо не входило в его планы. Он заваливается на кровать и включает первый попавшийся канал телевизора, без интереса смотря в экран, где крутилось какое-то не обременённое смысловой нагрузкой шоу. В Сеуле у него обычно не было времени на телевизор, но здесь, в Тэджоне, можно было позволить себе забыть обо всём, становясь просто никому не известным парнем, проводящим свой вечер с пивом и глупым ТВ-шоу. Юнги делает очередной глоток и вздрагивает от неожиданности, когда телефон раздаётся звуком пришедшего уведомления. Весь день он игнорировал любые звонки и сообщения, но сейчас, цепляясь взглядом за имя отправителя, Юнги просто не мог не ответить. Jimin95: я в «Хогпакке» Jimin95: какой у тебя номер? Юнги смотрит во все глаза на экран, пару раз моргает и, чувствуя, как начинают дрожать пальцы, пишет короткий ответ. MiYoo: 85В MiYoo: где ты сейчас? Он видит, как сообщение тут же отмечается прочитанным, нервно стучит ногтём по корпусу телефона в ожидании ответа и почти опрокидывает на кровать своё пиво, когда в дверь раздаётся громкий стук. С замершим сердцем он поднимается на ноги, идёт к двери и останавливается перед ней, кладя ладонь на ручку, и нерешительно нажимает на неё, открывая дверь. Конечно, Чимин ещё утром сказал, что собирается к нему, но увидеть его сейчас вживую Юнги всё равно оказался не готов. Закутанный в серую толстовку, с натянутым на голову капюшоном и маской на лице, Чимин стоял в тускло освещённом коридоре гостиницы, осматриваясь по сторонам и теребя край своего рукава. Если бы кто-нибудь сейчас узнал, что они оба здесь, во всём этом здании тут же не осталось бы свободных номеров, а про «Хогпакке» мгновенно узнали бы не только в Тэджоне, но и во всей Корее. Мысли об этом вызывают на лице неконтролируемую улыбку и немного расслабляют, заставляя поймать чужой взгляд напротив и отойти в сторону, пропуская Пак Чимина внутрь. — Выглядишь, как помятый алкаш, — усмехается Чимин, и Юнги не сдерживает смешка, закрывая дверь. — Я сегодня он и есть, — всматривается он в лицо напротив, словно видя его впервые. — Привет, — улыбается он уголками губ. — Привет, — такая же улыбка в ответ, прежде чем его притягивают к себе, обнимая. — Что, уже соскучился? — Всегда скучаю по тебе. Они виделись за день до отъезда Юнги в Тэджон, и сейчас, снова ощущая тепло чужого тела, каждый из них был согласен с тем, что не хочет расставаться даже на такой короткий срок. — Я не думал, что ты правда приедешь, — признаётся Юнги, прижимаясь носом к воротнику и вдыхая запах чужого одеколона. — Тут ехать меньше двух часов на поезде, — усмехается Чимин, проводя ладонью между лопаток и привлекая ещё ближе к себе. — Тэхён, узнав, что я собрался к тебе, тоже захотел поехать, но Чонгук бы не отпустил его одного, ты же знаешь. — Тэджон бы не выдержал такого нашествия, — усмехается Юнги, отстраняясь и заглядывая в глаза напротив, отчётливо видя в них своё отражение. — Зато этой гостинице больше не пришлось бы тратиться на рекламу. — Ты думаешь, здесь и правда кто-то покупал рекламу? — приподнимает бровь Юнги, намекая на обстановку вокруг. — Вряд ли, — со смешком соглашается Чимин, скользя ладонью вниз по спине и устраивая её на пояснице. — Какого чёрта тебя вообще понесло в эту гостиницу? Потерял все деньги по дороге? Юнги усмехается, оглаживает большим пальцем чужую скулу и, смотря в глаза Чимина, слабо пожимает плечами. — Хотел немного побыть невидимкой. — И как, удалось? — Почти, — кивает Юнги. — Почти? Тебя кто-то узнал? Юнги смотрит на плещущийся в глазах напротив интерес и мягко опускает ладонь с щеки на шею, привлекая к себе и целуя. Плавный, неспешный поцелуй, передающий свою благодарность и нежность и выражающий все те чувства, о которых каждый из них и так знает. — Моё прошлое, — хрипло усмехается Юнги, отстраняясь. — Вспомним о нём позже, — растягивает губы в ухмылке Чимин, снова притягивая Юнги к себе и толкая вглубь комнаты. Чужие горячие руки обвивают шею, комкают ткань толстовки и дёргают её вверх, вынуждая снять. Чимин всегда был нетерпеливым, желая чувствовать кожу к коже, и Юнги соврёт, если скажет, что ему это не нравится. Толстовка летит на пол, а оставшаяся на теле футболка тут же начинает ощущаться слишком тяжёлой, словно окутывая тело духотой. Юнги прикусывает чужие губы, проникая между ними языком, и ведёт их к кровати, плюхаясь на неё не глядя и тут же подхватывая под бёдра садящегося на его колени Чимина, проводя руками по упругим ягодицам сквозь джинсы и забираясь под край его тонкой толстовки. Их стиль в одежде уже давно стал похожим, и только они двое знают, что это из-за того, что Чимин просто любит таскать вещи Юнги, иногда покупая ему что-нибудь лишь для того, чтобы потом надеть это самому. С этой толстовкой было так же: подаренная Юнги на День Рождения, она теперь красовалась на Чимине, немного болтающаяся в плечах, но безумно сильно ему подходящая. Юнги проводит ладонями по горячей даже сквозь одежду спине Чимина и поддевает край толстовки, заставляя снять её и млея от ощущения жара кожи через оставшуюся на теле тонкую ткань футболки. — Я так соскучился, — опаляет мочку уха шёпот, и Юнги расплывается в широкой неконтролируемой улыбке, тут же прихватывая губами чувствительную кожу на шее. — Мы не виделись всего несколько дней, — зализывает свой след на чужой шее Юнги. — Я знаю, — короткий обжигающий поцелуй. — Я знаю. Одежда уже давно кажется лишней, разлетаясь по кровати и полу, а кожа пылает огнём от любого прикосновения к ней. Юнги жадно раздевает Чимина под ним, дурея от открывающейся ему обнажённой кожи, и позволяет с такой же жадностью раздеть себя, чувствуя чужое нетерпение и желание. В животе скручивается тугой узел напряжения, а рука сама по себе тянется вниз, обхватывая наполовину твёрдый член. — Подожди, — пытается выровнять своё дыхание Чимин, толкая Юнги спиной на подушки. — Я хочу довести тебя до разрядки сам, — ловит он на себе тёмный взгляд и устраивается между ног. Юнги шумно выдыхает и раздвигает ноги шире, давая Чимину больше пространства и издавая задушенный стон, когда его член обхватывают горячие влажные губы. Чимин всегда был хорош в этой игре под названием «Заставь Мин Юнги кончить», а Юнги раз за разом позволял ему всё, что тому вздумается, дурея от мягкости чужих губ и стонов. Несколько дней назад он всю ночь брал Чимина на всех плоскостях в его сеульской квартире, а уже сейчас лежит на расшатанной кровати в небольшой гостинице и мечется на простынях загнанным зверем, с силой сжимая в ладони чужие волосы на затылке и не сдерживая стонов. Чимин знает все его слабые места и все точки удовольствия, без стеснения пользуясь этим и заставляя забывать собственное имя. Юнги не против. Никогда не был против. Горячий язык проходится вдоль влажного от слюны и естественной смазки ствола, обводит по кругу головку, толкается в уретру и снова скользит, облизывая и вырывая изо рта задушенные стоны. Юнги крепче сжимает в руке чужие волосы на затылке и толкается в горячую влажность рта, чувствуя, как вокруг члена тут же сжимаются плотным кольцом губы. Чимин заглатывает глубже, активно двигая головой, и одновременно ускоряет руку на собственном члене, каменно-твёрдом и тоже требующим разрядки. Он утыкается носом в паховую складку, вбирая Юнги до упора и втягивая щёки, образуя вакуум, и высовывает язык, добираясь до самого корня и надавливая на него. В рот тут же выстреливает чужая сперма, разливаясь вязкой горечью на языке, а в руку выплёскивается собственная, заливая кулак. Чимин расслабляет губы, проглатывая всё до капли, и проходится языком вдоль всего члена, слизывая остатки. Юнги под ним тяжело дышит, пытаясь выровнять дыхание, и расслабляет ладонь на затылке, больше не оттягивая пряди, а начиная мягко зарываться в волосы, поглаживая. Чимин обводит языком напоследок чувствительную головку и отстраняется, сразу же встречаясь с чужим ласковым взглядом. Юнги, не прерывая зрительного контакта, протягивает руку к его испачканной в сперме ладони и тщательно вылизывает её, очищая каждый палец и, в конце концов, добираясь до губ, целуя и разделяя их вкусы на двоих. — Я бы не вылезал с тобой из этой кровати примерно никогда, — опаляет хриплым шёпотом чужие губы Юнги, оставляя маленький поцелуй на подбородке. — У нас есть почти неделя для этого, — улыбается в ответ Чимин, отстраняясь и откидываясь на подушки, утаскивая за собой и Юнги. — Всю неделю будем валяться в этой кровати, объедаться доставкой из фастфуда и трахаться. — Ты правда выдержишь неделю в этой гостинице? — С тобой — да. Ты ведь хотел почувствовать себя обычным парнем, до которого никому нет дела? Вот и будем скрываться ото всех здесь. Юнги всматривается в чужое серьёзное лицо и пытается увидеть хоть намёк на шутку. — Ты правда этого хочешь? — выгибает бровь он, замечая, как дёргаются уголки чужих губ. — Боюсь, мы оба не выдержим этих унылых обоев, — кивок на блёклые стены. — Но я могу потерпеть ради тебя, — оглаживает он ладонью голую грудь Юнги, прижимаясь к его плечу. — Я сначала думал побыть здесь до конца недели, но, думаю, мне хватит и трёх дней, — усмехается Юнги, обнимая разгорячённого Чимина рядом. — Хочешь в душ? — Уже готов на второй раунд? В тёмных жадных глазах пляшут смешинки, и Юнги ничего не может с собой сделать, снова накрывая опухшие от поцелуев губы и подминая Чимина под себя. Чужие ноги тут же обхватывают его поясницу, а руки обвивают шею, притягивая ещё ближе и заново распаляя. До душа они добираются только через час, расписанные наливающимися на коже следами друг друга и абсолютно счастливые. Юнги долго втирает душистый гостиничный шампунь в волосы Чимина, массируя пальцами кожу головы, а потом тщательно вымывает из его волос белую пену, невольно прослеживая глазами, как она стекает по обнажённому телу, собираясь у ступней и утекая в слив. В голове возникает мысль, что даже если бы у него была совершенно обычная и ничем не примечательная жизнь простого работяги из Тэджона, который может позволить себе только такую гостиницу, но был бы Чимин, он бы всё равно был чертовски счастлив. Везде был бы счастлив, если у него будет возможность точно так же держать в своих объятиях Чимина, кем бы он ни был в той, другой, придуманной жизни. — Я так люблю тебя, Минни, — целует Юнги чужое обнажённое плечо. — И я тебя, ты же знаешь, — разворачивается к нему Чимин, смотря с той самой улыбкой, ради которой Юнги без раздумий войдёт и в огонь и в воду. Юнги коротко целует его в висок, выключает воду и выходит из тесной для двоих кабины душевой, беря с полки полотенце и ловя в него вылезающего следом Чимина, оборачивая. Они переодеваются в домашние вещи Юнги, периодически толкаясь и пихаясь локтями, как дети в песочнице, и выходят из ванной, забираясь в кровать и устраиваясь под облаком одеяла. Чимин притирается к его плечу большим котом и рассказывает что-то о событиях последних дней: что Тэхён наконец-то уговорил Чонгука купить кошку, породу которой так же сложно запомнить, как и прочитать, Намджун потерял в аэропорту свою счастливую бейсболку, а Хосок собрался покупать себе новую машину, на которую он пускал слюни ещё в прошлом их туре. Юнги с улыбкой слушает про ребят, припоминая, что про какие-то вещи он читал в их общем чате, и крепче прижимает к себе Чимина, наслаждаясь исходящим от него теплом. — Я встретил сегодня Хва Мигён, — говорит он, когда Чимин замолкает, пристраивая голову на его плече. — Маму Бомгю? И как она? — с искренним интересом спрашивает Чимин, потому что когда-то переживал всё случившееся вместе с Юнги. — Не очень, — честно отвечает Юнги. — Сильно похудела. Я не сразу её узнал. — Мы можем что-то для неё сделать? Юнги прикусывает губу и чувствует, как сжимается сердце от этого «мы». Пак Чимин никогда не был знаком ни с Хва Бомгю, ни с его матерью, но принимал их так же тепло, как и Юнги, словно они тоже не были для него чужими. — Я перевёл ей деньги. Должно хватить на ремонт квартиры и на некоторое время после освобождения Бомгю. — Хочешь его навестить? Под рёбрами тут же начинает тянуть, а в горле появляется ком. Хотел ли он увидеть Хва Бомгю? Да, безумно. Имело ли это какой-то смысл? Абсолютно нет. Их больше ничего не связывало, кроме воспоминаний о когда-то крепкой дружбе. Два совершенно разных человека, каждый из которых сам выбрал свой путь и сам привёл себя туда, где был сейчас. — Хочу, но не буду, — признаётся Юнги. — Я не смогу ему помочь. — Не вини себя. Он знал, к чему приводят наркотики, и понимал, куда катится его жизнь. Знаю, дерьмово так говорить, но, возможно, в тюрьме ему будет лучше. Для госпожи Хва это точно лучший вариант: рано или поздно он утащил бы её на дно вместе с собой. — Она понимает это. Понимает и поэтому винит себя за подобные мысли. Я помню её всегда улыбающейся, жизнерадостной, румяной и здоровой, а сейчас… Ты бы видел её, Минни, — шумно выдыхает Юнги. — Выглядит, как призрак себя самой. — Всё всегда к лучшему, — трётся носом о его ключицу Чимин, оставляя лёгкий поцелуй у основания шеи. — Ты оставил ей деньги, и она может распорядиться ими, как пожелает, в том числе и начать снова жить и дышать полной грудью. Это возможность, но как её использовать, решать только ей. Юнги смотрит пустым взглядом в стык потолка и стены и сам себе признаётся, что Чимин прав. Каждый сам выбирает, как использовать доступные возможности, он тоже когда-то стоял перед выбором: отказаться от своей мечты и признать правоту тех, кто смеялся над ним и ждал его провала, или продолжить карабкаться наверх сквозь пот и слёзы. Он свой выбор сделал, заняв заслуженный пьедестал победителя и изменив свою жизнь до неузнаваемости. Без связей и денег он смог достичь всего, о чём мечтал, а значит, каждый в этом мире тоже так сможет. — Ты прав, — крепче обнимает он Чимина. — Как всегда прав. Чимин кладёт голову на чужую грудь, слышит взволнованное биение сердца и не может сдержать улыбки. Мин Юнги всегда был сильным, идя к своим целям и локомотивом преодолевая все препятствия на пути. Он так сильно гордился им, бесконечно упёртым Юнги, что порой не понимал, как в нём умещается столько чувств. Здесь, в Тэджоне, они оба словно оказались в прошлом, во временах, когда Юнги пришлось сломать в себе слишком много эмоций, чтобы справиться со всеми своими ранами, многие из которых оставались шрамами в душе и по сей день. В Мин Юнги не верил никто, кроме него самого, но и этого оказалось достаточно, чтобы выдержать. Юнги выбрал не сдаваться и дойти до конца, победив все свои страхи, и он сделал это. Сейчас Мин Юнги был победителем, у которого есть всё, о чём только можно мечтать, но только Чимин в полной мере знает, через что ему пришлой пройти, чтобы получить свою награду. — Чем займёмся завтра? — приподнимает голову с чужой груди Чимин, перекладываясь на плечо. — М, сексом? — поворачивает голову Юнги, получая громкое фырканье в ответ. — А кроме настолько очевидных вещей? — Погуляем по городу? — Покажешь мне свой дом? — Родители продали квартиру почти сразу же, как я перевёз их в Сеул, но дом ещё на месте, — пробирается рукой под одеяло Юнги, устраивая ладонь на боку своего парня. — Отлично, покажешь мне весь свой район. И школу. Вообще все места, где часто зависал. — Обычно люди хотят посмотреть центр и достопримечательности, знаешь? — усмехается Юнги. — Мы и их тоже посмотрим. У нас впереди ещё несколько дней — успеем обойти всё. Юнги не сдерживает улыбки и ласково проводит ладонью по чужому боку, поражаясь тому, как легко удаётся Чимину развеивать все его бесконечные тревожные мысли. Они и правда ходят по всем местам из прошлого Юнги весь следующий день, и Чимин долго смотрит на дом, в котором тот жил, фотографирует район, не сдерживая под маской улыбки, когда Юнги приводит его к своей школе, и заказывает большой капучино в той самой забегаловке, где Юнги когда-то днём разносил посетителям заказы, а ночью драил полы, оставляя обслуживающему их официанту приличные чаевые. Чимин с интересом слушает истории Юнги о своём прошлом, проникаясь ими, кажется, даже больше, чем сам Юнги, и не перестаёт восхищаться его силе воли и целеустремлённости. Весь этот город был одним большим воспоминанием о самых болезненных временах в жизни Юнги, которые не стёрлись, но уже остались далеко позади, и гулять по улицам, по которым когда-то гулял шестнадцатилетний Мин Юнги, понимая, насколько сильно он изменился, казалось до ужаса странным. Сейчас Юнги может одним платежом купить кафе, где работал, а восемь лет назад держался за это место, как за спасительную соломинку. В «ХванДоку» ничего не изменилось: ни столы, ни потёртые диваны, ни даже дребезжащие лампочки на потолке, но безумно сильно изменился сам Юнги, теперь имеющий всё, о чём мог только мечтать во времена своей работы здесь. Через несколько дней висящий здесь на стене телевизор будет показывать прямую трансляцию с концерта их группы, а посетители будут заходить сюда, смотря на это и даже не подозревая, что Мин Юнги, зачитывающий в свете софитов свою рэп-партию на сцене, когда-то за гроши драил в этом месте полы, одетый в поношенные кеды и потёртый фартук. Он проделал запредельно длинный путь до своей мечты, в конце концов, добившись её, но навсегда сохранив в голове то, с чего он начинал. Спонтанно приехав в Тэджон, Юнги хотел побыть в одиночестве и найти компромисс с собственными мыслями, но сейчас, идя по до боли знакомому городу, видя те самые улицы, чей образ въелся в память с самого детства, и чувствуя, как периодически его касается своим плечом Чимин, он впервые хочет поблагодарить это место, в котором он вырос и которое научило его мыслить так, как он мыслил сейчас. Идущий рядом Чимин с интересом смотрит на город, наслаждается парками, кафе и всеми местами, куда отводит его Юнги, и словно тоже воспринимает этот город своим, бережно сохраняя его в своём сердце, как очень важную часть жизни Юнги. Он с радостью вернётся сюда снова, прогуляется по уже немного знакомым улицам и купит кофе в каком-нибудь симпатичном небольшом кафе, испытывая внутри умиротворение и благодарность к Тэджону, взрастившем такого замечательного Мин Юнги, которого он сейчас держит за руку. Пусть все несколько дней своего пребывания в городе они ходят по самый нос укутанные в панамки, солнцезащитные очки и маски, оба ощущают себя так, как не ощущали уже очень давно — свободными, без следующей по пятам охраны, громких имён и узнаваемых лиц. Просто двое парней, до которых никому нет дела. — Я бы хотел приехать сюда ещё раз, — говорит Чимин, когда спустя несколько дней они выходят из такси перед зданием вокзала. — Вернёмся, — обещает ему Юнги, подхватывая свою сумку. Спустя почти два часа они видят огни Сеула, окончательно оставляя Тэджон позади и снова возвращаясь в свою привычную шумную жизнь. Здесь за каждым их шагом охотятся камеры, а все воспоминания связаны только с группой и друг другом. Здесь, в никогда не спящем Сеуле началась их карьера, вытесняющая из головы всё, что было до. Когда-то холодный и безразличный город теперь стал новым домом, приняв и подарив бесконечное число возможностей, и Юнги безумно сильно хочется крикнуть в небо «спасибо» за все те трудности, что он пережил здесь, потому что каждая из них стала деталью одного единого паззла, сплетаясь в замысловатый узор его настоящей жизни. Он бросает сумки в коридоре своей отличной большой квартиры, звонит родителям, обещая заехать на днях в гости, болтает по видеосвязи с парнями и долго целуется с Чимином, стоя у панорамного окна в гостиной. Через пару дней все они будут выступать на сцене перед несколькими тысячами человек, кричащих их имена и слова любви, и это будет ощущаться самой правильной вещью на свете. Потому что каждый из них будет на своём месте — под светом софитов и прицелом десятков камер. Мог ли об этом мечтать двадцатилетний Юнги, пишущий ночами свои тексты и хватающийся за любую подработку? Он мечтал заниматься любимым делом, отдавая всего себя музыке, и вот он здесь, поёт написанные когда-то в мятой тетради строки перед целым стадионом зрителей, которые пришли, чтобы услышать их вживую. Это определённо больше того, о чём он мечтал, но то, ради чего работал, не жалея сил, сутки напролёт. Юнги отнимает микрофон от губ, слышит рёв зрителей, видит кучу баннеров со своим именем и смотрит на слепящие глаза прожектора, выглядящие в тёмном зале, как окутывающий небо рассвет.