К этому моменту

Он знает, что нарушает слишком много правил и что его могут за это не просто изгнать, но скинуть с горы, он также понимает, что это может не сработать, и он также осознаёт, что его могут убить до, после, во время того, что он затеял. И это не должно возбуждать его, как сейчас. Ло Бинхэ знает всё это, понимает разумной частью себя, но есть другая часть него. Та другая часть прививает ему нежность к Нин-шицзе и запутанным чувствам к шизуню, но ничто из этого и близко не стоит к желанию его шишу. Та другая часть, которая старше его шестнадцатилетнего тела, которая владеет его мыслями и желаниями, заставляет его действовать. Поэтому Ло Бинхэ находит афродизиаки, которые нельзя обезвредить лекарствами (он не знает, откуда он знает это, просто знает, как только видит нужный цветок); поэтому Ло Бинхэ крадётся на Ань Дин, ждёт, перемешивая чай своего шишу и снова ждёт, пока кто-то из его шисюнов в жёлтом не подаст шишу чай; поэтому Ло Бинхэ выходит шичень спустя, запирая двери, зная, что если нужно, то сюда ворвутся. Ещё даже не полдень. Ло Бинхэ улыбается тому, какой взгляд дарит ему шишу, полный глубокого презрения, что его колени дрожат по совсем неправильным причинам. Ему интересно, всегда ли он был таким испорченным или дело в тех странных чувствах, которые появились у него после сна, которого он не помнит? Ох, кого он обманывает — конечно, всегда. Ло Бинхэ улыбается, когда его лопатки ударяются об пол, а запястья поднимают над его головой (руки его шишу на его руках, мозолистые и сильные, чего и следовало ожидать от лорда пика Ань Дин), и сжимают с достаточной силой, чтобы Ло Бинхэ услышал треск; боль посылает ему удовольствие, его сломанные запястья горят, но он не может отвести глаз от лица Шан-шишу, так близко, что он может только жадно впитать этот образ; опять же, его могут убить, поэтому он обязан насладиться всем. — Ты испорченный мелкий сопляк, — произносит его шишу леденящим голосом, без гнева, как он ожидал; с большей властью, чем он надеялся услышать; Ло Бинхэ едва не теряет сознание от того, как быстро кровь отправилась к его члену; — думаешь, можешь получить всё, что хочешь? — его сломанные запястья сжимают, это больно, это блаженно; Ло Бинхэ стонет. — О, конечно, тебе это нравится, — говорит его шишу, будто знает его, будто знает о нём всё; и Ло Бинхэ мог бы разрезать это презрение и приготовить к любому блюду, как свой любимый ингредиент, — тебе бы так хотелось, чтобы я тебя трахнул, — золотые глаза безжалостны, сверху-вниз, это что-то напоминает Ло Бинхэ, что-то тоже о боли и желании в его последние минуты, но он не знает, что, — настолько, что ты решил отравить меня, ублюдок, — его ненавидят, и Ло Бинхэ, наконец, может дышать. Несмотря на холодные слова, Ло Бинхэ может чувствовать, как его шишу твёрд; он уверен, что если двинет бедро к промежности его шишу, то и его сломают; он хочет и не хочет этого одновременно. Ло Бинхэ высокомерно усмехается этому, несмотря на боль, на блаженство, потому что это говорит о его победе. Шан-шишу выдыхает горячий воздух ему на лицо, когда одну его бесполезную руку отпускают, чтобы сжать ему горло, не давая дышать, желая забрать его жизнь; у Шан-шишу горячие руки, понимает он, даже когда он задыхается; Шан-шишу мог бы трахнуть его труп, и это бы вылечило его, внезапно осознаёт Ло Бинхэ, и эта мысль едва не вынуждает его кончить. — Сраный уёбок, — усмехается его шишу, срывая только его штаны; Ло Бинхэ улыбается в ответ, он пришёл сюда за всем этим, как и есть. — Ненавижу тебя, — говорит его шишу, давая ему шанс вдохнуть, но не давая возможности прокашляться, снова сжимая его горло, — я так сильно ненавижу тебя, что в этом нет смысла, — и Ло Бинхэ знает это, он понимает; он тоже желает Шан-шишу с необъяснимой тягой, которая не может быть естественной. Здесь явно замешено нечто большее. Вместо того, чтобы искать ответы или поразмыслить над этим, Ло Бинхэ только бесстыдно раздвигает ноги по обе стороны от своего шишу. — Ты умрёшь, если не трахнешь меня, шишу, — и его собственный голос кажется странно чужим, более высоким, чем он ожидает для такой ситуации, иногда ему кажется, что он должен быть старше, — и я знаю, что ты бы предпочёл умереть, чем сделать это, — его шишу только бьёт его по лицу, как та пощёчина, она звонкая и объёмная. Великолепно. — Заткнись, — обрывает его шишу, развязывая свои одежды, но не снимая их; конечно, нет, Ло Бинхэ не ожидал иного, его шишу предпочёл бы вообще не касаться его, и Ло Бинхэ вынуждает его сделать это; он желает запомнить каждое мгновение кожи его шишу, которое может украсть; он не может оторвать мимолётного взгляда на член своего шишу, желая, чтобы тот был в нём; его шишу должен быть в нём, Ло Бинхэ хочет этого, так он станет целым. Шишу не переворачивает его, как он бы ожидал от него (казалось бы, его шишу ненавидит его лицо прямо сейчас), рвя также мантии, два слоя, в которых он пришёл; если Ло Бинхэ выживет и его не бросят с горы после, будет интересно искать способ пройти через два пика голым и оттраханным, незамеченным или не вызвая вопросов. Ло Бинхэ не ждёт ни мягкости, ни масла, ничего, кроме грубости, потому что он хочет почувствовать Шан-шишу со всей его яркостью, какова она есть. Он получает то, чего ожидает; того, чего хочет, когда шишу врезается в него без подготовки — Ло Бинхэ стонет. (Объективно, Ло Бинхэ знает, что его шишу невысокий человек и не крупный, но Ло Бинхэ молод, он знает это, он хочет быть таким молодым, что это выше того, что просто неприлично; он хочет быть растленным своим шишу, он хочет всего этого, и знает, что его убьют до того, как об этом кто-либо узнает; хотя, казалось бы, его шизуню должно было бы быть всё равно). — Омерзительно, — говорит шишу где-то близко к его уху, двигаясь с шипением, когда всё внутри него обжигает, как соль на открытой ране; Ло Бинхэ знает, что его шишу также неудобно, но он не сможет найти облегчение, пока не кончит — он был так щепетилен в том, какой цветок из тысячи искать. Он искал тот, для которого нужен он, Ло Бинхэ (хотя он не знает, почему секс с ним должен помочь кому-то). Его шишу беспощаден от первого до последующего толчка, шёлк одежд шишу щекочет его голую кожу, мышцы его ног жжёт от растяжки, а чужие руки переместились на его бёдра, оставляя синяки, почти на грани того, чтобы сломать ему кости таза (он хочет это; Ло Бинхэ желает, чтобы его кости не срослись правильно, чтобы его тело никогда не забыло, если он выживет). Он смотрит на своего шишу, и отвращение написано на ранее мягком лице и ранее апатичных глазах — это восхитительно, понимает Ло Бинхэ, когда другой толчок, будто режет что-то внутри него; он чует запах крови; Ло Бинхэ чувствует слёзы — он не хочет, чтобы это заканчивалось; его члена не касаются, а его руки сломаны, чтобы он дотянулся сам; больно, чудесно, больно, поразительно, больно, прекрасно, больно. Бесподобно. Ло Бинхэ думает, что мог бы просто кончить вот так. Поэтому он смотрит на своего шишу, тяжело дышащего и скрипящего зубами, чтобы не издать никакого лишнего звука — нет, его шишу не балует его подобным, конечно, нет; Ло Бинхэ понимает, что никто и никогда не увидит его шишу таким, полным похоти и ненависти, трахать того, кого не хотел бы даже видеть; и это то, что опрокидывает Ло Бинхэ через край. Шишу трахает его через это, даже если он сжимается и для другого это тяжелее; его шишу впервые решает ударить по его простате, и это больно, больно, больно — Ло Бинхэ бы мог кончить во второй раз, если бы это было возможно физически; по его лицу размазаны слёзы, он не может перестать плакать, пока его шишу продолжает и продолжает врываться в него, он улыбается; Ло Бинхэ желает остаться в этом моменте на века. Идея о том, что шишу может затрахать его до смерти, чуть не лишает Ло Бинхэ сознания. Его шишу давит ему на грудь, опираясь всем своим весом, причиняя боль, но не ломая рёбра, возможно, по случайности. — Я надеюсь, что твоя жизнь будет полна страданий, — говорит его шишу, и врезается в него более гладко, от крови Ло Бинхэ, которая смягчает проникновение, — никто никогда не полюбит тебя, — слышит он, и это правда, Ло Бинхэ знает это, слова пронзают его достаточно, чтобы он кончил всухую ещё раз, сжимаясь вокруг шишу, который следовал за ним в экстазе. Он не мог перестать улыбаться, даже когда его с силой отшвырнули к стене, как грязную тряпку, сбивая бумаги по пути. Ло Бинхэ знал это, был готов к этому, его шишу ещё толком не пришёл в себя, но уже выкинул его, когда семя его шишу, смешенной с его кровью, ещё даже не потекло вниз из его внутренностей. Ло Бинхэ может позволить себе смешок, чувствуя себя грязным, сломанным и счастливым. Ло Бинхэ не нужно быть любимым в этот раз, достаточно иметь то, что он хочет. Любыми методами.

(Как ни странно, его не убивают после этого, и шишу даже не зовёт своего главного ученика; Ло Бинхэ выставляют за двери таким, какой он есть, со сломанными костями, синяки и обрывками одежд, приказывая ему не попадаться никому на глаза; Ло Бинхэ думает о том, чтобы выйти на свет таким, пройтись так через весь Ань Дин, чтобы все видели, чтобы все знали; но тогда бы у него отобрали его шишу, он понимает это, и, может быть, шишу ждёт, что он последует своим желаниям, даже если это грозит ему тяжёлыми последствиями. О, шишу, ты так легко не избавишься от меня. Ло Бинхэ смотрит на своего шишу, в его золотые глаза, и улыбается ему: — Конечно, шишу, этот шичжи будет незаметным. Его шишу морщится на его слова. Красиво.)