Torn

Грязь запеклась под его ногами, не давая свободу действиям, когда он прислонился к своему грузовику. Металл был нагрет слепящим солнцем, обжигал его предплечье, но он отказывался сдвигать его в попытке раскаяния. Старый кондиционер шумно работал, его собака радостно повернула свою морду к вентиляру. Она склонила свою голову набок в любопытстве, не понимая, куда её привезли, когда он стоял снаружи. Иззи должен признаться, что тоже не понимал, но ничего из этого не имело значения. Ничего из этого. Он неудобно сдвинулся, почти весь его разум хотел вернуться в машину и уехать отсюда, притворяясь, что он не ехал сюда три дня. Сбежать, он делал это почти всю свою жизнь, однако была одна вещь, которую он должен сделать сегодня — проявить в некоторых моментах храбрость и искренность. Он погладил голову своей старой собаки в утешении, прислоняясь к грузовику со вздохом. Он осмотрелся по сторонам с отвращением, искусственная трава и фальшивые цветы были оскорбительными для него. Тишина накрывала его некомфортным одеялом, болезненный зуд чувствовался между его лопаток. На его висках выступил пот и он шатко смахнул его, рассеянно провёл рукой по дредам. Ряд за рядом гладких камней встречала его открытая пасть острых зубов. Он начал идти медленнее, ища страшное надгробие. Он остановился, смотря на то, что он никогда бы не хотел увидеть. Его имя было глубоко выгравировано, ангел граничил с двумя датами посередине. Иззи фыркнул в неверии, представляя чья это могла быть идея. Сюда больше бы подходили два средних пальца, грязный лимерик финального прощания Эксла с миром, частью которого он не хотел быть. Иззи провёл пальцем по его имени, радуясь, что было изображено его выбранное имя. То, по которому его знал мир, не грязный, стеснительный ребёнок с деревенским мышлением, который не видел дальше ближайшего городка; но с силой темперамента, с которой нужно считаться, с которой он мог задолбать каждого, чтобы получить то, что он хочет. Эксл, мать вашу, Роуз, невероятный рок-бог. Он тонко улыбнулся, садясь на твёрдую землю в слишком яркую траву, спина прижата к его надробию. "Эго Эксла это бы понравилось", — подумал он. Вероятно, заставил бы кого-нибудь нанести трафарет на борт своего автобуса или самолёта, какую бы новейшую игрушку он не потребовал. Его улыбка поблекла, зная, что Эксл больше ничего не потребует, никогда больше не бросит ни один из своих печально известных приступов, не наденет безвкусные наряды, которые он любил, или посмеётся. Нет, потому что он был на шесть футов ниже на бездушном кладбище, пока солнце цементировало землю над ним, погребая его в гробу внизу. Иззи наклонился вперёд, скрещивая ноги и кладя локти на колени. Он прочистил горло, крутя между пальцев сигарету, подбирая слова, чтобы сказать. — Я, эмм, хотел зайти к тебе. Я мог бы прийти раньше, но ты знаешь, какого это. Он поморщился от собственных слов, чувствуя себя глупо. Он опять сидел в тишине, размышляя. — Дафф позвонил мне, чтобы рассказать. Он сказал, что он хотел, чтобы я узнал это от кого-то из них, а не из новостей. Он почти проигнорировал звонок, не желая участвовать в той драме, в которую Guns N’ Roses удалось ввязаться на этот раз с тех пор, как он ушёл. Он не хотел видеть наркотики, выпивку, стеклянные глаза друзей, саморазрушение группы, которую он основал. Но шестое чувство призвало его ответить, и тогда его кровь похолодела. Дафф был пьян даже тогда, горе и водка смешались в одно ужасное слово. Суицид. Иззи хотел бы больше никогда не слышать это слово, он закрыл глаза и молился, чтобы это был кошмар. Он повесил трубку, чувствуя безжизненность, когда новости начали крутится, повторяя это страшное слово снова. Эксл. Суицид. Снова и снова, пока он не выключил телевизор и радио, единственная защита от этого. Он снова прочистил горло, наклоняясь назад, пока его голова не легла на камень. Он горевал так, как никогда не знал, что может, как будто часть его самого умерла вместе с Экслом в ванне. Вина пожирала его, разрастаясь, пока полностью не заняла его мысли. — Прости меня. Это говорит, блять, каждый. Но мне действительно жаль. Он поджёг сигарету, небольшая частью его была рада нарушению идеальности. Вспышка гнева отменяла вину, его язык острый и горький. — Но ты тоже пошёл нахуй, понимаешь? Это самое отвратительное дерьмо, которое ты делал. Он хлопнул рукой по его могиле, как будто это могло разбудить его. — Ублюдок, что дало тебе право? Что? Ты не мог справиться с этим, поэтому решил просто свалить? Иди нахуй с этим. Он со злостью курил сигарету, чувствуя, что его горло больно сжимается, и гневные слёзы появляются в его глазах. Он провёл рукой по лбу, позволяя выйти чувствам. Он чувствовал себя уставшим и старым. Двадцать девять, а он чувствует себя старым мужчиной, отягощённым своими годами. У него была тысяча сожалений, которые могли бы соперничать с сожалениями старожилов, но теперь Эксл сделал их постоянными, которые уже невозможно было исправить. Он подумал о своей заметке, которой поделились все дрянные таблоиды, которые смогли её достать. Он отвёл глаза, отказываясь позволить себе прочитать это, пока ночью не сломался от жалости к себе, бросившись на заправку, чтобы схватить первую газету со стойки. Он не позволял себе роскошь слёз до этого момента. Но они пришли тогда; их было не остановить. — Я не ненавижу тебя, чувак. Никто не ненавидит тебя, мы просто не понимали половину того дерьма, что ты творил. Почему ты просто не мог поговорить с нами, как это делают нормальные люди? Это было так тяжело доя тебя? Твоя гордость была так важна? Он знал, что он пытался, в своём собственном Эксловском пути, который никто из них не понял. "Они должны были", — думал он. Они должны были знать, что что-то не так, опустить иглу или бутылку на секунду, чтобы увидеть. Иззи аккуратно провёл руками по траве, представляя, что это рыжие волосы. Он болезненно представил, как бы его волосы выглядели сейчаси пламя в темноте. — Знаешь, когда ты впервые постучался в моё окно, я почти не впустил тебя. Он сказал нежно, вспоминая лучшие времена. — Я подумал, чёрт возьми, мы снова здесь. Что за бред ты нёс в тот раз. Но это были одни из лучших моментов в моей жизни. Я бы хотел, чтобы так и осталось. Он действительно хотел, он хотел, чтобы они никогда не были самой опасной группой в мире. Он хотел, чтобы он никогда не знал, что такое наркотики, как низко он мог опуститься до жизни на улице. Он бы с удовольствием продолжал играть в клубах, едва зарабатывая на жизнь и не зная, будет ли платить арендную плату, пока Эксл жив. — Я скучаю по тебе, чувак. Я годами скучал по тебе, до всего этого грёбаного дерьма. Это так, он скучал по другу, с которым делил дерьмовую квартиру, в которой временами не было электричества. Он скучал по мальчику, который хлопал и громко смеялся с его грязных шуток, как они сидели рядом, когда писали, как он улыбался ему, когда пел; назад, когда это ещё было весело. Как его глаза блестели с каждого слуха или грязного рассказа, ощущение его кожи на своей. Он докурил сигарету, кладя почерневший окурок на верхушку могилы; символ привязанности между ними. Он положил руку наверх, позволив себе снова почувствовать горе. — Я думаю, что смог бы любить тебя. Так, как тебе нужно; я думаю, я бы смог. На этом он остановился, чувствуя, что его душа обнажилась. Он поднимался по наклонному холму, уже зная, что он больше сюда никогда не вернётся. Он сел в свой грузовик, его собака положила свою голову на его колено. Иззи погладил её, заводя машину и находя радио-станцию, которую они слушали с Экслом. Из колонок тихо полился рок, Иззи смотрит прямо перед собой на оскорбительное солнце. Нет, он не хочет возвращаться назад; потому что там нет Эксла. Он был на ветру, в океане, чёрт возьми, он, вероятно, был причиной того, что солнце светило ему прямо сейчас в глаза. Он улыбнулся, искренне на этот раз, представляя, как Эксл трахается со всеми на другой стороне. Иззи был удивлён, обнаружив, что он действительно чувствует себя легче, что груз свалился с него, ну, если только немного. Он отстранился, его собака спала на его ногах, а музыка его успокаивала. Он сосредоточился на дороге впереди, не позволяя себе оглядываться.