Его идеальный паладин

От каменной стены тянет холодом. Оливье кажется, что за годы в катакомбах под Нотр-Дамом он давно привык к этому и перестал замечать — но сейчас он слишком ясно чувствует, как мерзнут плечи и кончики пальцев. Келья, в которой поселили Астольфо, совсем маленькая, и ее согревает всего одна тонкая труба под правой стеной. — Я думаю, ему приснился кошмар… — начинает монахиня, но конец ее фразы Оливье теряет: никак не может сосредоточиться. Его взгляд намертво приковывает маленькая фигура в углу комнаты. Его зовут, потому что он единственный, кто остался у Астольфо из прошлой жизни — это Оливье прекрасно понимает, — но он не знает, что делать. Он не предотвратил резню в поместье Гранатумов, хотя мог бы — Оливье уверен: ему бы Астольфо все рассказал, достаточно было лишь расспросить больше. Он не спас Астольфо от вампиров — о случившемся он узнает, лишь вернувшись в Орден с очередного задания и увидев потерявшего сознание Астольфо в лазарете. Он даже от Гано не может его защитить — Оливье до сих пор иногда снится залитая кровью больничная кровать, рана на тонкой шее, окровавленные ножницы, выскальзывающие из ослабевшей детской руки… Сейчас Оливье оцепеневшим взглядом смотрит на съежившегося в самом углу Астольфо и не знает, как он должен действовать. Он не умеет спасать или помогать — это осознание приходит внезапно и глухой болью заседает между ребрами. Он умеет убивать вампиров — но те, кто напал на поместье Гранатумов, и так давно мертвы. Монахиня смотрит на него снизу вверх, явно ожидая, что Оливье все исправит, и он ненавидит себя за то, что не способен. Он не может заставить себя сделать даже шаг вперед. Это делает Роланд: подходит к Астольфо, опускается на колени рядом, протягивает руки и мягко обнимает. Что-то говорит — Оливье снова пропускает слова мимо ушей, но видит, как в слепом взгляде Астольфо медленно появляется ясность. Тот всхлипывает — раз, второй — затем цепляется дрожащими пальцами за сутану и плачет уже в голос. Роланд осторожно подхватывает его на руки, забирает на кровать. Прижимает к себе, гладит по голове и спине, повторяет раз за разом: «Все будет хорошо, тебе нечего бояться». У Роланда два младших брата, проносится в голове у Оливье, естественно, он знает, как успокоить ребенка. Ему так и не удается сдвинуться с места. Астольфо начинает затихать — кажется, у него нет сил даже на истерику. Он прячет заплаканное лицо на груди Роланда, и тот переводит взгляд на монахиню. — Можете принести чистые бинты и что-то, чем можно обработать царапины? — спрашивает негромко, а его пальцы продолжают бездумно перебирать волосы на затылке Астольфо, и это выглядит так естественно и правильно. — А, и свежую рубашку переодеться. Монахиня кивает, бросает неуверенный взгляд на Оливье, но колеблется лишь мгновение, разворачивается и выходит. Сам Оливье стоит еще минуту, затем идет за ней: он все равно ничем не сможет помочь, от него все равно нет никакой пользы. Роланд коротко улыбается ему на прощание — и остается. Так будет лучше, говорит себе Оливье, направляясь пустыми коридорами обратно в свою келью, и его шаги гулким эхом отражаются от каменных сводов. Роланд добрый, светлый и заботливый, у него два младших брата, он знает, что делать с детьми, и сможет помочь Астольфо. Так будет лучше, повторяет он, когда Астольфо начинает выходить из своей кельи — сначала куда-то вместе с монахинями, затем на первые тренировки. Так будет лучше, верит окончательно, когда впервые видит на губах Астольфо прежнюю солнечную улыбку. На Оливье Астольфо больше не смотрит: он вежливо здоровается, когда они пересекаются в коридорах, перед мессой или на тренировочной площадке, но каждый раз отводит глаза и старательно избегает разговора. Оливье останавливается после нескольких попыток: похоже, для Астольфо он — последняя часть жизни «до», от которой тот теперь так старательно пытается отгородиться. Оливье — в отличие от некоторых высших чинов Ордена, лично знавших графа с женой — его не осуждает: вряд ли он смог бы хоть когда-нибудь представить и постичь все то горе, которое носит в себе Астольфо. Иногда бывает легче перечеркнуть все прошлое разом — это Оливье знает слишком хорошо, и если Астольфо так будет лучше, он примет это. То, что ему настолько будет не хватать улыбчивого доброго мальчика, который искренне им восхищался и доверительно рассказывал свои секреты, Оливье понимает только сейчас — и это еще одно слишком позднее и слишком болезненное знание. И все же, видя, как сияет счастьем рядом с Роландом Астольфо, Оливье готов с этим смириться. Он не смог защитить Астольфо, не смог ничего для него сделать — но Роланд куда лучше. Он куда больше похож на идеал паладина: сияющий и безгрешный рыцарь церкви, добрый и отзывчивый, защитник слабых. Только благодаря ему к Астольфо возвращается та улыбка, которую Оливье и не надеялся больше никогда увидеть. Оливье отступает, добровольно отдавая свое место рядом. И верит: Роланд сможет спасти Астольфо. Он сделает все правильно. Роланд медленно становится на колени перед распятием в своей келье и складывает ладони в молитвенном жесте. — Pater noster… — начинает он, но уже на втором слове голос срывается. Роланд давится всхлипыванием, низко склоняет голову и закрывает лицо руками. Трупы детей все еще стоят перед его глазами — живыми, они были живыми всего за несколько минут до того, как Роланд спустился в подвал. Если бы он только пришел раньше, если бы он успел — смог бы не допустить непоправимого. Руки дрожат, Роланду кажется, что они липкие от крови. Слезы протекают сквозь пальцы и с тихим стуком падают на пол. Роланд всхлипывает во второй раз. Нужно продолжить молитву, но сведенное судорогой горло не способно пропустить ни слова. «Простить их значит простить меня!» — звенит в ушах надломленный крик Астольфо. Глазами подростка на Роланда смотрит тот самый мальчик, который в истерике расцарапывал метки до крови, и в тот момент Роланд понимает: за последние пять лет он не сделал ничего. Не смог ничего изменить, не смог спасти — под лучезарной улыбкой, которую так щедро дарил ему Астольфо еще совсем недавно, все это время оставались боль и ненависть к себе. Он их не заметил — и вот к чему это привело. Из подвала Астольфо приходится выводить — ноги его не держат. Оливье перекидывает его руку себе через плечо, кажется, что-то говорит, но Астольфо не отвечает. Роланд не может заставить себя на него посмотреть — не после всего, — но цепляет взглядом лицо Оливье, и в груди отдается новой волной глухой боли. Он не помнит, когда в последний раз видел друга таким. Сам Роланд так и остается на полу. Он знает, что неправильно и бесчестно оставлять все на Оливье, но просто не может заставить себя подняться. Это должен быть кто-то другой, думает Роланд тогда и повторяет себе сейчас. Кто-то лучше. Более светлый. С более крепкой верой. Куда больше похожий на идеал, который видел в Роланде Астольфо. Он смог бы — заметить, найти правильные слова, вовремя остановить, наставить и спасти. У Роланда это не вышло. Слезы одна за другой разбиваются о каменный пол. Он не знает, что теперь делать. Не знает, как все исправлять. Он надеялся, что найдет ответ в молитве — но слова застревают в горле и не выходят наружу, словно Роланд просто не имеет права их произносить. Это и его вина, что все до этого дошло. Даже в первую очередь именно его: это он решил заботиться о Астольфо, он присматривал за ним все эти годы — и не сделал ничего, чтобы предотвратить. Он не заслуживает того полного любви и восхищения взгляда, которым всегда смотрел на него Астольфо. Никогда не заслуживал. Роланд медленно поднимает лицо к распятию. Деревянный Христос смотрит на него сверху с отстраненной печалью. Он не имеет права больше оставаться наставником Астольфо — эта мысль оказывается непривычно холодной и спокойной. Он провалился. Не смог стать тем идеалом, который в нем видели, не смог оправдать возложенные на него надежды и спасти. И потому не должен дальше быть рядом, не должен еще больше обманывать надежды Астольфо — даже если тот его за это возненавидит. Роланд снова складывает ладони вместе и опускает голову. — Pater noster qui es in caelis… — начинает тихо. По щеке скатывается и падает вниз последняя слеза. После возвращения в Орден Астольфо сажают под домашний арест. Он не знает, на сколько — то ли решения пока нет, то ли ему просто не говорят — и Астольфо оказывается заперт в четырех стенах. Он то мечется по келье, то впадает в апатию и часами лежит, просто глядя в потолок — действия, в которых одинаково нет смысла. Марко приходит каждый день, сколько бы Астольфо его не прогонял. Приносит еду, пытается что-то говорить — и бесконечно смотрит взглядом побитого пса. От этого в груди закипает что-то, для чего у Астольфо нет названия, и несколько раз он замирает в шаге от того, чтобы сорваться и снова наброситься на Марко с кулаками. Останавливает его лишь то, что он каждый раз читает в глазах Марко: тот словно хочет, чтобы его ударили. Астольфо ждет Роланда, но тот не приходит. Вместо этого возвращаются кошмары. Астольфо снова снится разграбленное поместье, окровавленные трупы родителей и сестры, обвиняющие его в своей гибели — но теперь никто не появляется его спасти. Приходят вампиры — и он до боли в пальцах сжимает копье, раз за разом отбиваясь от тянущихся и тянущихся к нему рук, но их не становится меньше. Из тьмы, которая собирается вокруг, выходят все новые фигуры — кровопийцы из поместья, те, кого он убил за годы в Ордене, просто черные, сотканные из переплетения теней чудовища. Астольфо отчаянно пытается вырваться, но они ловят его, и он проваливается куда-то вниз — а потом оказывается в том самом подвале. Дети, только что проклинавшие его и бросавшие камни, смотрят полными дикого животного страха глазами. Они кричат — так же, как когда-то в лапах вампиров кричал он, — тщетно пытаются закрыться руками, хоть как-то защититься от лезвия, но холодный металл так легко вспарывает податливую плоть… Астольфо срывается с кровати, захлебываясь воздухом. Крики детей звучат в ушах, и он изо всех сил сжимает пальцами волосы. Нет, нет, они сами виноваты, они защищали вампира, они заслуживали смерти. Он заслуживает смерти. Поэтому Роланд больше не придет. — Нет! — Астольфо резко разворачивается, бьет кулаком в стену, снова сбивая полузажившие костяшки до крови. — Неправда! Это ложь! Роланд не может!.. «Все хорошо, — говорит Роланд в далеком прошлом, и Астольфо тонет в его больших теплых руках. — Я останусь рядом. Поэтому тебе больше нечего бояться». — Все хорошо, — повторяет себе Астольфо, бессильно сползая на пол и прижимая разбитую руку к груди. — Роланд обязательно придет, просто чуть позже. Он обнимает себя за плечи — и только спустя долгое мгновение понимает, что впился ногтями в метки под тканью рубашки. Заставляет себя разжать пальцы — у Роланда всегда был печальный взгляд, когда Астольфо так делал, метки горели на коже, но Астольфо не хотел его расстраивать и отпускал руки, а после ладони Роланда закрывали раны, и от их тепла боль словно отступала. «Да, ты оскверненный. Навеки», — гулко отражается голос Шарля от высоких стрельчатых сводов старой часовни, и дыхание застревает в горле. Нет, говорит Астольфо. Это неправда. Роланд никогда не… Он оскверненный. Грязный. Отвратительный. Поэтому Роланд больше не придет. — Нет, — всхлипывает Астольфо — и сам не верит в собственные слова. Он сворачивается клубочком на полу, утыкаясь лбом в колени. Это неправда, неправда, неправда, повторяет он себе, Роланд придет, он не покинет его. Он столько раз говорил, что Бог любит всех, что каждая, даже совсем падшая душа может искупить свои грехи и заслуживает спасения, заслуживает получить еще хотя бы один-единственный шанс. Роланд придет — и тогда Астольфо будет просить у него прощения, умолять на коленях, если потребуется, сделает все, что тот скажет. Только бы Роланд снова взглянул на него так, как всегда смотрел. Но дни проходят, а Роланд так и не появляется. Наверное, он на очередном задании, успокаивает себя Астольфо. Или занят тренировкой нового набора рекрутов. Или его отправили в один из форпостов Ордена — у паладина так много обязанностей и так мало свободного времени. Астольфо повторяет себе это раз за разом — и все чаще замечает, что снова и снова впивается пальцами в метки под рубашкой. А затем однажды в дверь стучат — это не Марко, знает Астольфо, тот заходит сразу, — и сердце предательски замирает. Несколько секунд Астольфо не может заставить себя сдвинуться с места — это Роланд, он уверен, и ему становится так страшно, что Роланд снова будет на него кричать, что снова ударит, снова будет смотреть так, как не смотрел ни на одного вампира, что на мгновение он задыхается. Астольфо пересиливает себя, протягивает дрожащую руку и похолодевшими пальцами открывает дверь. За ней оказывается тот невысокий усатый мужчина из шестого отряда — Жорж, кажется. Он вежливо склоняет голову в знак приветствия, затем поднимает взгляд. — Меня прислали с сообщением, что ваш домашний арест окончен, — говорит он мягко. — Монсеньор Шарль ждет вас у себя в семь, перед вечерней трапезой. В семь, повторяет себе Астольфо. Он бросает взгляд на часы на стене — сейчас пять с четвертью, сегодня вторник. Обычно в эти дни они с Роландом в полшестого начинали совместную тренировку, если никто из них не был на задании или занят другими обязанностями — традиция, сохранившаяся еще с тех пор, когда Астольфо только учился держать в руках копье. Роланд ни разу за все эти годы не пропустил ни одной без серьезной причины — и сердился, если Астольфо вдруг опаздывал. Если он немедленно переоденется — еще успеет добежать до тренировочной площадки вовремя, воспаленной мыслью проносится в мозгу, и Астольфо чувствует, как начинают подгибаться колени. Что скажет ему Роланд, когда они наконец увидятся? Будет ли гневаться снова — так, как тогда, в подвале? Астольфо впервые за все годы видел у него такое выражение. Страх подступает к горлу, мешает дышать — и Астольфо изо всех сил сжимает кулаки. — Роланд уже пошел на тренировочную площадку? — спрашивает настолько уверенным голосом, на который только способен. — Или он пока не знает? Жорж смотрит с удивлением, словно сначала не понимает, что Астольфо имеет в виду. Затем моргает, и в его взгляде появляется что-то такое, от чего у Астольфо внутри все холодеет. Мир вокруг плывет, словно хочет провалиться в непроницаемый мрак. — Нет, капитан Роланд не на площадке, — говорит Жорж после долгой паузы, и его взгляд скользит в сторону и вниз. — Насколько мне известно, он не должен там сегодня появляться. — А, он, наверное, на задании или занят чем-то другим? — спрашивает Астольфо и чувствует, как на сердце становится легче. Значит, еще не сейчас. Значит, встреча с Роландом состоится позже, он будет более готов, он… — Нет, — Жорж старательно прячет глаза, нервно трет одним большим пальцем другой. — Капитан Роланд… Он… отказался от роли вашего наставника. Поэтому больше не будет проводить совместные тренировки. Астольфо кажется, что в груди что-то обрывается — то, что держалось там из последних сил, — и он падает в черную бездну. Марко находит его на полу: Астольфо сидит, забившись в угол между кроватью и тумбочкой рядом, подтянув колени под самый подбородок. Правая пантофля слетела с ноги и валяется рядом. Рубашка разорвана в нескольких местах, а под ней — тут сердце пропускает удар — разодранные ногтями до крови метки. — Ваша Светлость… — Марко медленно опускается на колени, протягивает дрожащие руки, но Астольфо резко вскидывает голову и отмахивается. — Не подходи! — кричит он. — Убирайся! Прочь! Его взгляд совсем дикий, волосы спутались, а в глазах стоят слезы. Марко до боли закусывает губу: сейчас Астольфо выглядит еще хуже, чем в первую их встречу. Он совсем не похож на того ласкового солнечного мальчика, которого Марко знал пять лет назад: в худом бледном подростке с покусанными до крови губами не найти больше и следа светлого ребенка, которого он когда-то клялся защищать. Марко неуверенно замирает на несколько секунд, потом снова медленно протягивает руки. После почти недели в Ордене он знает: Астольфо ждет совсем не его. Еще Марко сегодня узнает: тот, кого ждет Астольфо, больше никогда не придет. — Прочь, я сказал! — Астольфо хватает с пола пантофлю и бросает в Марко, но промахивается: его руки слишком сильно дрожат. На мгновение Марко ловит предательскую мысль: вот, сейчас Астольфо бросится на него с кулаками, и ему хоть немного станет легче. Но Астольфо этого не делает — вместо этого он снова впивается отросшими ногтями в расцарапанные метки. — Ваша Светлость, прекратите! — Марко наклоняется к нему, пытается закрыть раны ладонями. Астольфо снова его толкает — на этот раз совсем слабо и бессильно. — Убирайся! — из слепых от отчаяния глаз катятся слезы, и Марко не сдерживается: хватает в объятия, дрожащими руками прижимает к себе. — Все хорошо, — глаза начинает жечь и щипать, голос скачет вверх и вниз. — Все хорошо. Я буду рядом с вами. Всегда. Я никогда вас не брошу. Астольфо на миг замирает — а потом Марко чувствует, как за спину цепляются слабые пальцы. Астольфо всхлипывает раз, второй — и наконец срывается в рыдания, уткнувшись лбом Марко в плечо и спрятав лицо на груди. Марко обнимает его, давится слезами и клянется себе: на этот раз он его защитит. Обязательно. Даже если это будет стоить ему жизни.

***

Едва слышно скрипят петли на дверях, и Шарль оборачивается. Астольфо мягким шагом заходит в его келью, склоняет голову в поклоне. Цветные пятна, отброшенные солнечными лучами сквозь витражи, скользят по его лицу и замирают на волосах. — Вы хотели меня видеть. У него уходит гораздо больше времени, чтобы отойти от ссоры с Роландом, чем Шарль рассчитывает. Но сейчас Астольфо наконец-то стоит здесь — тихий, с потухшим взглядом — и Шарль понимает: все получилось правильно. Перед ним охотник, у которого ничего не осталось. Ни близких, которым он бы доверял и на которых мог положиться — Оливье отступает еще в самом начале, Роланд собственноручно обрывает их связь, а снова поверить Марко после всего не получится. Ни любви и поддержки, которые могли бы остановить и не дать совершить непоправимое. Ни надежды на лучшее. Астольфо больше нечего терять — он и так потерял все, что имел, за что цеплялся из последних сил. Сначала дать, а потом отобрать — куда более действенный путь, чем просто не давать, и, сам того не осознавая, Роланд блестяще исполняет возложенную на него роль и ломает Астольфо окончательно. Цветные отсветы витражей мягко ложатся на лицо Астольфо и теряются в пустоте его глаз. У мальчика нет больше ничего, что бы держало его в этом мире, кроме ненависти к вампирам — действительно совершенный охотник, последним смыслом жизни которого остается убийство. Его идеальный паладин. Шарль улыбается одними уголками губ и тоже склоняет голову в приветственном кивке.