Я не сделаю тебе больно

Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда Вакаса резко дергается от его касаний к плечам. Легких, невинных, едва ощутимых. Вакаса бесится и злится — не привык, чтобы его трогали, не верит, что за любым физическим контактом не последует удар. Шиничиро не настаивает. Еще одно краткое поглаживание, и он отступает. Достаточно на первый раз. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда Вакаса бьет локтем в солнечное сплетение, стоит ему подойти со спины и обнять. Шиничиро кашляет и трет от души ушибленное место, но не злится на Вакасу, не боится ни его, ни его недоверчивую дикость. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда Вакаса шарахается в сторону, толкая ладонями в грудь, стоит ему зарыться пальцами в волосы или безобидно поцеловать в висок. Вакаса почти по-звериному рычит, предупреждающе смотрит на Шиничиро исподлобья и отскакивает на безопасное расстояние. Он не боится боли, он привык к ней и умеет с ней не только справляться, но и жить душа в душу. А то, что делает Шиничиро... по-настоящему пугает. И Вакаса сторонится, всячески избегает контакта, оставляя минимально необходимый, но не позволяя получить больше. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда Вакаса недоверчиво смотрит на него, обрабатывающего сбитые костяшки. Вакаса не вздрагивает ровно до того момента, пока Шиничиро не склоняется и не дует на промытые антисептиком ранки. Вакаса вырывает руку и торопливо уходит — натурально сбегает — после того, как Шиничиро трогает его ладонь губами. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда после первого пьяного секса обнимает Вакасу и нежно целует в плечо. Вакаса дергается в сторону так сильно, что падает на пол с узкой для двоих кровати. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — и Вакаса сжимает зубы, терпя все его касания и поцелуи. Напряженный, он каменным изваянием держится в чужих руках и отсчитывает мгновения до того, когда эта пытка закончится. Шиничиро старается не мучить его слишком долго. Нежность невыносима. Лучше бы он его бил. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — и Вакаса впервые не убегает из постели, едва только кончив, он падает рядом и несмело обнимает Шиничиро за плечи, притягивая к себе ближе. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда гладит Вакасу по бедрам, разводя его ноги шире. Вакаса пьян в сопли и готов — кажется, готов — доверить себя чужим рукам, открыться настолько, чтобы... Но у них снова не получается. Вакаса оправдывается, что чересчур много выпил. Шиничиро улыбается своей проклятой понимающей и нежной улыбкой и больше не трогает, позволяя прийти в себя. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда Вакаса приходит к нему сам, когда кладет голову на колени и почти не вздрагивает, стоит чужой ладони коснуться его волос. Вакаса вцепляется пальцами в ткань штанов и не выпускает из рук, крепко жмурясь и опасаясь, что это может в любую секунду исчезнуть. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — когда обрабатывает разбитое лицо Вакасы, вынимая осколки стекла, и невесомо целует кожу рядом с повреждениями. Вакаса ловит себя на мысли, что почти даже не хочет сбежать. Шиничиро говорит: «Не бойся, я не сделаю тебе больно», — и Вакаса, спустя несколько долгих лет наконец доверяется. Льнет к рукам, улыбается, когда Шиничиро спонтанно его целует, не бьет на рефлексе, если к нему подойти со спины, обнимает в ответ после секса, оставаясь в постели до утра, и даже не всегда пьяным дает сладко трахнуть себя. Вакаса не зашуганный, не пугливый, не робкий, он все еще не боится боли, он переспал с таким количеством женщин и мужчин, что Шиничиро и не снилось, но никогда не давал этим людям себя касаться. Разворачивал, фиксировал, хватал и удовлетворял только свои желания и потребности. Он не боится, вопреки увещеваниям Шиничиро. Но и не верит. Никому. Никогда. У многих уличных выблевков правильного, безупречного общества нет доверия к людям, а тем более к рукам, протянутым в мнимой ласке. И у Вакасы нет. Но Шиничиро так упорно его приручает, что Вакаса больше не сторонится хотя бы этих — пахнущих сигаретами и сначала машинным маслом, а потом медикаментами и дезинфекторами — ладоней. Он все еще не терпит, когда его касаются другие, и со скрипом выносит даже дружеские хлопки по плечу, но когда никто не смотрит, когда свидетелями его «слабости» становятся только Шиничиро и луна, Вакаса превращается в самого нежного и самого ласкового зверя, позволяя делать с собой все что угодно. Ведь он знает, Шиничиро никогда не сделает ему больно и не обидит его. Шиничиро... впервые молчит. — Ты же говорил, что никогда не сделаешь мне больно! — кричит Вакаса, ломая все, что попадается под руку, раскидывая мебель, вымещая ярость на стенах. — Ты обманул меня, как и все они. Как и все остальные. Ты обманул меня, Шин! Я ненавижу тебя за это! И никогда не прощу! Вакаса пьет и рыдает, катается по полу и бьется в конвульсиях от того, как ему больно. Но ни алкоголь, ни физическая боль, ни веселые таблетки не могут заглушить отчаяние и остановить разрастающееся ни-че-го. Шиничиро больше ничего не говорит. На его губах застыла последняя — буквально приклеенная — улыбка. Он изуродован, но все равно безмятежен и спокоен в окружении цветов и бархата. Вакаса настоял на открытом гробе, хотя выловленное из воды тело не смог сделать лучше даже посмертный грим. Во время прощания Вакаса не отходит слишком долго. Но никто и не решается его подгонять. Как-никак он член якудза. Как-никак он потерял единственного по-настоящему близкого и родного человека, а еще всякое — даже минимальное — доверие к людям и возможность улыбаться. — Предатель, — шепчет Вакаса и наконец отворачивается от гроба. Скорбная тишина в помещении резонирует с пустотой в груди на месте некогда живого, горячего, влюбленного сердца. Звук удаляющихся шагов набатом звучит в голове.