Не заставляй испытывать отвращение мертвого

- Я все еще… "Я буду первым" - стучит в воспаленном мозгу, ритм сердца учащается, но Чуя до сих пор ничего не чувствует, только лишь темнота перед глазами сигнализирует о том, что нужно что-то сказать. Он молчит. Оборачивается в последний раз и идет на балкон, так ничего и не сказав. И Осаму уходит... Говоря прощай. За окном тяжёлые тучи роняли свои слезы, и без того многоводные лужи становились всё больше, превращаясь в целые ручьи, размывающие холодные, опустевшие улицы. Сумерки всё сгущались, словно перемолотая кофейная масса при варке в турке, бурля и пузырясь, пугающая тьма покрывала вечернюю Йокогаму, слой черноты полз по еще недавно озаренному едва заметными из-за серых гигантов красками небу. Чернота поглощала город. Но ещё страшнее было внутри, там всё будто оборвалось, упало, окончательно развалилось, наконец кануло в небытие, смешалось с приторным ядом глубоко в сердце и, вступив в реакцию, отравило кровь. В затуманенных глазах иссяк последний блик, теперь мутные омуты наполнились лишь холодными светло-голубым и серым цветами, совсем безжизненными. Незаконченная фраза недавнего диалога. Будь она сказана, всколыхнула ли бы еле тлевшую золу, оставшуюся вместо сердца, словно лёгкий весенний ветерок, заставляющий огненные искры снова показать себя? Могла ли бы вновь разжечь невиданных масштабов пожар, в котором эти двое прогорали без остатка когда-то? Могла ли бы наконец построить мост через разверзшуюся пропасть? Или было уже слишком поздно пытаться что-то построить на руинах прошлых чувств? Этого они никогда не узнают, ибо слова не прозвучали, ведь Чуя промолчал, а Осаму просто покинул квартиру, смирившись. Прозвучали только стремительные шаги, разорвавшие тяжелую тишину, они пошаркали к балконной двери, а громкий хлопок с неприятным позвякиванием ключей, вставленных в замочную скважину изнутри, известил о том, что парень вновь остался один. Уплотнившаяся и ставшая будто свинцовой тишина лишь дала пустоте поглотить Накахару полностью, без остатка. Он сам загнал себя в эту темноту, сам всё уничтожил... Больше не существовало границ реальности. Большее вообще ничего не было, лишь муть перед глазами, темнота и тишина холодной квартиры в которой дотлевал еще окурок сигареты с ментоловой кнопкой. *** Теперь он не думал ни о чем, мысли не шли, они будто растворились в гнетущей атмосфере. Теперь он уже ничего не чувствовал и не помнил с момента, как ударилась о панель дверь. Чуя стоял на балконе и наблюдал за тем, как тлела в пальцах сигарета. От ее подожженного кончика поднимался клубящийся столбик сизого дыма, его тонкие нити, хитро сплетающиеся в воздухе, образовывали серые, но такие красивые, закрученные расписными узорами рисунки на холсте, под названием воздух. Длинные холодные пальцы, меж которых зажат табак, едва заметно потрясывались, пока обладатель их сидел на узком подоконнике лоджии. Позади него, одетого только в наброшенную поверх голого тела белую рубашку, расстегнутую на все пуговицы, и черные джинсы, царила разруха полузаброшенного, давно не убираемого помещения, а спереди, будто раскрепощая, обдувал холодный осенний ветер, порывающийся в помещение из настежь распахнутых окон. Он раздувал волосы Накахары, колыхал рубашку и еще более охлаждал и без того холодную комнату. Сидя так, можно без труда заработать жар, особенно становясь босыми ступнями, как он, на холодный кафель. Какой же он идиот после всего произошедшего. Просто кретин, нанесший себе еще больший вред очередной глупой попыткой вернутся к тому, что давно погребено очень глубоко в его душе… *** Дальнейшие действия он не запоминал, они вообще происходили как в тумане, без его ведома. Он около двадцати минут простоял не шевелясь, как нечто неживое, как статуя. Неживое...а это выход. Тем более, что они всё равно обещали "вместе", так почему бы не сдержать последнее обещание? Накахара улыбнулся немного безумно, пустым взглядом прожигая дыру в полу. Он, конечно же, не раз клялся себе, что никогда не умрет от своих же рук. Не будет брать пример с Осаму. Никогда... Но у этого "никогда" тоже есть границы. Границы безэмоционального существования, границы вечного, невыносимого одиночества... Парень, глаза которого застелила пелена, нещадный дурман засевшей в голове, маниакальной идеи, поднимается на ноги и шатким шагом идет к ящику с таблетками, что покоился в шкафу на кухне, оставляя сигарету дотлевать на балконе. Он не видит, что именно достает, что закидывает себя и сколько. Снотворное, обезболивающее, какие-то странные и очень старые таблетки… Месиво, страшный коктейль, остающийся на языке отвратительным привкусом чего-то больничного, чужеродного. Одна... две... десять... двадцать... он не считает количество. Просто стремится выпить как можно больше, судорожно распаковывая один блистер за другим и ничего не боясь. Он глотает все подряд, запивая это многообразие алкоголем, что стоял всё это время в своеобразном «барном уголке». Подарочные бутылки, красивые, кое-какие очень дорогие. Похуй. Бутылка-другая, а ему только хуже, физическое состояние становится сквернее с каждой новой минутой. Руки нещадно трясутся, тело слабеет, но Идея не дает остановиться. А на полу, тем временем, уже валяется порядка десятка блистеров из-под таблеток. Лучше явно не становится, а осознание, что Осаму снова ушел никак не пропадает, оно бьется в мозгу, крича о том, что его снова оставили, снова предали, снова!.. Уже хочется блевать, желудок скручивается узлом... Появляется новая мысль. Парень кидается к столешнице на кухне, пока глаза застилает пелена слез, которые полились сами, непроизвольно, словно все защитные системы бьющегося в лихорадке тела решили заработать одновременно, желая спасти. Соленая вода начинает стекать по щекам. Он никогда не хотел лишать себя жизни, еще сегодня утром он даже не думал об этом, но в таком состоянии рационально мыслить просто невозможно. Острое лезвие, найденное на дне шкафчика, трясясь в правой руке, по вертикали рассекает левое запястье. Несильно, неглубоко, на пробу, давить на вену ещё очень страшно. Страшно умирать, пусть и пустота внутри съедает Чую полностью и без остатка. На холодный кафель вместе со слезами падают еще капельки крови. Лезвие вылетает из руки и звонко брякается об пол. Слезы текут по щекам ручьями, ему страшно. Что он вообще такое делает!? Он не знает, что предпринимать. Знает только, что еще немного и упадет... Нет, он больше не мог. Не мог стоять, не мог жить, не мог терпеть. Все скопившееся, разом выместилось на заплывшем рассудке, который прямо в этот момент наконец очнулся. Как бы грустно это не было, но он перестал жалеть. Вообще обо всем. Смотря на алые струйки, стекающие по запястью и капающие на пол он понял, что так будет правильней, логичней. Он перестанет страдать, а Осаму это переживет, обязательно переживет. Ему, судя по всему, вообще все равно… Но в тоже время он понимает, что все еще любит этого чертового гордого и невыносимого человека. И в этот самый момент осознания его ноги перестают функционировать, подкашиваются и перестают держать владельца в положении стоя. Парень, словно мешок с картошкой валится на пол, на колени. Болью отзываются суставы, неудачное падение. Наверное, будет синяк или ссадина... Уже не важно. Жизнь стремительно теряет последние ниточки смысла. Дазай ушел и это в последний раз. Он больше не вернётся. И кликать некого. Лезвие лежит рядом. Руку протяни – поднимешь. Можно спокойно закончить дело, дорезать нужно всего ничего... Просто взять и, игнорируя боль, рассечь руку поглубже, вдоль. За надрез до смерти... Что же чувствует человек, находящийся в таком бедственном положении? Много чего. Начнем с поверхностной боли. Руку саднит, это неприятно, но не столь страшно, скорее похоже на ощущение от сразу нескольких игл, прокалывающих кожу, но совсем не так, как будет ровно через несколько десятков секунд, когда лезвие вскроет вену. Тогда станет по-настоящему больно, может даже адски, он не пробовал, но примерно представляет, что это такое. Кровь хлещет из запястья... это чувствуется, ибо по тонкой, бледной, холодной коже, обсыпанной летними, тёплыми веснушками, текут теплые бордовые струйки. Теплые... Кожа еще не разучилась чувствовать тепло, хотя буквально через десяток секунд начнет остывать и она. А что с чувствами? Внутри творится шторм. Масштабы которого сложно будет описать простым языком. Боль, сметающая все на своем пути ударной холодной волной, уносит с собой все эмоции и чувства, стирая что с лица, что с самой, еще теплящейся на самой грани жизни последние блеклые краски. Цунами, наверное, так можно описать это чувство. Ведь подобная стихия, как и боль внутри человеческого сердца, уносит и ломает всё, лишая жизни города, острова, а иногда и целые прибрежные страны. Повезет, если выживешь. В этом году он выжил, но сейчас...он больше не может. Еще он чувствует бесконечную губительную привязанность, которая и тянет его на дно, словно тяжелый груз, верёвкой от которого парень связан по рукам и ногам. Как бы странно это не было, но да. Он не может распрощаться с этим "светлым" чувством, напоминающим любовь, которое благодаря своей слепоте, стало для Накахары главной болью всей жизни. А еще он чувствует внутренний холодок по всему телу и мурашки. Так чувствует себя человек, который хочет раз и навсегда раствориться в объятьях другого человека, вместо того, чтобы сидеть на холодном полу, решаясь на самоубийство. Хочет, чтобы он пришел, разрушил весь этот ужас и мрак, вернул все на круги своя. Прижал к себе и никогда больше не отпускал. Никогда. Чтобы не дал сделать эту непоправимую ошибку. Самую ужасную и неисправимую глупость... Но он не придет. Рыжеволосый знал это и поэтому рука его, уже потянулась к лезвию. Холодное металлическое орудие вершения собственной судьбы легло в правую. Пора покончить с этим цирком. Он навел опасный острый предмет на порез на левой руке и надавил чуть глубже, резко рисуя длинную кровавую линию почти во все предплечье, пачкая рубашку кровью, да глотая надвигающийся психоз. Из глаз уже давно нескончаемым потоком струились горячие, соленые слезы, а грудь рвалась на части. Сердце так ломало ребра, словно пыталось выпрыгнуть из груди, чтобы наконец достучаться до хозяина. Ведь его не обманешь, грубыми толчками оно будто пытается выбить костяную клетку изнутри, хочет выбраться, но бесконечная тоска тянет, жгучая ненависть заставляет терпеть и сердце не в силах справиться с этой болью, оно продолжает срываться на бешеный ритм. Он почему-то сразу почувствовал, что нужный порез есть, мутное сознание дало сигнал о том, что "конец" пришел, а за этим, чуть запоздало, ударило по трясущемуся телу невыносимая физическая боль. Перед глазами поплыло все. Это дали действие таблетки, выпитые чуть ранее. Руки, ноги и голова разом ослабли, Накахара потерял сознание. Из парня уходила жизнь. Но перед этим он успел прошептать одними только белыми обкусанными в кровь губами. «Бога ради, не извиняйся. Не заставляй испытывать отвращение мертвого.» *** Холодно... Дверь на лоджию, открытая больше часа назад, просто чтобы покурить, он так и не закрыл. Сигарета уже дотлела и осыпалась серым пеплом по подоконнику. Холодный осенний ветер успел знатно охладить помещение. А на кухне творился кошмар. Бардак на столе, несколько опустошенных до дна бутылок, непроизвольно раскиданных по углам и десятки блистеров по полу. Все было сделано в спешке, трясущимися руками и, кажется, даже не сознательно. Раковина в крови, первый порез пусть и был незначительным, но все же из запястья еще тогда сильно хлестало. Алые капли густой жидкости, хаотично упавшие на белую столешницу, уже засыхали. Уже неживое, истекающее кровью бледное, остывающее тело лежит на холодном полу, под ним уже приличная лужица, а рубашка и вовсе пропиталась, белая ткань теперь вряд ли отстирается. Руки вытянуты чуть вперед, а еще недавно что-то ужасно болело в районе запястья, просто адски. И с тем он уже ничего не чувствует, мертвое тело не может ничего чувствовать. Грязноватые рыжие волосы, кажется, тускнеют с каждой долгой минутой, тянущейся, словно вечность. Жизнь, больше не теплилась в этом худом, бледном теле, которое словно стало ненужным для грязной души, погас последний блик аквамариновых глаз, которые уже давно утратили свой блеск. *** Сознание, кажется, сейчас находится где-то на краю. Почему-то сразу представляется поле пшеницы, объятое блеклым лунным светом. И каждый колосок, колышущийся от малейшего дуновения ветерка, перешептывается с другим. Их диалоги сливаются в общий шумовой фон, будто все время твердящий блудной серой душе, что бежит по узкой истоптанной дорожке к обрыву предостережения. "Не ходи"...- слышится их беспокойный гомон, словно предостережения других душ, увядших точно так же и на века оставшихся здесь. - "Не губи себя" - шепчут они, будто надеясь, что мольбы их будут услышаны. - "Не губи себя... еще рано...". Но блудная душа все продолжает медленный, словно в покадровой промотке, бег через это поле. К самому обрыву, туда, где о низкий далекий берег бьются холодные волны океана забвения. А на темном небе, густо усыпанном холодными звездами, светит блеклый диск полной луны - предвестницы скорой смерти. Душа стремится упасть, раствориться в черной воде, очиститься в пенящихся волнах и забыться. И, может когда-нибудь снова оказаться в том самом мире, из которого так стремится сбежать, только в другом теле и времени. Что бы больше не встретить на своем пути того самого человека, к которому на столько сильно была привязана. Чтобы больше не обжечь холодные тонкие пальчики о яркое пламя любви, поднимающееся к самому небу. Чтобы более не прогореть в бушующем пожаре дотла, ведь сейчас что от тела, что от самой изломанной, искалеченной души, раздавленной беспощадной судьбой, остался только стержень, как от прогоревшей, частично ставшей угольком спички, которая вроде-бы и есть, но вот зажечься, чиркнув о стенку коробка, она больше не сможет никогда. Как же выглядит эта душа? А все очень просто. Она выглядит так же, как и прошлый ее владелец, покончивший с собой. У нее большие голубые глаза, как будто выточенные из аквамарина, волосы спускаются до по-девичьи узких плеч. Но вот что парадоксально: в районе сердца у нее дыра. Сплошная, черная. Такая, что не излечить даже волнам забвенческой черной воды, куда так рвется сигануть душа. Эту дыру когда-то смог бы залечить только один человек, тот самый, покинувший Накахару, когда тот был еще жив... И вот он, сказочный обрыв, под куполом лунного неба, дорога к которому устлана звёздным ковром. Душа смотрит в манящие глубины черных вод… И наконец решается на этот шаг. Разбегаясь, летит с обрыва. Отдается черноте. А дальше… Только тишина.