Вместе не страшно

Проблема поиска хорошего репетитора стояла не только перед Джисоном. Вроде бы двадцать первый век на дворе, высокие технологии, покрытие сети везде и всюду, не обязательно искать репетитора среди преподавателей (и не потому, что их уже всех разобрали одноклассники) или среди студентов университетов, сотрудничающих со школой. Можно же поступить умнее и обратиться к интернету, ага-ага. Но почему-то все репетиторы, найденные Джисоном на просторах сети через форумы, приложения и специализированные сайты, были не то, что дном — днищем. Бункера, зарытого в глубинах Марианской впадины. Сяо Бай посмеивался: ему-то удалось договориться с профессорами и записаться на дополнительные курсы, а Джисон всё проспал. В субботу, на которую была назначена запись, он проснулся после обеда. Более предусмотрительные студенты поврубали себе будильники чуть ли не на шесть утра, и к девяти, как потом сказал Сяо Бай, мест уже не осталось. Вот и мучился Джисон весь последний семестр тем, что отсеивал репетиторов. Первый постоянно переносил занятия, второй — пропускал из-за разницы в часовых поясах (честно, человек, который не смог в банальные вещи, Джисону заранее не подходил), третий плавал в темах, которые Джисон прошёл самостоятельно, четвёртый был неплох, но вечно отвлекался на свою девушку… Пятый, видимо, подрабатывал в перерывах от учёбы или работы, все занятия с Джисоном он ставил на свой обеденный перерыв и весь час отвратительно чавкал в микрофон. В какой-то момент Джисон просто сдался. Он решил готовиться к экзаменам самостоятельно. Преподаватели были так добры, что на элективах подробно объяснили, как экзамены будут проходить, на каких темах стоит сосредоточиться, а какие можно знать поверхностно. Заполнение бланков, собеседование и аудирование во время элективов тоже прошли, так что всё, что Джисону было нужно, так это знания. В сети он нашёл целую кучу вариантов тестов по международному бакалавриату, подписался на чувака из твиттера, популярно объяснившего, как лучше презентовать проекты по CAS, у IB-координатора школы выбил разрешение на углублённое изучение пяти предметов, а не трёх. Из основных Джисон сдавал английский — корейский в школе был не представлен, — математику и географию. А из углублённых — мировую литературу, антропологию, культуру и искусство, философию и историю. Координатор головой качал, мол, не стоит так много на себя брать, тебе же ещё проекты защищать, курсовые по теории познания писать, дипломную работу готовить! Столько дел, столько дел! Джисон смеялся: двадцати четырёх баллов было достаточно для получения диплома. Но недостаточно, чтобы попасть в лучшие ВУЗы мира. Двадцать четыре балла можно набрать тремя экзаменами. А у Джисона их восемь, плюс эссе, плюс курсовые, плюс дипломная, плюс защита проекта по CAS. Если он получит в сумме меньше шестидесяти (ладно-ладно, хотя бы пятидесяти пяти) баллов, то просто сожжёт все свои учебники и тетради, а затем спрыгнет со шпиля башни Петронас. И неважно, правой или левой. И во всём этом хаосе пробников, школьного расписания, конспектирования учебников и поисков информации по Академии Google, Джисон ещё как-то умудрялся пополнять свои заметки. Он составил профили эльфов и полуросликов, остались только драконианцы. Звали они себя по-другому — Джисон пытался повторить вслед за одним ярким представителем этой расы, но вышло у него вымученное шипение. И всё же, записать их самоназвание близкими по звучанию буквами он смог. «Саиищриса ликхлаан» — но произносить надо было растягивая согласные, заглатывая гласные и оставляя от них только намёки. Ну и нужно было шипеть, конечно. Как будто ты — змееуст, открывающий Тайную комнату. «Щриса» из самоназвания обозначало «человек», то есть человекоподобное существо в понимании драконианцев, гуманоид. Разумное прямоходящее на двух ногах существо. В принципе, всё логично: драконианцы походили на людей меньше всех. «Существо на двух ногах» описывало их лучше. Они ж были прямо настоящими рептилиями, то есть сбрасывали чешуйчатую кожу — ну, понять, что она чешуйчатая на деле было сложно, — и линяли прямо по жизни. Не в какой-то момент, а когда звёзды сходились. Всё зависело от еды, среды, влажности, температуры. Ну прям как у ящериц, короче. Джисон не уверен, как отреагировал бы, если бы вдруг говорящий с ним человек начал облезать кожей… И невозмутимо продолжал бы говорить… С другой стороны, если бы у собеседника Джисона была плёнка поверх глаз, позволявшая не мигать, выпуклый копчик — недоразвитый хвост, — и медленная речь, то линяющая кожа беспокоила бы его меньше всего. Драконианцы жили долго и медленно. Медленно говорили, медленно развивались, много спали и не любили холод (вот как повезло им: большинство их представителей осели в Австралии и Греции). А ещё отрицали какие-то семейные ценности, что ли. У них не было семей, не было общин, они жили в одиночестве и в одиночестве умирали. Сходились только ради потомства и дальше занимались своими делами. Исключения из правил были — всё же, от животных драконианцев отличало отсутствие инстинктов, — и некоторые вели вполне себе привычную человеку жизнь: собирались в тусовки, заводили долгосрочных партнёров, воспитывали детей до юности, но значительных перемен в их обществе за последние несколько столетий так и не произошло. Хотя Джисону, признаться, такая жизнь нравилась. Полная свобода выбора и никаких обязательств перед семьёй, друзьями и родителями. Хочешь — путешествуй, пиши путеводные заметки и фотографируй достопримечательности. Хочешь — всю жизнь проспи под камнем, выбираясь только чтобы пожрать да потрахаться. Хочешь — грей яйца, хочешь — не грей. Неужели социальные конструкты драконианцев были хуже других? Они ведь тоже развивались, как и соседи по планете. У них тоже было творчество, была и наука, и религия тоже была. Просто они не заморачивались такими дебильными вещами, как, например, отношения. Вроде бы двадцать первый век на дворе, кому вообще нужны отношения? *** Ещё до начала учёбы Джисон пропустил MT — membership training. Официальное мероприятие, проводимое университетом, которое, по логике, должно было перезнакомить первокурсников и укрепить товарищеские узы между ними. Представлял из себя MT двухдневную гулянку с ночёвкой в кампусе университета. Наверное, поэтому Джисон не сразу понял, что почти все его одногруппники более-менее знакомы друг с другом хотя бы шапочно. Не все на сие замечательное мероприятие успели, потому что проводилось оно до начала семестра — мало ли, у кого какие дела, — так что для Джисона ничего критичного не произошло. Тем более, официально информацию об обучении выдавали на церемонии, он ничего не потерял, а с Минхо под боком и вовсе знал поболее многих. Единственное, в чём заключалась загвоздка, так это в том, что Джисон об этом MT не знал вообще. И не понимал, откуда должен был узнать, если личного кабинета у него до церемонии не было, а на почту никаких писем не падало. Да, он всё равно бы не пошёл, но ему хотелось бы иметь выбор в этом вопросе. Как и в любом другом. Когда Джисон спросил у Минхо про MT, тот сказал, что «знакомство с университетом» кончается названием. И сам он ни разу не участвовал в узаконенной попойке, где старшекурсники спивали перваков и заставляли их под мухой творить безумства. Джисону бы это не понравилось, конечно, и он отказался бы идти, но его не спросили! Просто возмутительно. И не только поэтому всего за неделю Джисона окрестили аутсайдером. Он сидел себе тихонько, на конфликты не нарывался, внимательно записывал каждое слово за лекторами, сам разговоры первым не начинал. Хёнджин был ещё тише, но он в основном просто слушал и смотрел на то, что происходит вокруг. Вдвоём они недоумевали, глядя на то, как остальные пытались выслужиться перед любым встреченным старшекурсником. «Здравствуйте, факультет культурологии, девятнадцатый, Нам Джисоп, не нужна ли уважаемым сонбэ какая-нибудь помощь?» — примерно это Джисон слышал от каждого второго. В основном эти каждые вторые каждый день ходили в бомберах с логотипом университета и стаканчиками кофе в руках. Но всё это волновало Джисона мало. Он просто хотел учиться, и этого получал сполна. Даже парочка общеобразовательных предметов в расписании не портила ему настрой — в любом случае, он доверился Минхо, записавшись на лекции по его советам, и не прогадал. А больше всего радовало то, что преподаватели на первых же занятиях сообщили, по каким критериям выставляются оценки по их предметам. Один — по теории культуры — сразу сообщил, что будет смотреть в первую очередь на посещаемость, и если её отметка не превысит девяноста пяти процентов, то ни о какой «A+» речи и быть не может. А без успешной презентации итогового проекта не будет даже «A». Минхо подтвердил, что именно так в его времена и было, поэтому Джисон завёл себе календарик в телефоне, а ещё купил большой настенный, где разноцветными стикерами оставлял заметки. Другой — профессор Ан — с сожалением сообщил, что на всех его дисциплинах работает система относительных оценок, и в отличники попадёт максимум четверть потока. Не потому, что он так захотел, а потому что сверху — тогда он ещё палец к потолку возвёл — есть планы успеваемости. Общая физическая подготовка ограничивалась стандартными нормативами, Джисон был уверен, что справится с ними. Ему не давались только подтягивания и бег, что за целый семестр можно было исправить, если заниматься. По крайней мере, дома Джисон через силу завёл привычку по утрам и вечерам вставать в планку и выполнять по десять-пятнадцать отжиманий. Хёнджин на подобные выверты смотрел с интересом, а потом решил присоединиться, чем заслужил одобрение и от Минхо, и от Чанбина, который писал Хёнджину настолько часто, будто вообще не выпускал телефон из рук. Из-за накладки с программами философию, этику и историю объединили в общую дисциплину — «гуманитарные науки». Или преподавателей не хватало, или часов для программ — хер его знает, — но так сложилось. Джисон оценил это «сложилось» как «не очень», потому что с каких сторон ни посмотри, под эгидой «гуманитарных наук» скрывались крайне разносторонние дисциплины. Благо хоть история была общей: практически школьный уровень, с которым у Джисона проблем не было. Помимо этого, в расписании у него имелась методология, история искусств и основы межкультурной коммуникации. В общем, всех этих дисциплин и одного спецкурса Джисону с головой хватало. Он прикинул, что если будет придерживаться такого же темпа — спасибо предусмотрительности Минхо — то выпустится ровно через восемь семестров. Ну и если не проебётся где-нибудь, а то слышал он мельком всякое от одногруппников. Они, по его скромному мнению, были как-то туповаты. Да, они поступили в Корё, да, некоторые ухватили заветное бюджетное место, но… это были сугубо проблемы системы образования. Одногруппникам Джисона не хватало логики, критического мышления, что ли. Пока их носом не ткнут — не найдут, что искали. Везде их нужно за ручку водить. Ладно не найти нужный кабинет, но не догадаться воспользоваться поисковиком или пролистать сайт университета — это кем надо быть? Джисон уже сочувствовал Хёджин, потому что как чуял, что с начала учёбы её личка разрывалась просьбами дегенератов. И эти же дегенераты начали что-то подозревать. Ну, потому что церемония кончилась, и Минхо наотрез отказывался скрывать своё знакомство с Хёнджином и Джисоном. Он подсаживался к ним практически на всех послеобеденных парах, приносил им кофе, звал фривольно по прозвищам и именам, тогда как остальным пришлось довольствоваться формальными обращениями. Такое особенное отношение к кому-то сложно не заметить. А потом тот клятый Нам Джисоп спалил, как Джисон во время обеденного перерыва разговаривал с деканом Чхве — тот решил осведомиться состоянием Хёнджина, — и растрепал всем, что Джисон у декана на побегушках, окрестил их чуть ли не кровными родственниками, отчего Джисона сторониться стали ещё больше. Значит, и Хёнджина, что в каком-то смысле шло в плюс. То есть, приписав Джисону и Хёнджину некий блат, они самостоятельно оградились от насущных вопросов, которые к Хёнджину множились с каждым днём. Почему у него столько поблажек? Почему со «студента Хвана» ничего не спрашивают? Почему он не пошёл в медкабинет вместе со всеми? Хёнджин по-прежнему ходил в плотной вязаной бини. Нашивку-логотип сбоку ему перекрыл Минхо другой нашивкой: он купил несколько наборов и одним вечером принялся украшать шмотки Хёнджина. А шмоток у Хёнджина тоже стало больше, чем у Джисона. Ладно, он привык видеть в корзине для белья или на крючке ванной футболки Минхо, во время уборки находить цветные носки с детскими принтами повсюду, стирать чужие трусы (ну, потому что Минхо реально их не щадил) отпаривать зелёные толстовки и красные спортивки и вешать их рядом со своей одеждой — не бросать же на пол. Но не привык, что едва ли не каждый вечер вплоть до двадцатого числа в дверь квартиры звонил курьер. Хёнджин освоил покупки в интернет-магазинах и начал скупать просто всё, нажаловавшись маме Джисона, что ему не в чем ходить на учёбу! Джисон благородно смолчал, что «мог бы и не ходить вообще», лишь принимал от мамы переводы и показал Хёнджину, как оплачивать. Минхо, увидев впервые обновки Хёнджина — светло-голубую свободную джинсовку с металлическими пуговицами и стопку свитеров с водолазками — сказал, что этого недостаточно, чтобы выделяться. Вот и предложил нашивки, значки и всякие цацки. Джисон, глядя на копошения этих двух модников, вспоминал, как Сяо Бай устроил всем его клетчатым «эмо»-рубашкам прощальный огненный тур в мусорном баке. С тех пор Джисон в принципе был в одежде не слишком привередлив. В любом случае, двадцатого числа это прекратилось. То ли за две с половиной недели Хёнджин пополнил гардероб настолько, что больше ни о чём не мечтал, то ли у эльфов существовала какая связь между днём рождения и покупками. Конечно, считать двадцатое число днём рождения Хёнджина — большая условность, но учёные высчитали, и Джисон им поверил. Ему-то невдомёк, как вычислять дни рождения существ, рождённых на других планетах в параллельных мирах. Если формулу подсчёта возраста он сумел запомнить, то, когда дело касалось более точных дат с поправкой на местоположение родины Хёнджина, лучше бы ему помалкивать. Ну, Хёнджин родился «на исходе третьего месяца» — в нынешних реалиях это конец марта. А число… ну, раз двадцатое, то двадцатое. Зачем возникать по поводу условности даты? Тем более, это был первый день рождения Хёнджина здесь. Потому что эльфы не нуждались в днях рождениях как таковых, а ещё не всем им нужны были документы. Хёнджин тут отличился, поэтому ему дату рождения и присвоили в срочном порядке. Джисон заранее вызнал, был ли день рождения (и неважно, в каком виде, в каком мире и какого числа) для Хёнджина особенным днём. Тот пожал плечами и сказал, что когда Минхо рассказывал ему о своих днях рождения, и они казались чем-то весёлым. Оставалось дело за малым: устроить приемлемую для интровертной булочки вечеринку и подготовить адекватный подарок. Учитывая, что Джисон был и оставался ехидной сволочью, вместе с набором художественных маркеров почти за восемьдесят тысяч вон, о которых Хёнджин сокрушался с самого похода в канцелярский магазин, он прикупил и псину. Плюшевую псину с уродливой мордой и в кожаном ошейнике. Только потому, что о домашних животных Хёнджин сокрушался тоже, а желание его завести домашнего питомца усилялось с каждым ёбаным разом, когда кто-то вокруг о них говорил. «Ой, моя Принцесса научилась давать лапу!», «ой, мы забрали лохматого терьера из питомника», «ой, пересмотрела вчера «Хатико» и рыдала три часа». Хёнджин тоже рыдал, когда посмотрел Хатико. И ещё кучу драматических фильмов про собачек типа «Руни» и «Года собаки». Джисон зарёкся, что Хёнджин, когда дочитает «Удар», получит в руки хоть одну книгу, где есть чёртовы собаки. Джисон тоже животных любил — его детская мечта о собаке никуда не исчезла, — но у него, во-первых, также никуда не исчезла и аллергия, а во-вторых, у них просто не было времени и места для собаки или кого-то ещё. Максимум они могли себе позволить аквариум с рыбками. И как он мог донести это Хёнджину, если тот не слушал, продолжая ныть? Не ныть, точнее, а грустно тяжело вздыхать всякий раз, когда по телевизору в сериале, клипе или рекламе появляются всякие мурчалы и гавкалки. Можно было бы пойти на компромисс — попросить родителей. Но Джисон в последнее время слишком многое у них просил. Или получал от них, ничего не прося. Совестливо ему было, вот. Поэтому так он и сказал Хёнджину: не в этом году точно, даже не думай. Думать, судя по всему, Хёнджин продолжал. И много чего ещё неприятного делать, ну потому что он вот такой. Итак, в среду, двадцатого марта, Джисон задержал Хёнджина от немедленного возвращения домой, куда после занятий немедленно рванул Минхо. — Среда же, — напомнил Джисон, — я заказал нам лягушачьи пирожные и жабье печенье. Жабосреду Джисон не справлял уже очень давно, но спамить в чатик открытками и мемами по средам не перестал. Об этой традиции Хёнджин знал — он эти открытки тоже получал, прям с ноября стабильно каждую среду после обмена контактами. Сначала он прикола не выкупал, да и сейчас едва ли, хотя Джисон и объяснил историю становления жабосреды. Этот мем не был локальным, а вот традиция отмечать жабосреду — была. Хёнджин в таких тонкостях не разбирался, лишь принял на веру, что некоторые люди сами себе создают традиции и в этом нет ничего дурного. Так вот, задержка эта была нужна для того, чтобы Минхо занёс в квартиру торт и завёл туда Уёна с Чанбином. Родители Джисона тоже хотели бы приехать, но работа никуда не выпускала их посреди недели, а с Дживоном Хёнджин особенно близок не был, чтобы приглашать ещё и его. Да и Джисон не смог бы смотреть брату в глаза, а тот не смог бы держать язык за зубами. Сяо Бай, кстати говоря, тоже на подарок расщедрился, хотя с Хёнджином по-нормальному так ни разу и не увиделся. Хёнджин не понимал ни китайского, ни английского, а Сяо Бай, какой бы фанючкой корейских поп-певичек ни был, по-корейски всё так же не разговаривал. Такие вот проблемы коммуникации, да. Но во время видеоколлов Сяо Бай Хёнджину, если тот находился где-то поблизости или проходил мимо, всегда ручонкой махал, растягивая ленивый рот в улыбке — «запрет» на укрывание Хёнджина спал, потому как выпалить его теперь могло гораздо больше людей, чем узкоглазый задрот, и опасаться одного лишь Сяо Бая было бы глупо. И всё равно удивительно, что он решил Хёнджину что-то подарить. «Разве не лучше будет, если как можно больше людей ему выкажут дружелюбие и тепло его поприветствуют?» — спросил Сяо Бай, когда обмолвился о подарке, а Джисон ляпнул «да зачем». Впрочем, такие подарки он бы нахуй выкинул куда-то. Что ещё дрочер Сяо Бай мог подарить Хёнджину? Ну конечно коллекцию своего любимого хентая и альбомы любимых исполнителей. Джисон, которому документы пришлось показывать в пункте выдачи онлайн-магазина, не одобрял. Но кто его спрашивал вообще? Пускай Хёнджин привыкает, что большинство людей всё-таки ебанутые наглухо. …скрывать от Хёнджина вечеринку не получилось бы — он знал, что для него что-то готовили, но это не отняло от него радости предвкушения и восторг встречи. С порога Минхо завёл для него песню-поздравление, на вытянутых руках протягивая торт. И что-то Джисону подсказывало, что торт — не покупной. В кондитерских явно не продали бы нечто настолько кривое и странное. Когда Минхо сказал, что тортом обеспечит, Джисону почему-то не пришло в голову, что он будет печь его сам. Уён со своей конской улыбкой подвывал мелодию, из нагрудного кармана рубашки Минхо достав зажигалку. Чиркнул, зажёг одинокую свечу, вставленную между трюфельными и кремовыми шариками. Чанбин между тем хлопал в ладоши. Заранее подготовленный — в резервации читали лекции о праздниках, справляемых в Корее — Хёнджин дождался, пока Минхо допоёт бедную строчку «с днём рождения, Хёнджинни, с днём рождения тебя-я-я», зажмурился и дунул. Джисон предположил, что Хёнджин загадал что-то вроде «мира во всём мире» или «чтобы мои друзья всегда были рядом» — ну, возвышенное и отрицательно-материалистское, — и похлопал его по плечу. Едва они успели разуться, как Уён начал повязывать им на руки рукодельные браслеты из бусин и влечь за собой в гостиную, где уже расставили на столе чашки и блюдца. Браслеты были украшены маленькими пятилистными жёлтыми цветками, которые Джисон поперву принял за звёзды. Понятно, улыбнулся он. Для эльфов жёлтый обозначал дружеские чувства, а лично для Хёнджина этот цвет символичен и по другой, более сентиментальный, причине. Дожидаясь его появления на свет, мать вышила ему золотое одеяло. «Я, конечно, никогда не заменю тебе твою матушку, дорогой. И ни за что не желаю обесценить то, что она для тебя сделала. Но в прошлом ты пережил многие беды, и я здесь за тем, чтобы оградить тебя от новых. Не только я. Вся наша семья. Надеюсь, ты согласишься остаться её частью ещё многие свои дни рождения», — так подписала свою открытку мама. Она приезжала на этих выходных с банками кимчи и домашними булочками. Хёнджин рассказал ей о своей семье и золотом одеяльце под Соллаль, когда в преддверии новогодней суеты отец разыскивал им жёлтые ханбоки. Тогда и зашла речь о жёлтом цвете, символизме и праздниках, отмечаемых в кругу семьи. Мама никогда не была рукодельницей, но вот бабушка… Джисон пообещал маме упаковать открытку и большой вязаный плед, вовсе не похожий на одеяло, спрятать до среды и вручить уже сегодня. Цветом плед напоминал яичный желток, а не золото, но в него как-то по-хитрому были вплетены тонкие золотые нити, заметные только при игре света. Этот плед — не золотое одеяльце, и ни в коем случае он не претендовал на то, чтобы заменить его собой. Джисон лишь надеялся, что Хёнджин поймёт это. — Я тоже приготовил подарки, — опомнился Хёнджин, когда его уже усадили на пол и обложили свёртками и коробками. — Принято… нельзя просто получать, надо дать взамен!.. — Дарить подарки гостям в день рождения? — приподнял бровь Джисон. — Ты что, хоббит? Чанбин странно булькнул, с удивлением на Джисона взглянув. И тут сам он понял, что застрял в своём англо-корейском речевом вакууме, позабыв о тонкостях перевода самоназваний не только выдуманных рас, но и вполне себе реальных, просто иноземных — и потому непривычных. «Полуросликами» соплеменников Чанбина называли в англоязычных странах, и пусть территориально школа Джисона находилась в Малайзии, обучение в ней велось на английском. Все новости о беженцах выходили на английском, переписки на форумах и в чатах рефьюфанов велись на английском. Джисон порою думал на английском, что уж тут. Он совсем не замечал, что окружающие — вроде Минхо — «полуросликов» зовут «хоббитами» банально потому, что выговаривать «halfling» даже на конглише им удавалось непросто. Сейчас, назвав Хёнджина «хоббитом», Джисон невзначай оказался грёбаным расистом. Потому что Чанбин, очевидно, отсылки к великой и ужасной вселенной Толкина не понял. — Мы не дарим подарки гостям в день рождения, — сообщил он, всё ещё глядя на Джисона как на идиота. — Вообще ничего не дарим. Дарить подарки и радовать можно в любой день, зачем ждать определённого дня? Тем более… — Он, — хрюкнул Уён, схватившись за живот, — явно имел в виду не тебя, бро. А-а-а-а, сука, смеюсь. — Мы заметили, — сухо ответил Джисон. И объяснил, что имел в виду, только когда Хёнджин вернулся со стопкой изрисованных холстов на подложке. Небольших, где-то пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Ага, так вот почему из-за дверей Хёнджина последнюю неделю так несло маслом. Минхо, получив свой подарок, потянулся к Хёнджину с поцелуями и объятиями, но получил от ворот поворот ладонью по щеке. А Хёнджин кривился, сопротивляясь насильственным действиям с целью выражения благодарности. Расстроившись, Минхо потянулся в другую сторону за утешительными обнимашками и снова не преуспел. Джисон оттолкнул его в плечо, кривясь не хуже Хёнджина. В целом, наверное, Хёнджин был доволен. И торт оказался на удивление вкусным, и заварной чай с бергамотом и мятой был не так уж плох, и обсуждение «Властелина колец» не кончилось обвинениями в расизме. Наоборот, Уён сказал что-то вроде «у моего друга есть домашний кинотеатр, мы можем собраться на выходных и посмотреть обе трилогии», потому что, считал он, великое упущение — остаться незнакомым с миром Средиземья. А Джисон глубоко внутри бился в истерике: как он раньше не догадался скормить Хёнджину — ну и Чанбину в комплекте — какой-нибудь фэнтезийный фильмец с эльфами и гномами? Это можно было сделать и без друзей Уёна, потому что расширять их тесную компанию Джисону не очень хотелось. Джисон видел, как Уён туда-сюда снуёт по кампусам, каждый день обедает в новом месте с новыми — для Джисона — людьми, здоровается со всеми кивками (и как только его шея выдерживает столько поворотов), и можно только представить, насколько велик круг его «лучших-прелучших» друзей. У Джисона один лучший друг. И Минхо с Хёнджином, которых сложно как-то конкретно обозначить. И ему не то чтобы сложно заводить друзей или дружить, но… у него и так за последние полгода слишком круто приоритеты изменились. Точнее, учёба всё так же на первом месте, и Джисон уделяет ей прорву времени, но оно всё равно остаётся, чтобы… ну. Джисон украдкой бросил взгляд в сторону Минхо, устроившего представление имбирными жабами. Придурок ведь, но такой… крышесносный. Они чуть меньше месяца занимались… сексом, и Джисону уже не хватало пальцев рук, чтобы пересчитать все случившиеся разы. Потому что это сейчас Минхо сидел, смеялся вместе со всеми, разыграв одну из любимых шуток Джисона (а что, если бы лягушки вместо «квак» делали «дэбак»), а вчера, например, заманил в клубную комнату под предлогом заполнения бланка на вступление. Бланк Джисон заполнил, естественно. А куда ему было деваться, когда Минхо стоял над душой и увещевал, что без клубов ты не получишь «очки престижа» и уважение профессоров? Выбор у Джисона был небогатый: экскурсию по клубам он тоже пропустил, но уже сознательно. Ему хватило посмотреть на тех, кто на концерте выступал. И желанием чем-то подобным заниматься он не горел, если честно. Вот Минхо и сказал: — Вступай к нам, какая тебе разница? У нас много участников, твоего отсутствия никто не заметит даже, — и якобы невзначай бросил: — А ещё клубная комната постоянно пустует, потому что мы всегда в студии тусуемся, там и диваны есть, и холодильник… Джисон как только бланк ему всучил, раздражённый тем, что всё решили за него, Минхо понимающе взглянул на него и пошёл дверь изнутри закрывать. Заглядывали в клубную комнату может и редко, но заглядывали же… Джисон не представлял, как будет оправдываться Минхо, когда кто-то всё-таки решит зайти, наткнётся на запертую дверь и решит подождать. А потом увидит их. Вообще, с этого Джисон тоже раздражался. Ну, с Минхо, который не мог потерпеть. Ему как будто противно было находиться на безопасной территории, всё тянуло на адреналин и игры с огнём. Джисон прекрасно понимал такое поведение, в конце концов, он тоже молодняк, дорвавшийся до секса, хорошего доступного секса, но рассудительности в нём было побольше… когда он пытался сопротивляться, конечно. Но вчера не получилось. Впрочем, как и всегда. Минхо обладал каким-то животным магнетизмом и сексуальной раскрепощающей харизмой. При этом в технике соблазнения Минхо был до коликов в животе неуклюж. Джисону от его подмигиваний, облизываний губ и виляний бёдрами было скорее стрёмно, чем возбуждающе, однако он всё равно возбуждался вопреки всему, блядь! Потому что понимал, на что Минхо его подстрекал, и у Джисона был опыт попадания в его «сети», а воспоминания о том, как они делали друг другу хорошо, обычно одолевали холодную трезвость рассудка. И вчера они успели только подрочить — стояли вплотную, склонившись лбами и глядя вниз, щекоча друг другу губы частым тёплым дыханием, — а сегодня Минхо или не нуждался в разрядке, или он что-то неправильно понял. Но вместо клубной комнаты, туалета или кладовки студсовета он повёл Джисона в тупиковый коридор целоваться. Джисона слюнявые поцелуи с Минхо не прельщали, о чём он неоднократно ему и сообщал, только вот этот долбоёб из тех, что «вижу цель — не вижу препятствий», и если уж ему захотелось целоваться, то так тому и быть. Джисон не сомневался, что если бы отказал, то Минхо мог бы и Хёнджину его губищи вылизать. Все эти размышления отчего-то Джисона изнутри легонько согревали. По солнечному сплетению летними жидкими лучиками растекались вниз, клубились в низу живота, разгорячённые — пар поднимали. И вот в таком трепещущем состоянии Джисон и застал новый виток диалога, что прекрасно вёлся и без него. Самым очевидным образом от «Властелина колец» разговор перешёл к «Гарри Поттеру», и Уён знатно затроллил Хёнджина тем, что там эльфы — прислуга, нуждающаяся в носках и дырявых наволочках, после чего зачем-то Хёнджин упомянул жабосреду, Минхо как-то вспомнил «мальчика, выросшего в жёсткого маскулинного самца», вечно терявшего свою жабу, и так всё дошло до обсуждения домашних питомцев. Чаяниями Хёнджина, без вариантов. Он выспрашивал, правда ли можно заводить жабу дома, а ему отвечали: — Кто запретит-то? Террариум ставь и заводи. Джисона взволновал этот вопрос — не в контексте «давай кого-нибудь заведём, Джисонни», и он ворвался в чатик с ноги: — Эй, а у вас там, — его немало коробило, что для обозначения родных земель беженцев так и не придумали нормального термина, кроме пресловутого «иномирья», — были домашние животные? Ну, то есть, у тебя, например, Бинни-хён? — М-м-м, — протянул Чанбин, не отводя от Хёнджина внимательного взгляда, — были. Как козлы, только вот такие, — и замахнулся руками на размер средней собаки. — Я видел картинки козлов, однако не так похоже на наших. Сосед наш, старый Бах-бун, держал… похожие на котов, но такие грозные, как дикие коты. У них ещё чёрное твёрдое кожаное пузо, покамест в каменных насыпях охотишься — самое то. — А мы… — у Хёнджина глаза загорелись, и он тоже на Чанбина поглядывал время от времени, но долго зрительный контакт ни с кем ему поддерживать не удавалось, — мы… ящерок ловили. Горячих ящерок… — О-о-о, такие коричневые, которые на камнях любят греться? — закивал Чанбин, своей жестикуляцией чуть не врезав Уёну по заинтересованной морде. — Мы тоже. Они… у них очень высокая температура. Они правда горячие! Из-за них, наверное, и появились сказки про огненных ящеров. — Типа драконов? — хлопнул Джисон. — Или как саламандры?! Ох, погодите, вы и ящериц держать дома могли? — Зелёных, — улыбнулся Чанбин. — И песчанок. Других — опасно. Да и под защитой они… были. Пятнистые, рогатые, безногие… Как… змеи с руками! Но без ног. А вот горячие — нет, лови. — А разумные… ящерицы, ну, драконианцы не против такого были? — вот, что зацепило интерес Джисона больше всего. — Дорогой, — манерно и с презрением выдавил Минхо, — мы держим обезьян в зоопарках, ставим над ними эксперименты и снимаем на камеру, как они дерутся за бананы. Тебя ничего в собственной аналогии не смущает? — А, — понял Джисон. — То есть у ящериц и ящеролюдов общий предок, как у нас с приматами? Но особенной родственной любви не наблюдается, так? — О, Джехи!.. сеструха Чанбина, — пояснил Уён сразу заметив растерянность Джисона упоминанием нового человека, чьё имя он уже вроде когда-то слышал, но не уточнял, — в общем, Джехи рассказывала, что какой-то её драконианский кент кочевников развёл! Типа вы, короче, раздавили ящерицу, а это была моя сестра, и те — прикинь — купились! — Кочевники глупые, — Хёнджин, закатив глаза, смахнул волосы с плеча. Потом, после паузы, стянул со стола ещё одно печенье и продолжил, чавкая: — У них нет книг, они учат только словам и жестам. И нигде не живут, не смотрят телевизор. У них нет школ, мастерских, связи. Они приручают птиц для писем! Отсталые. Джисона с такого описания посмеялся. Он вечно забывал, что беженцы в своих собственных технологиях были довольно продвинутыми. И «интернет» у них был, и «телевизор», просто не в человеческом понимании этих слов. Однажды Хёнджин схематично нарисовал Джисону технику, которой привык пользоваться, и помимо формы по назначению она мало отличалась от знакомых ему стиралок, микроволновок и холодильников. Поэтому Хёнджин имел полное право называть кого-то «отсталым». Сам он таким даже для этого мира не был. Его одного и без инструкций к технике лучше не подпускать, конечно, но под присмотром Джисона он уже научился запускать стиралку, настраивать режим кондиционера и разогревать на плите еду. И — самое главное! — пользоваться поисковиком (в отличие от тупых одногруппников Джисона). Если Хёнджин чего-то не понимал, он пробовал описать свои проблему Naver'у, и уже за это Джисон готов был ему руки целовать. Бытового инвалида он бы не потянул, ибо сам таким был совсем недавно. Ему пришлось экстренно разбираться во всех тонкостях ведения хозяйства быстрее Хёнджина, чтобы они тут не подохли от голода и не ходили в обосранных трусах. Мама Джисону ещё зимой показала, как управляться с бытовой техникой, как обрабатывать ванную, чтобы не было плесени, как менять фильтры для воды, как пользоваться воздухоосушителем. Джисон не с золотой ложкой во рту родился, конечно, но его родители были достаточно обеспечены, чтобы отправить его в частную школу и снять для него квартиру на период учёбы в университете. А в частных школах, как это заведено, деткам в попку дуют. И никто не научил Джисона чистить обувь, латать стельки, сворачивать и хранить вещи. Единственное, что студиозусы благословенной Fairview делали сами, так это заведовали общей на этаже кухней, на которой зачастую никого не было, потому что богатенькие сынки богатеньких родителей вылизывали тарелки в столовой или заказывали доставку. — Глупые, может, — кивнул Чанбин, соглашаясь с мнением Хёнджина, — но добрые. Мой праотец… э-э, дедушка? — уточнил сразу у всех, — да, дедушка… Он был… — С прибабахом, — щёлкнул пальцами Уён, будто зная, о чём Чанбин собрался рассказывать. Вероятно, эту историю он уже тысячу раз слышал. А тот не обиделся на нелестный эпитет, продолжив: — Да, странный. Он мой э-э… он жене, как?.. — Бабушке, — Уён вновь услужливо подсказал. Вот уж точно братцы-кролики, с полуслова понимают. — Дедушка за бабушкой когда ухаживать решился, то выбрал самый… странный… — Нетривиальный, — перебил Уён, разулыбавшись до треснутой рожи, — эксцентричный, вычурный, ебанутый, в конце-то концов! — Да соблаговоли уже завалиться, — рыкнул со смешинкой Чанбин. — Дедушка выбрал нетривиальный и ебанутый способ ухаживать за бабушкой, во-от, — с горем пополам закончилась преамбула. — И знаете же, дарят… яйца, — Чанбин описал руками овал. — А яйца… ну, в общем, дедушка решил подарить яйца быка. Уён уже прихватил с дивана одну подушку, заранее готовясь душить в ней свой ор. — У вас были яйцекладущие быки? — у Джисона брови едва до волос не уехали. — Не шутишь? Чёрт, яйца у быков наверняка было сложно достать. С учётом того, что полурослики особо не охотились, традицию дарения яиц трансформировали в состязание по изъёбистости, а быки, наверное, не самые покладистые животные… И тут Минхо с Хёнджином, видимо, что-то осознали. Первый отвернулся, дрожа губами, а второй закусил костяшки. — Нет, — Чанбин снова смотрел на Джисона как на дурака, но в этот раз с однозначным весельем. — Быки не кладут яйца, Джисонни-бро. — Тогда что… «Ты имел в виду», ага. Минхо многозначительно похлопал себя по паху, Уён щипнул рукой воздух, как будто позвенел колокольчиками, а вот Джисон… медленно пунцовел, осознавая простую довольно-таки мысль. Образ яиц и яичек, ага-ага. Везде, во всех культурах и мирах очевидный. Уён наконец-то заржал — он реально не смеялся, а ржал, — и схватился за живот. Его выносило даже с самых несмешных шуток, но его чёртов конский смех был настолько заразным, что Джисон не мог удержаться. Чанбин прикрикнул на них и рассказал, как его дед сговорился с кочевниками, чтобы те помогли ему загнать дикого полосатого быка с ветвистыми рогами (описания его были довольно красочными, и Джисон легко мог себе представить столь диковинное животное) и оскопить его прям наживую. Бабка Чанбина сказала деду — если переводить не дословно, — что у него фляга свистанула, яички бычьи выкинула, а тот потом искал их половину ночи, громогласно матерясь, что такую ценность надо бы законсервировать, а не раскидываться ей почём зря. У Джисона в какой-то момент начали нещадно тянуть мышцы пресса — остановить безудержный хохот он не сумел, учитывая, какими подробностями сватовства деда к бабке Чанбин снабжал и без того щекотливую историю. И после неё всем потребовалась передышка. Уён отправился на кухню, раздобыть закончившуюся снедь, Минхо запросил Хёнджина на перекур, едва не проигнорировав вопли Джисона, что в квартире курить нельзя, и на лоджии нельзя, и вообще, идите на улицу, не отравляйте воздух. Джисону аж пришлось поднимать зад и выдворять их собственноручно. По возвращении в гостиную вместо твёрдости пола он решил выбрать диван, и к нему присоединился Чанбин, вернувшийся из туалета. — Хэй, бро, — дёрнул он Джисона за штанину, — вопрос есть. — М-м-м, — оба глаза открылись, жажду знаний Чанбина оценили и сразу же закрылись. А что, от Джисона другого хотели? Ну нет, он с утра на занятиях, ни одного окна, а теперь эта вечеринка по случаю дня рождения, из-за которой живот скрутило сладостями и смехом. И Джисон не намерен более совершать телодвижений: его распластанное тело на диване находилось на законных основаниях. Он только ноги под себя подтянул, чтобы Чанбину сиделось удобнее. — Ты музыку делаешь, я знаю, — долго мяться и мямлить Чанбин не стал, закрытые глаза собеседника его тоже не остановили. А Джисону что? Языком ворочать не так сложно, поэтому он без обиняков подтвердил: — Ага, делаю. И что? То, что и Чанбин делал — или, по крайней мере, хотел делать, — Джисон знал. Чанбин постоянно заливался о том, как прекрасен этот мир существованием жанрового разнообразия в музыке, как велики просторы для творчества, как восхищало его то, что люди для своей музыки использовали самые невероятные звуки — от смыва толчка до электрического треска — да и вообще! Чанбин всегда мечтал блистать на сцене, но раз уж с голосом не повезло, то думал он, что не получится. А здесь оказавшись, резко передумал. Джисон его понимал. Голос у Чанбина прекрасный для определённой ниши исполнения. Громкий, зычный и чёткий, а дикцию можно поправить упражнениями. Которыми Чанбин определённо не брезговал, учитывая, что произношение его можно было счесть диалектным, а не иностранным. Да, говорил он не по-столичному, иногда слова такие откапывал, что у Джисона в голове всплывали летние каникулы у дедушки и его древние столетние соседи, но в остальном… Чанбин походил на «своего». Ему в тусовку вписаться как нехер делать. Чанбина, как оказалось, парило незнание основ. Джисон их тоже не очень-то знал. Посоветовал только видеоуроки классного битмейкера, разборы текстов андеграундных рэперов — и некоторых «звёздных» исполнителей, даже среди них полным-полно талантливых ребят, — да насчёт наброса текстовки дал пару советов. Чанбин слушал внимательно. Он занимал ноутбук Уёна, пока тот был в университете, и сам пытался разобраться в базовых программах. Джисон, рассказывая коротко о видах рифмовки, установил ему пару приложух на телефон. — …и рифмовать на отрицания можно сказать что дурной тон, — быстро договорил Джисон, заметив, что входная дверь запиликала кодовым замком. — Лучше разбивай на слоги и находи созвучия. В разных частях речи, потому что на глаголы рифмовать — тоже такое себе. Услышал Чанбин последнюю его фразу или нет Джисон не понял, главное, что посыл уловил. Как обычно, с появлением Хёнджина Чанбин переключался на него. А Хёнджин, в свою очередь, рядом с Чанбином терял всю свою ленивую грациозность и вёл себя как неуклюжий долбоёб. Что уж говорить, если Хёнджин из-за Чанбина смеялся вдвое громче обычного?.. Когда Хёнджин едва не споткнулся о свою обувь, Джисон только фыркнул. Не приведи господи, как настанет день, когда Чанбин запишет Хёнджину трогательный рэпчик. Джисон хотел бы сказать, что способствовать этому он не станет, но уже стал. Бля-бля-бля, ну почему он сразу об этом не подумал? Чанбин едва ли сразу будет метить на профессиональное исполнение и запись. Скорее всего, как и Джисон, в начале пути он будет записываться на телефон под играющий с другого телефона скачанный из интернета бит. Или же Чанбин не такой, и к своей мечте он подойдёт ответственно, не станет спустя рукава клёпать треки, лишь бы побыстрее что-то выпустить? О! Чанбин же мог бы использовать в своих треках мотивы своих обрядовых песен или что там у них исполняли: полагаться на культуру иномирья, в общем. Вот такие треки Джисону всегда казались занимательными. Фолк-ривайвала в его плейлисте было достаточно, и, вопреки распространённому среди его друзей мнению, фолк — не только волынки и лютни. То есть, не только про Европу и кельтов. Фолк — это и пентатоники с семиступенчатами диатониками североамериканских индейцев, и горловое пение шаманов Монголии, Тибета и Сибири, и основополагающее единозвучие китайской традиционной музыки, фолк — это всё. И Джисону фолк нравился, но в современной обработке, как аранжировка к грузным битам, как мелодия на синтах. Он одновременно ждал творений Чанбина и боялся их. — Ч-что вы делаете? — господи, Хёнджин даже речью спотыкался, что уж говорить про телодвижения. — Обсуждаем музыку. Вот ты, любовь моя, почему любишь нашу музыку? — вяло ответил Джисон. Он тысячу раз спрашивал об этом, а Хёнджин ничего внятного сказать не мог. Нравится и всё тут, говорит. И слушает, слушает, слушает… — Она… разная. Дарит много эмоций, я могу без понимания слов… чувствовать, что мне говорят? — Хёнджин присел на пол, но ближе к Джисону, чем к Чанбину. — Я знаю, не всегда получаться одинаковые слова и мотив, бывают грустные слова и весёлая музыка, но всё равно. Много хороших ощущений. Моя музыка, — он поднёс руку к груди, — вся одинаковая. Похожи мотивы. Все весёлые и похожие. Только для ребёнка песни отличаются. А когда взрослые — как будто лишнее. — То есть праздность в музыке у вас не приветствуется, ага, — подобное утверждение Джисон где-то читал. — Ну, ты главное не оглохни к тридцати с такой жизненной позицией. От Хёнджина несло ментоловыми сигаретами. И от Минхо наверняка тоже, но он примкнул к Уёну для ускоренного ограбления холодильника. Странно, но во рту у Минхо редко встречался горько-скисший паршивый привкус сигарет. Джисон не следил за тем, как часто Минхо курил, но если он курил редко, то зачем вообще? Не проще ли отказаться от дурной привычки насовсем? Или сигареты для Минхо — такая же отдушина, как и секс? Повод сбежать? Повод начать разговор? Джисон из-под полуприкрытых глаз наблюдал, как Минхо порхал вокруг кухонного островка, составлял узоры из мисок и плошек, взмахивал ножом, посмеивался над комментариями Уёна, и вообще; Минхо был каким-то сотканным из мешковины и перьев будто. Грубый, необработанный, а потому щекочущий пальцы жёстким покровом; но в то же время он умел вписываться в пространство так, словно контролировал гравитацию. Не походил Минхо ни на фею, ни на балерину, но в движениях его виделась лёгкость и непринуждённость, он… планировал из стороны в сторону, как пёрышко, кружился, кружился, кружился… Взгляд Джисона против воли скользнул наискось вниз, к столику, с которого Уён унёс заварник с чашками — не вышел из Джисона радушный хозяин, — оставил лишь картины с потусторонними пейзажами, выполненные грубыми мазками и украшенные тонкими деталями. Свою картину Джисон положил на полку под столешницей, а картина Минхо… поначалу он принял её за свою. Она была выполнена в тех же глубоких синих оттенках с каплями желтовато-оранжевого, белого и чёрного. И как будто являлась продолжением одного и того же пейзажа — вида на ночное море с тёмных, подсвеченных луной, скал. О. Наверное, это что-то означало. Наверное, Хёнджин считал Джисона и Минхо равными для себя друзьями, поэтому выразил чувства к ним одинаково. Иначе почему он решил разделить цельную картину надвое? У Уёна вот какой-то цветной радужный лес, прям как иллюстрация какого-то кислотного мультика, но в жанре реализма, а у Чанбина — разведённый среди сумеречных степных холмов огонь. Э-э-э… ну, в принципе, учитывая обожаемый Хёнджином символизм и его любовь передавать внутреннее мироощущение через краски и образы, изображённое на картинах стопроцентно что-то обозначало. — Так ты присоединился к нам? — каркнул Уён, усевшись на колени Чанбина, что опять переглядывался с Хёнджином. — Ты чё, танцуешь? А по тебе не скажешь, тут уж звиняй. Выглядишь задохликом, ну-ка, подними футболку. — Пошёл к чёрту, сонбэнним, — вяло отбрыкался Джисон, — моё мнение в этом вопросе никто не спрашивал. — О-о-о, Минхённи тебя под каблуком держит? Ке-ке-ке, прекрасно его понимаю, такую наглую соплю надо крепко держать на поводке, а то обслюнявит ещё протянутый палец… — ехидство Уёна было как-то не к месту, Джисон лишь показал ему средний палец, но отвечать на провокации не стал. Год назад он, скорее всего, на говно изошёл и принялся собачиться, брызжа слюной, но год назад Джисон был совсем другим человеком. Год назад Джисон постоянно пребывал в нервяке из-за экзаменов, маминых откровений и уёбка-репетитора, год назад он изо всех сил пытался казаться взрослым, но делал только хуже: его инфантильность не могла исчезнуть по мановению руки — он слишком легко заводился. Сейчас Джисон до сих пор не считал себя взрослым, хотя отчаянно этого хотел. Быть взрослым — не только жить отдельно от родителей и самому следить за режимом дня, чтобы не проспать учёбу, работу или выезд на барбекю. Быть взрослым — контролировать свою жизнь так, чтобы исчезновение из неё важного человека не повлияло на её ритм. Пока Джисон не мог отпустить всевластных, опекающих и заботливых родителей, брата, Минхо. Джисон не мог строить будущее ни на кого не полагаясь, пусть и казалось, что шесть лет вдали от дома должны были научить его той самостоятельности, необходимой человеку, чтобы не скатиться в скитальца или бродягу. — Тебе кто разрешал буллить Хани? — возник из ниоткуда Минхо с пластиковым подносом, набитым посудой для грядущего ужина. — Вчера сам перваком был и шею старшим подставлял, а сегодня что, распоясался? — Ой как страшно, бля, грозный дядя Минхённи взял под протекцию белку-переростка, — вскочил тут же Уён, дерзко вскинув подбородок. — Ой, щас как получу на орехи! — и ускакал, похохатывая в голос. Видимо, заливаться с собственных шуток для него в порядке вещей. …Джисон что, не заслужил более лестных сравнений? Он настолько похож на грызуна? Почему же каждый его новый знакомый хоть раз да выдаст банальную убогую шутку про его хомячьи щёки, большой рот или манеру есть? — Не беспокойся, — шепнул Хёнджин, приподнявшись чутка, чтобы его слова никто не услышал. — Для Мин-хёна ты самый красивый белочка. Джисон счёл данный способ его утешить странным, но всё равно улыбнулся Хёнджину, показав, что его не заботит чужое мнение по поводу его сходства с кем бы то ни было. А возникать, что до пизды ему и мнение Минхо, уже не стал. Какая в самом деле разница? Минхо его трахал. Вне зависимости от того, с какой животиной находил сходства и сравнивал — с белкой ли, квоккой или вообще капибарой. Это, в свою очередь, больше говорило о Минхо, чем о Джисоне. Самому ему стесняться своей внешности нечего. Он к ней привык. Он пережил и эмо-фазу с жирной чёрной подводкой, и говнорэперские кепки, завёрнутые козырьком назад, и период дырявых на коленках скинни. Раньше с помощью этого он пытался выделиться. Сделаться привлекательнее. Полюбить себя. Теперь ему это не нужно: раз уж на него клюнул красавчик номер один, а красавчик номер два в своём племени считался распоследним уродом. Стандарты? Да кто ж их придумал, а? Джисон тихонечко себе под нос фыркнул. Он знал, что такое комплексы, и сам имел парочку в загашнике, но избавляться от них было приятно. Нельзя же просто сказать «забей и не парься» и реально перестать париться. А теперь Джисон не парился, потому что проработал свои запары не на словах, а на деле. Получил пруфы тому, в чём безуспешно пытался себя убедить. В чём пытался убедить других — того же Хёнджина, — но сам не до конца в это верил. Потому что… да, Минхо порою — как и сейчас — глядел на Джисона так, будто ничего милее ему на свете нет, будто он готов в любую минуту запереть его в спальне и не выпускать до тех пор, пока не вылижет каждый миллиметр кожи. Жадный взгляд, непреднамеренно нежный, вызывающий и мурашки, и липкий пот на затылке; Джисон ощущал его на себе прямо сейчас. Вот же чёрт. Джисон загасил в себе непрошенное возбуждение, стараясь думать о чём угодно, кроме губ Минхо, на которых подрагивала слабая улыбка, его крепких сильных рук, выставляющих на столик блюда с пельмешками, кимччигэ и рисом. Уён принёс закуски, Минхо свой пейзаж кисти Хёнджина убрал туда же, где был Джисонов, на полку под столешницей, и сел напротив. Чанбин радостно заулюлюкал — хорошо покушать он был горазд, — практически мгновенно защёлкал палочками, планируя то ли мясо подворовывать, то ли тофу из острого бульона вылавливать. К еде Джисон отнёсся довольно спокойно. Слишком острое он не любил, в отличие от остальных, и в нём неожиданная благодарность проснулась к тем, кто накрывал стол. Минхо иначе и не мог, он учёл невысказанные пожелания всех, к любым гастрономическим пристрастиям подходя ответственно; Джисону это в нём… нравилось. Минхо заметил, что Хёнджин потихоньку пристрастился к кофе, и стал покупать ему в перерывах всякий разный до тех пор, пока не выяснил, что выбор можно ограничить рафом, латте и американо. Минхо помнил, что желудок Джисона плохо переносит острое, и поставил кимччигэ ближе к Уёну и Чанбину, на обедах в кафе менял его острый соус на сливочный, а в университетской столовой предупреждал, в каких позициях не жалеют перца. Минхо знал, в каком ресторане Чанбин и Уён любят заказывать говядину. Он чересчур заботливый, но его в этом не упрекнуть. Если бы Минхо кичился на каждом шагу, какой он классный, услужливый и вообще первоклассный добряк, Джисон бы его подушкой придушил. Но нет, забота для Минхо была чем-то разумеющимся. Он не заострял на ней внимания. Да, я пришёл, потому что ты попросил. Да, я купил тебе еду, потому что в холодильнике как-то пусто. Да, я за тебя сходил в деканат и взял пособия для Хёнджина. А что такого? Он даже в сексе был таким, и Джисон… ненавидел себя за то, что начал уделять в своих мыслях слишком много внимания человеку, с которым не хотел иметь общих дел. Но эти дела были, и Минхо разделял их с Джисоном так, будто был пожилым супругом, что наперёд знал реакцию «второй половинки», с которой прожил большую часть своей жизни. То есть… Минхо настолько умело вклинился в распорядок жизни Джисона, что было не по себе. Но в некоторых вещах Минхо, конечно, бесил своей упёртостью и выборочным восприятием. «Не хочу с тобой целоваться» — «Ага, открой рот пошире, хочу вылизать тебе гланды». Мнение о Минхо менялось. Начали забываться детские обиды, но Джисон тоже был упёрт. Он старательно отрицал то, что ныне Минхо ему больше нравился, чем нет. Что возражать на «дорогого» и «детку» больше не хотелось. Что вполне можно звать его другом даже мысленно, ведь кем ещё был для него Минхо? Кто ещё угощал Джисона едой? Стоял на быстром наборе? Знал код от входной двери? Помогал с учёбой, расписанием, экзаменами? Джисон сглотнул, хотя ещё ничего не положил себе в рот — слюна в нём копилась вовсе не из-за голода. Он внезапно для самого себя осознал неприятную мысль: Минхо ему дорог. Всем, что творилось вокруг Джисона прямо сейчас, он был обязан Минхо. Но никогда с него ничего не потребуют взамен, только если полушутливо намекнут, что можно было бы и подобрее быть. И что к поцелуям можно привыкнуть. Джисон — обалдуй, с него взятки гладки, и Минхо это осознавал лучше, чем кто-либо другой. Поэтому он не ждал, что Джисон привыкнет к поцелуям или полюбит их. Он просто целовал, как будто это — то самое малое, что он позволяет себе взять вопреки чужой воле. Губы закололо неясным предвкушением. Джисон опустил глаза, опасаясь встречаться с кем-то взглядом. *** Хёнджин решил оставить вскрытие своих подарков напоследок — чтобы день закончился на хорошей ноте. Он объявил об этом ещё до чаепития с тортиком, увидев разложенные вокруг дивана коробки в упаковочной бумаге, тематические картонные пакеты и фольгированные свёртки. «Напоследок» шёл в очереди за чаепитием, перекуром, ужином, турниром по дженге, горячими дебатами насчёт волшебных существ и обсуждением учёбы. По-прежнему Хёнджин намеревался сдавать экзамены. Министерство уже утвердило финальные поправки к закону об образовании беженцев, урегулировало форму экзаменов и выкатило список обновлённых тем, с которыми беженцам необходимо ознакомиться прежде, чем пытаться устроиться на работу или получить аттестацию. Джисону было очевидно, что пересматривать весь свод законов ради нескольких тысяч существ никто не собирался. То есть, сидящие в правительстве чиновники пытались уравнять права беженцев с правами обыкновенных людей, чтобы в будущем они могли подчиняться тем же законам, что и остальные. Самый простой и безболезненный выход, учитывая то, что ресурсов для обучения беженцев было предостаточно. Вот Хёнджин и воодушевился тем, что станет «как все». Декан Чхве намедни сказал Джисону, что ради беженцев никто не станет открывать специальные языковые курсы. Поэтому Хёнджину придётся записаться на сороканедельный интенсив со следующего семестра и посещать его наравне с иностранными студентами, и за эти курсы придётся платить. А общеобразовательный курс включат в программу в июне — там уже без вариантов, беженцев в этом случае никуда не деть. Не отправлять же их в школу? Не водить, как Хёнджина, на профильные предметы в университете? Чанбин сказал, что общеобразовательные тоже начнёт проходить. Как и его сестра, и куча его друзей и знакомых, а Минхо вспомнил соплеменников Хёнджина — трёх ушастых, которые отказались от переезда из одной резервации в другую. На базе Корё всем им места не хватит, поэтому желающих распределят по разным университетам, главное — подать заявку. Самое крутое для беженцев в этой ситуации то, что общеобразовательный курс внесли в реестр университетских программ, то есть, «иностранные» студенты будут получать корейскую правительственную стипендию. Восемьсот тысяч вон на дороге не валяются, поддакнул Уён, скорбно сообщив, что свою стипендию он проебал, а ещё средний балл в прошлом семестре у него вышел так себе, так что ему пришлось оплачивать половину стоимости учёбы за этот. Сертификат общеобразовательного курса равнялся школьному аттестату, но поступать в университет для дальнейшего обучения беженцам всё-таки придётся с помощью сунына. Не обязательно, но желательно. Хёнджин на сунын пока не замахивался, да и кто знает, что станет через год? Вдруг новые врата откроются, в правительстве поднимут восстание или же из Китая в мир прорвётся убийственный вирус, который без повального карантина не пережить? Сертификата на первое время Хёнджину точно хватит. — Значит, наш Хёнджинни будет ещё пару месяцев по универу шастать? — закивал сам себе Уён. — Действительно, а куда ж тебя девать, дома со скуки сторчаться можно. — Нихуя, — возразил Джисон. — Дома всегда есть, чем заняться. Он подумал о том, что за рисованием под музыку Хёнджин выпадал из реальности на сутки, что интересная книга ему важнее музыкальных шоу, что фильмы про домашних животных им пересматривались по пять раз сразу после титров. А Уён подумал, что Джисон говорил на свой счёт, вот и не преминул подъебать: — Главное, чтобы под рукой были холодильник и кровать, да? — и гаденько сложил уточкой губы, выцеловывая перед собой воздух. Джисон под шелест обёртки первого подарка, до которого у Хёнджина дошли руки, ответил: — А если и так, кто сказал, что это плохо? Или у тебя, Уённи, в хате ни холодильника, ни кровати, ни ёбыря? — Воу-воу-воу, — поднял руки в защитном жесте Уён, Чанбин подле него как-то напрягся, готовился то ли защищать, то ли пиздить Джисона за длинный язык, неважно. — Ты удивишься, милашка, но не всем мужикам в этой комнате нужен ёбырь. — Вот как? — Джисон деланно удивился, подняв брови. Он стойко и отважно не обращал внимания на то, что и Минхо замер, как сапёр перед миной. — Почему же тогда ты только об этом и пиздишь? Какую тему ни поднимешь — всё у тебя к «холодильникам и кроватям» сводится. Своей личной жизни нет, так на чужой наживаешься? — О-о, так значит, у кого-то здесь есть личная жизнь? — оскалился Уён, откидываясь назад. Он будто чувствовал над Джисоном полное превосходство, раз так расхлябанно себя вёл. Джисон, глядя на него через заваленный грязной пустой посудой стол, открыл было рот, чтобы вывести разговор на новый уровень — нецензурной лексики в нём было что щетинок в китовьей пасти, — но вмешался Хёнджин. — Уён-щщи, — преспокойным вежливым тоном обратился он к зачинщику бесчинств. В его руках была зажата плюшевая уродливая собака с дешёвым ошейником из кожзама, увенчанным крашенным под железо пластмассовым кольцом. — Почему вы так часто придираетесь к Джисонни? Пыл Джисона схлынул; возможно, он очень многое упустил, опускаясь на колени перед Минхо. Хёнджин ведь каждые выходные проводил с Чанбином и Уёном по собственному желанию, и Джисон это принял: он всегда ждал его дома, всегда был на связи, а вот романтический интерес Хёнджина не мог уделять ему всего себя. И Джисон малодушно этими соседскими отлучками пользовался, позволяя Минхо пользоваться собою. Не было ли такого, что Уён подклёвывал Хёнджина всё это время? Просто, на взгляд Джисона, использованное Хёнджином слово «часто» не было обусловлено действительностью. Да, Джисон иногда цеплялся с Уёном языками, но не чаще, чем с кем-нибудь другим. Имел ли совесть Уён или всё-таки был ублюдком, транслирующим Хёнджину популярную мысль об ублюдстве Джисона? Воспользовался ситуацией, да? Джисону хотелось бы спросить. Но этот день — день Хёнджина, ни к чему портить атмосферу, даже если она уже безнадёжно испорчена. Никаких разборок, никаких ссор и пиздюлей. Так что Джисон угрюмо замолчал, нахохлившись. Уён не первый из тех, кому Джисон не нравился. Иногда он сам себе не нравился, в этом не было ничего странного. Но антипатии можно и при себе держать, нет? Хотя… …с унынием Джисон вспомнил, сколько раз вываливал на Минхо своё дерьмо, недовольный его высказываниями, поведением, поступками. Сколько раз жаловался на него Хёнджину или Сяо Баю. Сколько раз… терпел его слюнявые поцелуи… — Хватит, а, — попросил всех и разом Чанбин, — к чему мы ругаемся? — Я просто не люблю придурков, которым всё приподносят на золотом блюдечке, а они нос воротят от тех, кто ради них в лепёшку расшибиться готов, — выпалил Уён на одном дыхании, и на предостерегающий зырк из-под частокола ресниц Минхо выдал: — Я всё сказал! Но том и замолчал. Хёнджин шмыгнул носом — едва ли он заболел или до слёз растрогался, — чем обратил на себя всеобщее внимание. Он гладил плюшевую собаку по кучерявой морде одной рукой, другой — расстёгивал под пастью ошейник. Джисон услышал, как он пробормотал: «Неправильно душить…», увидел, как лента из кожзама была оставлена им на диванной подушке, улыбнулся. В этом весь Хёнджин. Жёлтый — вовсе не золотой — плед он долго прижимал к груди, силясь прочесть пожелание на открытке, а потом в слезах звонил родителям и бабушке Джисона с лоджии, в плед обернувшись по-привычному. В альбоме любимых певичек Сяо Бая Хёнджин нашёл маленький пакетик и записку, которые быстренько с загадочной улыбкой спрятал в карман домашней вязаной кофты. Джисон надеялся лишь, что Сяо Бай не подсадит никого на свои бесстыдные рисованные извращения… Чанбин же к поздравлению Хёнджина подошёл более ответственно. Пронести через портал можно было лишь предметы первой необходимости — вроде ингаляторов для астматиков на потусторонний манер, — но каким-то образом какой-то родственник Чанбина умудрился взять с собой целую домашнюю библиотеку. Вероятно, ценой жизни кого-то, кому не хватило места, но Джисона не колыхнуло. Он восхитился другим. Мало того, что Чанбин самостоятельно нашёл в университете профессора Лима — моржеобразного политолога, читавшего лекции в резервации, — так ещё и уговорил его помочь. Профессор Лим разрешил Чанбину воспользоваться аппаратурой университета, и Чанбин сам оцифровал книги, сам вычистил листы в фоторедакторе — это ж уйму времени наверняка заняло, — а потом учился в библиотеке распечатывать их, сшивать, переплетать, делать обложки и форзацы. Взамен профессор Лим попросил оставить ему хотя бы электронные варианты. Оригиналы Чанбин вернул родственнику, а новые «издания» преподнёс Хёнджину. Гербологический справочник, собрание детских сказок, биографические очерки великих деятелей, антология юмористических легенд народов мира, — большая часть книг была написана на общем языке, но нашлась парочка на эльфийском и хоббитском. Хёнджин в третий раз едва не расплакался, перебирая бесценные издания из прошлой жизни. А Джисон пошутил, что теперь у Хёнджина достаточно книг для того, чтобы купить книжную полку. А Уён оказался порядочным: он мог бы примазаться к подарку Чанбина, но сразу же признал, что столь хитровыебанный план провернули от него в стороне. От себя он вручил Хёнджину набор уходовой косметики, сославшись на то, что они как-то прошлись по торговому центру: Хёнджин тогда нажаловался на редкие прыщи, жирный лоб и сухие щёки. Ну, вот Уён заморачиваться и не стал. Подарил сугубо нужное. В свёртках от Дживона оказались настолки — вот же бес, если это он так предупреждает, что не прочь присоединиться к их посиделкам, пусть в триебени катится, — и все их сразу же захотели опробовать. Кроме Джисона. Он поднялся на ноги, коротко обнял Хёнджина, чмокнул его сначала в макушку, потом в щёку. — Счастливого тебе дня рождения, — шепнул он, отстраняясь. И чуть громче заявил: — Если никто не против, то я сольюсь. Если меня прямо сейчас не положить в кровать, я откинусь тут же. — А если кто и против — похуй, так? — закатил глаза Минхо. Но улыбнулся понимающе: — Иди, мы тут… — Эй, а кто с уборкой будет помогать? — возник Уён. — Твоя же хата, ты здесь хозяин! — Иди-иди, — проигнорировал Минхо всеобщего раздражителя. А потом к нему лично обратился: — Я сам уберу, не вопи так. — Вот вечно ты так, Лино-хён!.. Остатков перебранки Джисон уже не слышал. Уходя, он заметил лишь, что ошейник с диванной подушки волшебным образом куда-то исчез, как и «парные» картины с полки под столешницей. Ну, или у него настолько рассеялось внимание, что он просто не заметил, как их убрали подальше. Он устал. Голова раскалывалась. Пять минут он дал себе чтобы почистить зубы и раздеться. Даже не стал перед сном залипать в телефон, хотя ему весь день написывал Чону, каким-то видео поделился брат, а в твиттере Сяо Бая произошёл настоящий коллапс. Точнее, коллапс произошёл в его жизни, и рассказом о нём он засрал всю ленту — количество уведомлений определённо удивило бы Джисона, если бы он увидел их на день раньше. *** Джисон скорее не заснул, а задремал. Чёрные разводы пятен под веками сопровождались мерцающими вспышками в ритм со всплесками хохота за стеной. Понятное дело, без него настолки не становились хуже, а компания не победнела на шутников и заводил. Сквозь дрёму пробивались и другие звуки — звон фарфора и бурление чайка, слабые аплодисменты и эмоциональные перешёптывания. Но всё это начало стихать: вскоре захлопнулась входная дверь, загремела посуда, зажужжал водонагреватель и фильтры, побегла вода по трубам. Джисона погрызла совесть в виде пятнистого рыжего кота, но он отмахнулся от неё, перевернувшись на другой бок и крепче приобняв подушку. Никто не просил Минхо заниматься уборкой, Джисон вполне мог бы разобраться с кучей грязной посуды сам, с утра. Хёнджин о чём-то попросил Минхо, после чего протопал по коридору в ванную, а затем закрылся у себя, вслух пожелав всем спокойной ночи. Вот тут-то Джисон и готов был перейти к фазе глубокого сна, он почти зацепил сновидение за топорщащийся шерстью рыжий хвост, но он ускользнул прямо из-под фантомной бесплотной руки под взвизгнувший скрип двери. Джисон вскинул голову, повернулся — на пороге комнаты стоял Минхо в своей хлопковой белой футболке и адидасовских шортах Джисона. — Спишь? — прошелестел он осторожно. Джисон в подушку разочарованно застонал, но промямлил: — Уже нет. Он надеялся, что за сим Минхо бросит ему «ну тогда спи» и свалит нахрен, ведь если он переоделся, значит, решил остаться с ночёвкой, а гостевое спальное место находилось или на диване в гостиной, или в свёрнутом футоне на лоджии. Минхо обрывистому потоку мыслей повиноваться не стал. Босыми ногами прошлёпал к кровати Джисона и забрался на неё, приподнимая одеяло. Джисон сразу же взбрыкнул, отталкивая от себя человеческое тепло, посягнувшее на его одиночество руками, коснувшимися бока, и ногами, коленями затронувшими внутреннюю сторону его колен. — Эй, — возмущённо зашипел он, — убирайся, хён. Какого чёрта ты забыл в моей постели? Не ответив, Минхо прижался к нему сзади, вовлекая в однорукое объятие, ладонью лёгшее на живот. Его тяжёлое дыхание обрушилось на затылок Джисона, щекоча и вздыбливая короткие волоски — вызванную дрожь правильно восприняли как «не понравилось», и в извинении пухлые блядские губы накрыли точку у основания шеи. Джисон захлебнулся вдохом: происходящее его не устраивало. — Прекрати, хён, — шевелиться Джисон побоялся, потому Минхо, словно кошкообразная жидкость, облёк его собой впадинка во впадинку. Недолго задеть ненароком что-нибудь неоднозначное, вызвать ненужную этой ночью реакцию, выдавить из себя желание… Нет. — Пожалуйста, я устал, Хёнджин здесь, ну чего ты… От Минхо крепко пахло зубной пастой и кухонным моющим средством; совсем чуточку — ментоловыми сигаретами, потом и едой. Если бы Джисон лежал к Минхо лицом, вдохнул поглубже, то уже на выдохе потянулся бы за поцелуем, невзирая на его влажность и неумелость. Губы Минхо беззвучно и мягко отстранились от нежной кожи шеи, чтобы произнести воздухом, без связок: — У тебя такая тонкая талия, Хани. И красивая кожа, м-м, — очередное касание, но в этот раз Минхо уткнулся носом, а его пальцы на животе Джисона забегали дробью. Живот тут же напрягся, а под плотью зашумела кровь, сворачиваясь в спираль знакомым ощущением возбуждения. — Ли Минхо! — вышел из себя Джисон, сглатывая неподобающий крик. Он говорил вполголоса, не скрывая неодобрения. — Прекрати сейчас же, идиот! У Джисона ёкнуло сердце, а в мозгах что-то перемкнуло. Возможно, если бы Минхо пришёл сюда без глупых слов, лёг на кровать не тревожа его, если бы просто обнял и уснул… Джисон просто смирился бы. Но они не спали вместе. Спали, но не спали, понимаете? Совместный сон — что-то из категории «слишком», что-то более, чем совместная ночёвка с другом, помилуйте, это же был Минхо — человек, засовывающий в задницу Джисона член по выходным и отсасывающий ему в клубной комнате по будням. В разделении сна с ним было нечто интимное, что ли. К чему Джисон не был готов; он вообще из тех, кто оценивает вещи с точки зрения трезвой логики, ему нужно время, чтобы сблизиться с человеком, чтобы принять какое-то связанное со взаимодействием решение. Один раз он поступил безрассудно — спал с Хёнджином на матраце в резервации, но тогда на нём сказалась усталость и вдохновляющая близость к мечте. А с Минхо Джисон ни разу не спал. Лежал рядом, лежал на нём, сидел бок о бок, разваливался между его ног на груди спиной, когда смотрели вместе аниме на телеке, и вот это всё… Не готов, Джисон не готов! Он вырвался из объятий вперёд — благо, до стены оставалось ещё сантиметров тридцать, — а отпечаток ладони на его животе с уколом сожаления мгновенно начал остывать. Джисон развернулся и сел, с вызовом глядя на Минхо. Ночным холодом оглаженный, тот походил на вампира. Его лицо окрасилось неестественной бледной голубизной с глубокими заломами синего; от низких теней, выделивших на рельефах лица впадины скул, полукружья глаз и чёрную капельку надгубного желобка, Минхо казался больным и уставшим. Его губы в неискренней обиде вывернулись вперёд, блеснув слюной. — Тебя сегодня против шёрстки приласкали, или что? Почему ты такой… «Злобный»? «Взъерошенный»? «Ублюдок»? — …тревожный? — подобрал Минхо тусклое слово, слабо описывающее горечь бурлящих в Джисоне чувств. И тоже сел, подвернув под себя ноги. — Что случилось, дорогой? — он боязливо протянул руку, собираясь дотронуться до плеча Джисона, но тот как ошпаренный отскочил, вжавшись лопатками в стену. Если бы у них сейчас был момент, то по-любому разрушился бы вшивой тревожностью Джисона; но момента у них не было, было только недопонимание: кажется, кто-то из них рассчитывал на иное окончание дня. — Хён, — надавил Джисон, обрубая меж ними всякие ласковые прозвища для парочек, — ты вообще в курсе, какой я? — В курсе, — кивнул Минхо, и с наклоном головы на его шее блеснуло нечто ранее не замеченное Джисоном. Это что ещё за побрякушка? Какой-то… кулон? Откуда он взялся, если до этого Минхо ничего подобного не носил? — Ну и всё… — Джисон счёл разговор оконченным и понадеялся, что теперь-то Минхо точно уйдёт. Раз уж он понимал всё о тревоге. — И я тебя — такого — хочу, — добавил Минхо, извернувшись и засунув руку в карман шортов. — Сказал же, не время!.. — Джисон к подобной наглости даже слов не подобрал. Он не собирался заниматься с Минхо сексом сейчас. Психически, может, он и согрелся бы под словесными и трогательными ласками, но физиологически едва ли смог бы. Он слишком, блядь, вымотан сегодняшним днём. А член Минхо — не волшебная палочка-выручалочка или штекер зарядки. И сам Минхо не… не… что? Из кармана он достал смятый дешёвый ошейник из кожзама. И протянул его Джисону, напряжённо сжав губы упрямой линией. — Что это? — нервно уточнил Джисон. То есть, он понимал, что это — ошейник, но игрушечный ошейник для игрушечной собаки, и какой в нём был смысл сейчас — прямо сейчас, в мгновение этого диалога? — Наверное, мне не нравится неопределённость, — всё же выжал из себя Минхо, поведя плечом. Заговорил он неуверенно, пытаясь натянуть на дрожащий голос шутливый тон: — Мои конспекты уже у тебя, мясо я тебе жарил. И могу… жарить до тех пор, пока тебе от него не станет тошно. — Что, прости?.. Сердце решило, что Джисону не стоит доживать до преклонных лет, и загнало себя так, что от насыщения кровью залихорадило, закружило — голову — в ритме блядского вальса, а по всей поверхности тела выскочили, как кроты из Кротобойки, пятна-болячки, обозванные посредственной литературой «горячечным румянцем». С пониманием высказанной Минхо мысли на Джисона напали и смущение, и гнев, а он никак не мог определиться, чего же внутри него больше — желания подставить шею или столкнуть Минхо с постели, чтобы крупицы его жалких мозгов встряхнулись и встали на место! — Т-ты… — позорно запнулся Джисон, — ты… хочешь надеть его… на меня? — не без усилий завершил он бессмысленный вопрос, что в любую секунду мог бы оборваться истеричным смехом. Тот клокотал уже в груди, сумасбродное сердце тревожа ещё больше; Джисону от таких вывертов вышедшего из-под контроля тела стало худо. Как бы сознание не потерять… — Вообще, — Минхо тоже не был в состоянии формулировать фразы так, чтобы не пополамить их после первого же слова, — мне не принципиально. Можешь надеть ты. На меня. Я не против. — Ты, блядь, серьёзно? — пискнул Джисон, жалея, что не умеет трансгрессировать — способность телепортации бы ему очень пригодилась. Кто на что горазд, а Джисон — мастер сбегать от серьёзных и неловких разговоров вроде этого. Но… зажатый между стеной и Минхо, запертый в квартире, где готовится ко сну Хёнджин, отосланный собой же в чужой город, в котором некуда пойти и не к кому обратиться за помощью… Джисон оказался в безвыходном положении. — Тебе не нравятся… ну, жесты? — плечо вновь дёрнулось, но на этот раз Минхо будто сделал это специально, одёргивая себя от лишних, необдуманных слов. — Ну, могу сказать по-другому, — и заёрзал. Время опять замедлилось. Расширенными в ужасе глазами Джисон смотрел на Минхо, собравшегося всё поломать. Испортить, растоптать и сжечь. — Давай встречаться? Джисон не понимал, как у Минхо хватило сил сказать это, ведь его ответ уже заранее был известен. Минхо словно побежал за отошедшим поездом, словно крикнул в закрывающуюся дверь — он поник сразу же, как произнёс «заветные» два слова. И сжал хренов дерьмовый ошейник в кулаке. — М-мы… — Джисону странно произносить это «мы», как будто «мы» существовали вообще, — мы просто… я же сразу сказал. Просто секс, хён, понимаешь? Секс и ничего больше. Какое «встречаться»? Я не умею встречаться! — Да ты последний идиот, Хан Джисон! — в ответ на нелепое блеяние вспылил и Минхо. — Всё, что мы делали последний месяц — встречались! Ты заливаешь мне одно, а сам своему же дурацкому плану с «секс-друзьями» не следуешь нихрена! Просто секс, чёрт тебя дери? Тогда нахрена ты всё это устроил? — комнату обвели рукой, но она лишь задумчиво молчала. — Ты сам подпустил меня к себе, Хан Джисон, ты принимал моё внимание. Ты соглашался со мной, ты позволял мне… Своему… прошлому «парнёру», — лицо Минхо кисло сморщилось, — ты тоже позволял? — Что ты несёшь?! — взъярился Джисон, не зная, куда деть руки, а потому отталкивая Минхо в грудь. Тот слабого толчка будто и не почувствовал. — Позволял что? Трахать себя? — Покупать тебе кофе, делать твою блядскую домашку, готовить тебе ужин, нет? Водил он тебя в кафе, может быть? Угощал мороженым, целовал на прощание? — возмущался Минхо всё больше и больше. — Что такого он делал, что я не могу его переплюнуть? Что ты не можешь увидеть во мне нечто большее, чем член? Что, Хан Джисон?! Договорив, он отвернулся — не собирался слушать оправданий. Джисон поджал губы. Минхо казался меньше, чем был — а он всегда поражал своей осанкой и крепким разворотом плеч, — и таким же маленьким, обиженным и слабым выскочил из комнаты. Задерживаться не стал. Наверное, только штаны натянул и сунул ноги в кроссовки. Входная дверь сотряслась от гневом порождённого хлопка, а Джисон ещё несколько минут пялился на дверь комнаты. Только сегодня он пришёл к мысли, что Минхо ему дорог. Только сегодня он отринул былые обиды, и сегодня же с него собирались спросить за его… податливость? Джисон принимал жесты Минхо — правда, этого не отнять, — но как донести до возомнившего о себе невесть что придурка, что во всех этих жестах и с увеличительным стеклом не заподозрить романтики?! Хёнджин иногда покупал Джисону кофе, один раз даже Уён принёс ему самый большой стаканчик из кафетерия в торговом центре, потому что перед фильмом Джисон то и дело клевал носом от недосыпа. Проводить время с ним — выбор Минхо, а не Джисона. В самом деле, Джисон настолько редко приглашал его сам, выступая организатором встреч тире «свиданий», как думал о них Минхо, что только отсталый даун мог бы подменить понятия и поверить в них! А раз Минхо не был отсталым дауном, то просто был… или таким же неопытным, как Джисон, что маловероятно (право слово, у него наверняка была целая куча разномастных девок всех сортов и цветов), или профессионально занимался самообманом. Нахуя? Нахуя, во-первых, ему какой-то всратый тупой Хан Джисон, от которого он не чувствовал отдачи? Нахуя ему некрасивый Хан Джисон, который не мог похвастаться ни навыками в постели, ни умениями дефолтного бойфренда, а? А во-вторых — ну честно, у Минхо слишком много времени свободного или как? Его не беспокоит учёба, близость стажировки и выпуска, добровольческая деятельность, не ограниченная работой с беженцами, семья, в конце-то концов? Минхо ведь признался, что Джисон — его первый парень в каком бы то ни было смысле, и что именно он родил в Минхо… непотребные содомисткие желания с мужиками постели кончой заляпывать. И ему не нужно было, как всем нормальным людям, принять в себе это? Прочувствовать свою сексуальность там? Подготовить почву для выхода из шкафа? Что Минхо скажет своей семье? «Привет, мам, привет, пап, я тут решил на мужиков переключиться, кстати, одного поёбываю сейчас, знакомьтесь, Хан Джисон»?! Какой же бред. Этому идиоту бы с самим собой разобраться для начала, а потом лезть Джисону… уже не в трусы, а в отношенческий статус. «Встречаться», ха. И что это вообще значило в его понимании? За ручки держаться? Спать — ну, не спать, а просто спать без всяких вскрытий жоп и прочих плотских удовольствий? Ворковать «детками», «сахарками» и «муженьками»? Покупать парные кольца — можно и на члены, как Эминем намутил Элтону Джону, — или шмотки с надписями «встречаюсь вот с тем придурком»? Отношения — синоним обязательств. Не спи с другими, не смотри на других, смотри только на меня и подчиняйся мне, учитывай моё мнение, не совершай необдуманных поступков, не забывай о моих предпочтениях в еде, любимой стороне кровати, времени для посрать и принять душ. Надо вот оно Джисону? А Минхо? Что вообще взбрело ему в голову, а? Почему он считал, что все взаимодействия между ними за последний месяц — отношения? Джисон упал обратно на кровать. В прошлом он бы, скорее всего, уже позвонил Сяо Баю, невзирая на позднее время и необходимость вставать на пары с утра пораньше. Но что тот мог ему сказать? Ну, кроме очевидного? «Как я и твердил, красавчик номер один — твой парень, как я и твержу уже три… ах, погоди, четыре месяца!» или «чё нюни распустил, хорош ныть, иди заказывай стопку приглашений на свадьбу»?! Сяо Бай — лучший друг, что у Джисона когда-либо был и, возможно, будет. Но параллельно с этим он ещё и невыносимый говнюк, который не умеет в моральную поддержку по-человечески. Его пассивная агрессия и помощь от противного сейчас Джисону лучше не сделают. Не тогда, когда Джисон на грани ёбаной паники, готовой пожрать перманентными чернильными его трясущуюся душонку, вытатуировать на ней «слабак» и «тварь»; он попал под гнёт и хвост паники, и ей ничего не стоит насрать ему на голову и в душу, после чего он не оклемается просто кружкой кофе и пересмотром «Ходячего замка». Джисон понял, что не сможет уснуть. Его лицо противно стягивали засохшие слёзы — он и не заметил, что они вообще были, ибо ввержение в пучину ядовитых мыслей вырубало в нём мировосприятие, в том числе и в отношении собственного тела, — а голове нужно было остыть. Холодная струя воды из-под крана ощущалась премерзко. Она долбила в затылок, путалась в волосах, стекая по прядям проложенным своим весом лабиринтом, очерчивала лицо и душила ледяной маской, не позволяя сделать лишний судорожный вздох. Сначала было больно. Неприятно. Холодно. Лицо начало неметь. Но мысли всё равно думались. Джисон остудил тело, но не разум. А слечь от переохлаждения в самый разгар учёбы он не собирался. Так что, выключив кран и обтерев голову полотенцем, Джисон вышел. Он стоял в коридоре и не понимал, что дальше. Чем заглушить эту боль в сердце, чем выключить мысли, где ж у них ёбаный стоп-кран! Ситуации экстреннее не придумаешь! Холод выбил морашки, встопорщил кожу противными пупырками, прилип к затылку влажными прядями. Джисон не готов ничего менять. Не тогда, когда всё вроде бы устаканилось. — Джисонни?.. А где Мин-хён? Медленно повернув голову, Джисон обнаружил приоткрывшего дверь в свою комнату Хёнджина, растерянно потиравшего глаза. — Что ты… делаешь тут? Почему не спишь? — Минхо-хён ушёл, — ответил Джисон коротко. Ему не хватило эмоций на голос поприятнее или подробности посочнее. — Иди спать, — добавил он немножко потеплее. Даже если Хёнджину никуда не обязательно ходить и вставать по будильнику — тоже, здоровый сон ему нужен как никому. — Разве Мин-хён не остался у нас? — Хёнджин сделал вид, что не услышал кривой-косой заботы Джисона. Лишь дверь в комнату открыл шире, чтобы выйти в коридор. Руки его, обёрнутые длинными рукавами пижамной рубашки, поднялись к груди и сплелись пальцами. — Джисонни? — Мы поссорились, и он ушёл, — освещать подробности конфликта он не собирался. Отвёл взгляд — встречать осуждение в сонных оленьих глазах не хотелось. — Давай потом об этом поговорим, Джинни-я. — Почему поссорились? У Хёнджина дёрнулись и поджались уши, сам он помрачнел, сложив руки на груди и опёршись плечом о дверной косяк. — Потому что твой обожаемый Мин-хён — фантазёр тот ещё, — огрызнулся Джисон, уверенно шагнув вперёд. Он собирался выпить чего-нибудь горячего, раз холодное не помогло. Хёнджин молниеносно подорвался с места, и сгрёб Джисона за плечи, прямо на ходу разворачивая его к себе лицом. Джисон испуганно вскрикнул — доли секунды назад он оставил Хёнджина позади, а теперь тот сверкал потусторонними бездонными глазами, чеканя: — Что случилось, объясни, Джисон, — чётко и бескомпромиссно. От всплеска страха у Джисона не то, что поджилки затряслись — дар речи пропал, и он только по-рыбьи ртом хлюпал. Хёнджин вздохнул, будто ничего уже и не ожидал, взял Джисона за руку и сам на кухню повёл. Усадил за барную стойку, щёлкнул чайник, достал кружки. Любимую кружку Джисона ему подарил, как ни странно, Али. Иногда он выбирался с Джисоном в город, собирал в кепку вырученные с фристайла ринггиты и баксы, а после они шли в компьютерный клуб, где до посинения рубились в Лигу легенд. На кружке к арту Джинкс была прифотошоплена голова Джисона, подпись «get Jisungxed» с одной стороны и «The reason I can land this is because my IQ is 200» — с другой. Новая любимая кружка Хёнджина появилась у них недавно. Принт на ней состоял из компиляции известных полотен: «Сирень» Врубля мягко переходила в «Подсолнухи» Ван Гога, а из них — в «Букет» Ренуара. Компиляция была подправлена цветокором, поэтому не плющила глаза, но всё равно себе бы такую Джисон не выбрал. Ни в качестве принта на кружку, ни куда-то ещё. В темноте Хёнджин ориентировался слишком хорошо: Джисон заметил это впервые. Кажется, он уже очень давно не пополнял заметки о беженцах, очень давно… с чем это связано? Энтузиазма он ничуть не потерял: его как и раньше интересовали истории из иномирья, он хавал всё, что ему скармливали Хёнджин с Чанбином, погружение в выбранную специальность его захватило с головой, культурология оказалась интереснее, чем представлялась незаинтересованному рандомному челу. На днях они вот с Хёнджином вместе домашку делали: им нужно было выбрать пословицы и поговорки разных народов мира, и переделать на свой лад. Джисону придумалось «не имей сотню вон, а имей друзей вагон», Хёнджин же адаптировал свою, родную: «Рис не сплюнешь, гнев не проглотишь». Так в чём же причина? Неужели Джисон узнал о них уже всё, что хотел? Куда делся его запал, почему он перестал допрашивать Хёнджина, почему он уже давненько не отмечался в чате рефьюфанов, почему количество видео из плейлиста «Смотреть позже» не уменьшалось, а увеличивалось?.. — Рассказывай, — кружка со стуком опустилась перед носом Джисона. Из неё поднимался пар, пахнущий мятой. Желудок скрутило. — Мне нечего рассказывать, — Джисон обхватил кружку ладонями, пододвинул к себе ближе, но не отпил. Пытался согреться. Пытливое молчание со стороны Хёнджина отчётливо давало понять, что объясниться всё-таки придётся. — Он надумал себе, что мы встречаемся, — буркнул Джисон в сторону. — А мы не встречаемся. — Но вы… — Хёнджин недолго пожевал губу, прежде чем ляпнуть: — Но вы встречаетесь. Джисон не знал, как он выглядел, но чувствовал себя ошалевшим. — В смысле? С хрена ли? Почему тогда я об этом не знаю, а? — голос едва не сорвался. — Для отношений нужны двое. Понимаешь, Джинни-я? — Я плохо понимаю человеческие… отношения. И ритуалы ухаживаний. Но… — На этом можешь закончить, — грубо перебил Джисон, всё же поднимая кружку к губам. — …Мин-хён заботится, как положено. Ты принимаешь заботу. Отвечаешь на… флирт? Ну, кокетство. И комплименты. Всегда Мин-хён думает о Джисонни, — медленно, словно разъясняя очевидные вещи ребёнку, произнёс Хёнджин. — А Джисонни всегда в первую очередь думает о Мин-хёне. — Кто его просил за мной «ухаживать»-то, а? — поморщился Джисон, сёрпнув глоток едва закипевшего чая. — Почему меня должны волновать его чувства и фантазии, если у меня к нему чувств нет? Отношения — для двоих, — настойчиво повторил. — Нельзя быть Ли Минхо и за двоих решить, что они встречаются. Понимаешь? Может, ты живёшь в каком-то очевидном мире, где поступкам не нужны слова, но в моём мире слова — превыше всего. Какие отношения существуют без слов? Как без слов люди могли бы принять решение, когда съехаться, расписаться, купить квартиру и завести детей? Как без слов они приходили бы к согласию, когда мнения не совпадали? Как без «да, теперь мы встречаемся» понять, флиртует с тобой чел или считает тебя своим парнем? — Есть поступки, которые говорят громче слов, — процитировал Хёнджин что-то Джисону знакомое — тоже пословица какая-то, что ли?.. — Но поступки можно неверно понять! Ты уже позабыл притчу о Вавилонской башне, а? — Я не забыл, как Мин-хён смотрит на Джисонни. Как говорит о нём. И хвалит. Как представляет Джисонни… — Хватит! Господи, да вы все сговорились или что? — пить чаю расхотелось. Джисон отставил кружку. — Ты поэтому нам подарил один сюжет, да? На двоих. Тоже думал, что мы — пара? Но мы не пара, Хёнджинни. Мы просто занимались сексом. Знаешь, что это такое? Это когда один взрослый человек заставляет другого кончить. Ни больше, ни меньше. Для секса не обязательны отношения, брак или что там… Достаточно договорённости. И у нас она была. Мы друзья, которые занимаются сексом. Понимаешь? Хёнджин стоял весь хлёсткий, жилистый и застывший. Он сжал челюсти так, что выступившие скулы ожесточили его миловидное лицо, а во впалостях щёк устроились тёмные тени, добавляя лишь Хёнджину потустороннего облика. На человека он не походил — и не только из-за идеально симметричного воскового лица и длинных острых ушей. Какое-то предчувствие нехорошее просто шептало об опасности от близости с этим… существом. Хёнджин, наверное, не смог бы никого убить или покалечить. А вот проклясть — вполне возможно. Так что Джисон прикусил язык, сохраняя остатки самообладания. Он трус, да-да, но бояться друзей, которых ты учил в навороченном толчке говно смывать — совсем уж лютая дичь. — Вы с Мин-хёном очень похожи на тётушку с дядей… — только и сказал Хёнджин. — Я не хочу выслушивать твои советы. Зачем мне мнение кого-то, кто со своими отношениями разобраться не может? — Джисон поднялся, чтобы вылить почти полную кружку мятного чая в раковину. — Считаешь, что вам с Чанбином тоже слова не нужны? — Если… если мы и Чанбинни будем… целоваться, — Хёнджин замолк, обдумывая то, что хотел бы сказать. — Если будет так, то никаких… сомнений. Если мы целуемся — мы друг другу нравимся. Всё. — Я могу поцеловать тебя прямо сейчас, — дерзко возразил Джисон. — И что? Значит, мы начнём встречаться? Хёнджин испуганно отшатнулся — они слишком быстро поменялись местами — и прикрыл рот рукой: — Нет! Мы же не нравимся как… возлюбленные! Мы не будем встречаться! — А откуда ты знаешь, что не нравишься мне? Или откуда я знаю, что не нравлюсь тебе? Вот если бы ты это не сказал, то мы могли бы друг друга неправильно понять! И для кого-то бы поцелуй значил многое, а для кого-то — вовсе ничего! Неужели до тебя это не доходит, морда ушастая?! — Но ваши поцелуи с Мин-хёном значат! — вырвался отчаянный крик у Хёнджина будто прямиком из груди. — Я видел! Я видел, как вы целуете! Как ты целуешь! Зачем ты лгёшь себе?! Лгут себе только те, кто себя не любил и не уважал! — Да поебать вообще, что ты там видел и напридумывал! Значит, ты такой же фантазёр, как и он, блядь! Может, — засочился ядом голос Джисона, — обсудим это, когда ты рискнёшь Чанбина хотя бы за руку взять? Бедный парень из кожи вон лезет, чтобы тебе понравиться, а ты… — Джисонни обижает меня, потому что злится, — Хёнджин сжал переносицу; он звучал устало. — Хёнджин не обижен, потому что понимает — Джисон говорит злостью. Настоящий Джисон говорит: Чанбин и Хёнджин должны сначала подружить. — А ещё Джисон говорит, что он хуёвый советчик, как видишь, — у него тупо руки опустились. — И, как видишь, этот разговор ни к чему не привёл. Я не хочу злиться и обижать тебя, Хёнджинни, прости. Давай просто… ну, пойдём спать. Не могу сейчас адекватно соображать. — Полюби себя, Джисонни, — бросил ему в спину Хёнджин, так и не сдвинувшийся с места. — Если ты не можешь полюбить себя, как ты полюбишь кого-то другого? Джисон не знал, что на это ответить.