Часть 1
14 августа 2023 г. в 21:23
Глаза слепит люминесцент, в грязных, бензиновых разводах-лужах расплывчатой рябью отражаются названия вывесок, а сбоку слышится: в переулке гремят мельтешащие по трубам уличные крысы. Высокий блондин едва щурится, глядя на светлые буквы, вещающие название бара на фоне неприметной, поцарапанной и утлой кирпичной стены. Хотя и прибывает в лёгком алкогольном опьянении — держится он стойко. Вообще-то, немудрено — мужчину вполне можно было бы назвать ветераном ночных Шанхайских попоек: он побывал в десятках различного рода клубах, барах, самых дорогих и самых нищих, где даже чей-то сблёв убирают не своевременно, а только на утро, в лучшем случае, и вип-залы лишь привилегия чтобы потрахаться. Но, в данный район он забрёл впервые, хотя, сказать «забрёл» будет слишком неправдиво, по сути же — приехал на дорогом авто с личным водителем, у которого в зубах неизменно зубочистка, видимо, для сурового вида. И да, он уже давно перестал стесняться кривых взглядов сотрудников, что воочию застают как Лаксус Дреяр — внук главы крупной компании и партнёра китайских миллиардеров, нагло шастает по гей-клубам. А вообще-то, ему изначально было плевать.
Когда он был подростком, на него уже повесили целую уйму обязанностей, целое имя: «смотри, это же внук-Макарова-Дреяра», целое «нихуя ты без своего деда не стоишь». Что ж, в проплёванных барах он всегда что-то вроде звезды вечера и, о боже, никто и понятия не имеет, что этот парень, играющий в бильярд с каким-нибудь весёлым и пьяным, таким же приезжим, Джо, в незримом будущем станет главой компании. А его любимым девизом стало: «Когда-нибудь, но не сейчас же, верно?» и «Повтори-ка, бармен, текилу мне и моему приятелю Джо», к слову, Джо он в своей жизни больше никогда не видел и вряд ли видеть хотел. Пускай мужчина и несёт на себе некий груз ответственности за наследие бизнесом, не сказать, что он слишком заинтересован в этом, хотя, быть богатым ему, безусловно, нравится. Кому бы не нравилось? Дорогие часы на загорелой руке, цвет которой имеет за собой целую историю: самый смелый сёрфинг-заплыв на заливе Жиюэ и, разумеется, воспоминания о какой-нибудь жаркой ночи с туристами, число которых, правда вспомниться не сразу, два-три, какая разница? Об именах и отдалённых воспоминаний, разумеется, не осталось, но и тут вопрос вторичный. «Какая-нахуй-разница?!» — ещё один девиз, прилипший, словно к нёбу как сахарная жвачка, когда богатенького и избалованного Лаксуса Дреяра тычут носом в его же дерьмо, которое, увы, пахнет похуже пожёванной резинки. Он молчит, проглатывая её вместе с вязкими слюнями, глупо, по-детски, надеясь, что его кишки слипнутся и он скоропостижно сдохнет, прежде чем его дед узнает о том, чем его славный-парень занимается в свободное время. Несмотря на все угрозы бывших мудаков любовников, узнавших в новостной ленте соцсетей блондинистого, без единого намёка на морщины в, сука, 25 лет, внучка, которого можно бы и развести на деньги, старым добрым шантажом, все его тайны оставались тайнами. Повезло, что личная охрана загорелого и блондинистого внучка хорошо умела ломать черепа. Тайное должно оставаться тайным, а бочка с мёдом не кончаться и, в конце концов, цель обязательно оправдает средства, даже если цели нет.
У него из целей были только бары, пабы и виски с колой посреди недели и ни разу он не посчитал, что так неправильно. «Так это как?» — зазвенит где-то замшелый звук среди лесных дебрей сознания.
— Хватит жить так, будто ты бессмертный, — злобно шипит коллега лет двадцати с русыми волосами. Сверкает взглядом, метает молнии из-под очков, когда он нагло пялится на женский бюст, открытый двумя расстёгнутыми пуговицами, прямо-таки, строгой блузки.
— Для кого это ты рубашку расстегнула, Эвер? — и её взгляд тут же тупится как у оглушённой рыбы, — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? Так и скажи, что хочешь, — а может он и вправду бессмертный? И, как самый бесстрашный зверь на свете, он процедит сквозь зубы:
— Нехуй мне нотации читать, иди займись делом, сука ты тупая.
Многие в компании давно взяли за правило: к Дреяру-младшему лучше не подходить, если не хочешь словить фантомное ощущение, будто тебя покусала бешенная собака, с пасти которой рекой сочится белая пена. Если есть нужда в этом — лучше послать к нему какого-нибудь молодого стажёра, который, разумеется, после уволится с первой же получкой. Из исключений был только Бикслоу — странноватый парень, который будто имеет дружественные связи со всеми и одновременно ни с кем, перебегает от одного сотрудника к другому, чтобы рассказать истории из жизни, больше похожие на сказки, и по традиции, в них никому не верится.
— Эй, приятель, я слышал ты любишь по барам пошастать, да? — внешний вид сотрудника оставляет желать лучшего: выбритая крашеная копна волос, а-ля причёска, походящая на закос под панковский стиль двадцатого века, покрашенные в смоль ногти и светло-зеленые глаза, на самом деле, кажутся светящимися в темноте фарами. Лаксус, повернув голову в его сторону, продолжает попивать горький кофе из офисного автомата, ценой в девятнадцать юаней. Заторможенно почесывает слегка щетинистый подбородок и промолчав ещё пару секунд понимает, что не может вспомнить лицо этого парня. На самом деле, он не выглядит так, будто блондин мог бы пропустить его мимо глаз, он выглядит так, что Дреяр-младший задаётся вопросом: «Как его вообще на работу в офис взяли?». В голове промелькнула мысль сходить к деду и поинтересоваться знает ли он о том, как выглядят его сотрудники. Даже если чёртов фрик ходил в выглаженной голубой рубашке с галстуком, он оставался чёртовым фриком.
— Ты кто такой, нахуй? — без эмоционально, не поднимая тона — в голове всё ещё остаётся слышен треск музыки и звон разбивающихся стеклянных стаканов, поэтому едва ли мужчина может выдавить из себя хоть каплю эмоциональности. В самом деле, ему более чем плевать кто стоит перед ним, даже если он выглядит как человек, косящий под дьявола, даже если говорит о том, о чём никто знать не должен. Сейчас хотелось просто найти место, желательно с мягким диваном, где его не докопает очередная секретарша деда, или ещё хуже — референт Гилдартс Клайв или по-простому «хуев выскочка», а это та ещё задачка. Парень напротив прокашлялся и поправил полосатый галстук, неимоверно тупо и не к месту, натянув на лицо, наверное, самую широкую улыбку, что блондин вообще когда-либо видел.
— Бикслоу к твоим услугам! — блондин скучающе оглядывается по сторонам в поисках каких-нибудь камер и идиотов, которые подшучивают над ним таким образом, но вокруг стоит удивительно оглушающая тишина и парень даже жалеет, что из-за его звенящей, как колокол, головы, нет возможности ей насладиться. Он громко вздыхает, продолжая глядеть на парня, что будто ждёт какой-то впечатляющей реакции на его приветствие и спустя пару громких глотков напитка из жареных кофейных зёрен, наконец, выбрасывает бумажный стаканчик в урну, намереваясь развернуться и уйти, — Эй, эй, постой, я же хочу тебе одно местечко посоветовать! — разумеется, Бикслоу не унимается, преграждая путь Дреяру-младшему и всё так же, по странному, сверкает своими зелёными глазами, — Послушай, в районе Хункоу есть крутой гей-бар, ну, знаешь, он о-о-очень крутой, — парень намеренно растягивает слова, раскидывая в стороны руки, в надежде передать весь масштаб «крутости», — Тебе там понравится, обещаю, — Лаксус ещё раз вздыхает, осознавая, что от такой назойливой мухи избавиться будет труднее, чем он думал, но поразмышляв над этим несколько секунд, принимает решение, что даже самая надоедливая муха иногда может стать полезной.
— И что там… — Дреяр-младший слегка растягивает слова от неловкости и ударяющих в голову ужасно сильных приливов похмелья, верно ему удалось выжить в море лавы и теперь огненные волны накрывают его с головой, в том числе, вынуждая ничтожно долго формулировать предложения, — Э-э-э… крутого? — парень напротив нагибается вперёд, переходя на полу-шёпот, будто, рассказывает какой-то секрет и заговорщически улыбается.
— Ну, знаешь, парни танцуют на столах, вертя задом прямо у тебя перед носом… ну не круто ли?! — последние слова были сказаны слишком эмоционально и громко в сравнении с остальными, что заставляет Дреяра зашипеть от головной боли и более десяти раз проклясть идиота, стоящего перед ним.
— Ой, прости, прости! — виновато улыбается зеленоглазый, а завидев в коридоре коллегу, ещё раз «ойкает» и шмыгает вниз по лестнице. Лаксус только спустя минуту замечает в руке жёлтый стикер с точным адресом бара. Он перекладывает его в просторный карман чёрных брюк и отрешённо думает: «блядство, где же мне поспать?».
На мысль «какого хуя это было?» у него слишком тормозит и трещит, как несмазанная колодка, мозг, а во рту всё ещё горько от кофе, но хотя бы уже не так сухо как было до. Он беззастенчиво бродит по офису в поиске самого непримечательного дивана, едва ли не шоркая по полу ботинками от бессилия, что скрылось где-то в глубине мышц, почти у костей, которые беспощадно ломит с каждым дуновением сквозняка, можно подумать, они потрескались как проклятый заброшенный эрмитаж; а пальцы на ногах поджимаются от холода, хотя было не так уж и легко угадать что чувствуется больше: холод или всё же жар. Мимо него проходит, можно сказать, что пролетает, точно не поспевая за дедлайнами, одна из работниц — Люси с кипой, перепутанных, нескладно лежащих даже в руках, бумаг, наверное, вылив на розовую вязаную жилетку целый флакон какого-то, быть может, и милого парфюма, но, увы, не в таких количествах. Поэтому Дреяр-младший жмурит и трёт нос, пытаясь изгнать из него едкий запах, крепко-накрепко прилипший всего за пару секунд встречи с Хартфилией. Наконец, кожаные ботинки ступают на серую плитку, так называемой, зоны отдыха, где обычно, конечно, никто не спал, да и сидеть тут успевал не каждый. Блондин поспешил избавиться от приталенного пиджака, кинув его на мягкую спинку мебели и ослабил удушающий галстук, скорее походящий на удавку. Тихо-мирно пристроившись во весь рост на диване, он надеялся, что ни одна душа не заглянет в это, на данный момент, райское местечко, которое ощущалось не хуже, чем Сейшелы. Лаксус знал какие разговоры ведут о нём сотрудники, знал и о том, что его боятся, поэтому искренне надеялся на их благоразумие и полное отсутствие рядом с его диваном и, в целом, полностью уверенный, что его надежды будут оправданы, решил бесшумно спать. Тихий сон вкупе с бледным от похмелья лицом, навевал мысли о смерти. Он стал чертовски похож на чьего-то помершего шурина, по которому плачет вся семья в чёрных, промокших от дождя, накидках, будто его вот-вот отправят в загробный мир самым истасканным способом — захоронением.
— И что, я оказался в мавзолее? — знакомый басистый голос, что ужасно раздражает блондина, ведь каждый раз он появляется так не вовремя. «Да какого хуя?!» — голова закружилась от резкого света, пробившегося сквозь жалюзи до открывшихся глаз. Перед ним стоит высокий мужчина средних лет со старательно зачёсанными назад волосами и супротив этому, неаккуратной бородой. Мужчина недовольно прищурился, создавая большую чёткость морщинам на лице и поправил пиджак цвета кофейной гущи, ожидая весьма неприятного диалога. Благо, каждый с Лаксусом был именно таким. Можно бы и привыкнуть. Дреяр-младший глянул на мужчину уничижительным взглядом и понял, что тот в полной боевой готовности, чтобы начать ядерную атаку на его, и так выжженый алкоголем, мозг.
— Ага, на кладбище Реколета, — блондин борется со сном, ужасно долго зевая. Пока не пришёл старый матёрый волк — Гилдартс Клайв, парню уже удалось увидеть прекрасный сон, где хотелось остаться навсегда, ну или, быть может, хотя бы на тридцать минут дольше и всё это оказалось прервано на таком интересном моменте.
— Ты же знаешь, что в офисе спать нельзя, — он видит, как активно под бородой перекатывается жевательный мускул от силы сжатия челюсти — очевидный признак агрессии.
— Ну и что? У меня всё равно работы сейчас никакой нет, — блондин расслаблено подкладывает руки под голову, выражая полное безразличие к создавшейся ситуации. Костяшки на кулаках референта побелели, а прищур стал ещё более явным из-за сведённых, к слегка морщинистой переносице, бровей. Он тяжело вздыхает, скорее всего, понимая, что дальше будет только сложнее.
— Значит я найду тебе чем заняться, — да, никто не сомневается, что для Гилдартса нет никакой проблемы загрузить тебя горой бумажек, но кто в здравом уме побежит к нему в свои свободные полчаса? А в случае парня, целый день, ведь все дела были благополучно спихнуты на стажёра. Дреяр-младший поднимает брови выражая скорее насмешку, чем удивление и сдерживается чтобы не сказать: «нет, это значит отъебись, Клайв». Всё же, перед референтом приходится помалкивать. Он, как доверенное лицо деда, в момент доложит обо всём Дреяру-старшему и тот, хоть и слегка сомневаясь, но поверит Клайву. Этого-то Лаксус и старается избегать, поэтому благополучно молчит.
— Встань, — грубо и требовательно, но для Дреяра-младшего у него и нет никакого другого тона.
Каждый день одно и то же: традиционный перекур, невзирая на никотиновый пластырь на правом плече для тщетной попытки бросить курить, от стен просторной парковки отражается эхом мужской шёпот, что, однако, слышен всем: «чёртов пацан, никогда меня не слушается». В просмоленных пальцах крутится хоть и дорогая, но всё такая же вредная сигарета, дым плавно вытекает изо рта извилистой рекой и референт, нервно почёсывая бороду, глубоко обнадёживающе вздыхает. Каждый раз он встаёт перед злобным оскалом бешенной собаки и каждый раз отказывает себе в страхе, ради того, чтобы всё ещё быть мужчиной. Бешенный пёс — когда он впервые услышал это прозвище Дреяра-младшего от работников офиса в его подчинении, то ужасно довольно хмыкнул, решив, что именно так и будет отныне его называть, конечно же, только наедине с самим собой. «Если я сам не могу решить проблемы с мелким мерзавцем, то я кто угодно, но не мужчина» — такие мысли преследуют Клайва по холодным ночам, в душе, за завтраком и просмотром не утешающих новостей по телевизору, подключённому к без перебойному переходнику. За окном по утрам поют птицы, цветёт сирень и огородный портулак, с громким хлопком закрывается дверь. В подъезде слышен цокот женских каблуков, а Гилдартс в голове проигрывает, словно заевшую пластинку: «папа, у меня появился мужчина, думаю, я скоро перееду к нему». Вряд ли он когда-либо свыкнется с тем, что его дочери двадцать три и она достаточно взрослая, чтобы справиться со всем и без него. Он шумно отхлёбывает кофе из белой кружки с надписью «лучший папа в мире» и на пепельницу вновь оседает серая сигаретная изгарь.
— Встань, сейчас же, — ему едва удаётся сдержать крик, обойдясь одним лишь повышением тона и, наконец, видит, как блондин неохотно и медленно усаживается на мягкое покрытие дивана, натягивая на себя пиджак. А после, смотрит на него туманным, однако в глубине каким-то ненавистным взглядом, точно, выжидая момента, когда сможет вцепиться острыми зубами в загорелую шею. Гилдартс разворачивается на пятках, наконец, выдыхая и командует: — Следуй за мной.
В голове у Лаксуса эхом обречённо звучит: «ну, блядство…»
Сверху на ровный асфальт падает белый свет уличного фонаря, на множество которых Дреяр-младший старается не смотреть, пытаясь не выжечь чувствительные глаза воздействием фотонов. Он всё так же едва ли не шоркает ногами об асфальт, чувствуя себя ещё хуже от усталости — довелось работать под надзором Клайва и удерживать в себе желание глядеть на него как на дерьмо. Остановившись в зоне освещения фонаря возле жёлтой разметки на графитном асфальтобетоне, он нащупал в кармане брюк всё тот же стикер, где ручкой выцарапано и название бара, увидев содержание, он, поблёскивая глазами, бормочет:
— «Sol Aurum» значит…
Глаза слепит люминесцент, в грязных, бензиновых разводах-лужах расплывчатой рябью отражаются названия вывесок, а сбоку слышится: в переулке, гремят, мельтешащие по трубам, уличные крысы. Высокий блондин едва щурится, глядя на светло-жёлтые буквы, вещающие: «Sol Aurum» и показывает этому миру свой оскал. Такой же животный, как о нём и говорят.
Вокруг бара снуют люди туда-сюда, как ветер расшатывая дверь. Большинство выходит на улицу покурить, кто-то за компанию. Рядом есть и другие заведения, поэтому даже пробыв в этом районе всего-ничего, его оживлённость сразу и бесцеремонно бросится в глаза. Дреяр до этого шатался по другому району и, однако, очень милосердно решил не тревожить личного водителя, поэтому выкрикивая по дороге матерные слова, мешающие жителям города спокойно спать, допивает бутылку пива, приобретённого в баре, название которого он не то чтобы забыл, но выговорить точно не сможет; пропито глядит на весёлых людей, слышит их смех, не напрягая слух и, представляя себя Майклом Джорданом, забивающим данк в баскетбольное кольцо, отправляет полупустую бутылку в урну у входа, прежде чем войти. Музыка доходит до его ушей ещё тогда, когда дверь еле приоткрывается и он, встречаясь взглядом с массивным охранником, проходит дальше к барной стойке, пестрящей разноцветными банками-склянками и, наверняка дорогущей, подсветкой. Место выглядит не самым дешёвым, уж в этом Лаксус точно разбирается. Над стеллажом с алкоголем вновь висит вывеска с тривиальным названием, значение которого не трудно угадать, ведь его особо-то и нет. На отдельных столах действительно танцуют молодые парни, под какую-то новомодную молодёжную музыку, половина из которой, скорее всего, была написана под веществами, правда, вот что интересно: кажется, один из танцовщиков вызывает большее внимание, чем остальные. Даже девушки — не редкость для гей-баров, визжат при особенно сильных изгибах, прямо-таки мальчишеского тела и протягивают руки ради возможности за всё, что только можно потрогать. Лаксус замечает, что на одном из стульев бара уже кто-то почиет, опершись головой на руки и легко похрапывает, однако, похоже, что никто мешать ему не собирается.
— Слушай, бармен, давай мне чего-нибудь покрепче на твой вкус, — и молодой мужчина, в современной для баров униформе уличного стиля, наливает ему рюмку абсента, о чём блондин, скорее всего, пожалеет на утро. Завтра он может и опоздает, но на работу встанет, предчувствуя нотации от деда: «сегодня же только четверг» и промолчит, а про себя подумает: «сегодня уже четверг». Оно и верно — не пьёт он только по понедельникам.
Расплатившись за алкоголь, Лаксус перемещается на один из диванов, поближе к одному из танцующих парней, но смотрит исключительно на того, возле которого люди не только сидят, но и стоят, активно фотографируя и снимая видео на мобильники. Не мудрено: мальчишка на фоне остальных сильно выделяется куда более женственным телом и внешностью, в довершение ещё и одетый в короткий топ, оголяющий худой живот без явных намёков на мышцы. И то, как красиво переливаются его длинные волосы на приглушённом свету в одиночном танце, замечает буквально каждый. Прогиб в спине, округлость зада, худые руки и родинка под глазом — Дреяр успевает рассмотреть всё, покуда алкоголь не ударяет в голову. Он продолжает смотреть, но перед глазами встаёт алкогольная дымка, верно, надоедливая полупрозрачная тюль на окне, поэтому из всего прочего смог только заметить, насколько яркие у парня волосы.
Руки посетителей тянутся к нему, и блондин в самом деле задумывается о том, какого это: быть подобным животному в зоопарке. Не достаёт только восторженных «дикой» природой детей. Лаксус хмыкает, находя это смешным. Но, на самом деле, понимает, что его разрывает изнутри от желания спросить это лично у самого танцовщика, к чему все эти гадания? Однако, когда вокруг человека столько людей, похожих на пчел, спешно пытающихся занять соту в улье, это, кажется, не предстаёт возможным. И он слегка разочарован: он должен был прийти сюда чтобы выпить и расслабиться, разглядывая мужские задницы, а в итоге разглядывает бледное лицо худого азиата, от которого в животе, наверное, уже всё вверх дном. Или это от абсента? Он не знает, и он разочарован своей глупостью, потому что то, что он точно знает, так это то, что этот парень — визитная карточка заведения, просто маркетинговый ход и он один из тех, кто клюнул на рекламу как тупоголовая рыба, следующая инстинктам, и он тот, кто вернётся сюда ещё и не раз, подобно всем остальным. Ему плевать насколько здесь приятная атмосфера, музыка, цены на алкоголь — на всё то, что обычно пишут в отзывах, ему плевать. Он здесь, чтобы насладиться плавными движениями худого парня, что выпячивает жопу сексуальнее любой девушки, как и все прочие, но признаётся: иногда быть стадом даже несколько приятно.
На следующий день, в четверг, после рабочего дня, Дреяр пришёл снова, но не увидел того, кто вызывал, подавляющий всё остальное интерес, поэтому решился спросить, вдруг сегодня вовсе не его смена и ловить здесь нечего, тогда можно было бы, хоть и с разрастающейся в груди подавленностью, но сходить нажраться, как говориться: «в слюни».
— Тут вчера был парень, танцовщик в короткой майке, где он? — бармен протирал, казалось бы, и так чистый стакан, разговаривая с кем-то, кого Лаксус бесцеремонно перебил, но тот подлетел к нему сразу же с ответным вопросом.
— Янь Лин? Он скоро будет, задержался просто, не переживайте, у нас тут ни один вечер без него не обходится, такой ажиотаж! — бармен улыбается, принимая такие вопросы, видимо, уже не в первый раз, а блондин еле сдерживается чтобы не состроить угрюмую и недовольную гримасу, так и кричащую: «я хочу смотреть на него один». К сожалению, смотреть он будет не один, да и придётся вновь наблюдать за тем, как нахально и небрежно парня хватают за штаны. Всё же, плюсы были — он хотя бы узнал имя. «Смазливый Янь Лин» — Лаксус записывает его имя в телефоне, пока только заметках, в надежде, что рано или поздно эта пиксельная надпись будет покоиться рядом с каким-нибудь мобильным номером. На этот раз напиваться в планах Дреяра не было, он заказывает лёгкий коктейль, чтобы ему вновь не мешало ничего разглядывать складки одежды и легко видимый пот на, миниатюрном для мужчины, теле Янь Лина. Имя у него, по мнению блондина, ужасно обычное, наперекор внешности, хотя, может, этот вывод заключается скорее в том, что он до сих пор не привык к азиатским именам, чем в штампованности имени и фамилии, но как убедиться в этом он понятия не имеет.
В ожидании Дреяр успевает выпить напиток и даже сгрызть дольку лайма, некогда прикреплённую к верху вытянутого стакана. И, в конце концов, с очередной сменой музыки в баре выходит он, а вокруг сразу собирается толпа. Лаксус улыбается и подпирает рукой, стоящей на барной стойке, себе щеку, ожидая начала представления. Почему-то, в исполнении других танцовщиков всё воспринимается безумно обычно, тривиально и, вероятно, быстро наскучивает, а глядя на длинноволосого всё действительно становится почти что сказочным представлением. Его танец вновь снимают на телефоны, топ, сменившийся на новый, более свободный, перекатывается и струится складками под движениями, и блондин борется с желанием самому достать телефон, чтобы заснять всё, до мельчайших деталей. «Блять, да как можно смотреть на него ночью, а днём всё время думать о возвращении сюда» — похоже, действительно, было бы проще запечатлеть его и в каждую свободную минуту пересматривать и пересматривать, а затем снова и так пока не надоест. А надоест ли? — это уже другой вопрос. Лаксус вздыхает, не зная куда себя деть и заказывает ещё один лёгкий коктейль. Кажется, у него пересохло в горле и это ощущение обезвоживания никак не проходит, питаясь каждым новым, исследующим парня взглядом.
Это был понедельник, тогда, когда он оказался там снова. Место становилось уже привычным отдыхом, слегка надоедало, но дело было не в баре, поэтому его посещения, несмотря, на лёгкий переход в привычку, оставались прекрасным видом отпустить стресс, расслабить разум, по мнению самого Лаксуса, конечно же. В этот раз Янь Лин вновь опаздывал, а Лаксус, раздражённо цыкнув языком, решил переместиться из бара на один из диванов возле свободного танцевального стола, парочка столов рядом с ним так же по-прежнему были пусты и оставалось только догадываться, почему у танцовщиков в этом баре нет никакого графика работы. Блондин недовольно откинулся на спинку дивана и сложил руки на груди, выдыхая из лёгких весь воздух. От безделия его взгляд устремился в потолок с россыпью бегающих туда-сюда мелких световых лучей. Изведываемый движущимися серыми глазами потолок казался куда интереснее даже когда периферийным зрением он заметил, как один из танцовщиков встал на танцевальный стол перед ним. Он постарался не обращать никакого внимания на это, вообще даже и не собираясь смотреть ни на кого другого, кроме своего фаворита, поэтому продолжал скучать в терпеливом ожидании и разглядывании светомузыки, пока не начал замечать, что на диван, можно сказать, застолбленный им, обильно подсаживаются люди и со временем на нём становится совсем тесно. Лаксус догадался о том, кто перед ним ещё до того, как увидел. Длинные ресницы, оголённые ключицы, как спицы для вязания и вновь новый наряд, с неизменно свободными джинсами, что, однако, хорошо подчёркивают всё то главное, что интересовало любого посетителя. Давно у него не перехватывало дух от одного лишь вида парня. Стало жарковато, песня сменилась, видимо, на какую-то очень популярную, поэтому девушки в баре завизжали, сразу её узнав. Мужчина никогда не следил за азиатской музыкой раньше, и по сей день в ней не разбирается. Немногое, что удалось понять: песня была, всё же, неплохая и, видимо, какой-то корейской женской поп группы, потому что движения парня в хореографии стали очень подчёркивать его фигуру. Лин будто специально начал танцевать лицом к Дреяру, что можно было понять по взглядам, устремлённым на блондина, когда в танце были элементы, где необходимо нагибаться. Гляделки между ними приносят Лаксусу особое удовольствие и по редким лёгким улыбкам парня напротив, он может предположить, что это взаимно. Он не особо понимает почему именно он оказался в центре внимания танцовщика: «из-за национальности или цвета волос, может, потому что тело накаченное? Хочу спросить» — мысли одна за одной принялись крутиться в голове как юла. И наслаждаясь каждым новым танцем длинноволосого парня, ему приходится строить планы о том, как бы словить парнишку, верно, вертлявую муху в руку, да так, чтобы люди вокруг не мешались. «Или, может, спросить у бармена как мне с ним пересечься?». Второй вариант кажется более осуществимым, но менее действенным. Почему-то мужчина совершенно убеждён, что просто так своих танцовщиков бар в цепкие лапы фанатиков не отдаёт, приставляя к ним огромного бугая-охранника, но попытка не пытка, а спрос не беда. Попробовать точно стоит.
Бар приготовился к закрытию: танцовщики ушли в раздевалку, бармен принялся будить пропитых бродяг, в очередной раз уснувших на барной стойке с элитной подсветкой, протирать стойку и, пожалуй, даже не заметил блондина перед собой, изрядно перепугавшись.
— Этот… — парень в серой футболке вздрагивает от неожиданности, а Лаксус замолкает, чувствуя небольшую вину за это, — Янь Лин, верно? Он… — от волнения из головы вылетают все мысли, витая где-то скорее в воздухе, чем на языке мужчины, — В общем, как с ним увидеться вне бара знаешь? — парень напротив хлопает глазами, а сережка в его ухе забавно болтается, напоминая маятник, от движений руки, протирающей стакан.
— Ну, можешь подождать его у заднего выхода, танцовщики обычно там выходят, — говорит он таким растерянным голосом, будто у него не часто о таком интересуются и Лаксус предполагает, что бармен либо работает с недавних пор, либо видок у Дреяра такой, что люди от него шугаются. И выходя из главного входа, чтобы обойти здание, он искренне надеется, что вторая причина поведения бармена ошибочна, ну или, хотя бы, Янь Лин не из пугливых. Сзади бара всё довольно обычно: темные кирпичные стены, холодный асфальт, мусорный бак и пара рыжих снующих кошек. Блондин принимается ждать и, на самом деле, понятия не имеет сможет ли он вообще узнать именно своего танцовщика, а не какого-то другого. Хоть они и значительно отличаются телосложениями, в любом случае, после переодеваний все будут в другой одежде, которую он ещё не видел, и в темноте распознать будет трудно. Единственное значительное отличие именно его танцовщика — яркие волосы и парень искренне надеется, что их удастся разглядеть в графитовом свечении ночи. Пожалуй, даже одинокий высокий фонарь, освещающий мусорный бак, никак не спасает ситуацию, что не могло не огорчать. «Если я проебусь, то убью себя» — к переживаниям о том, опознает ли он Янь Лина, добавилась и злость от того, что он совершенно не знает, как начать разговор. В голове заметались из стороны в сторону отметаемые Дреяром версии разговора, где он несёт какой-то бессвязный бред, точно фанатка, встретившая Джими Хендрикса. Он едва не начал вслух репетировать версии интонации слова «привет», чтобы уж наверняка, но задумавшись только спустя пол минуты замечает, что перед ним стоит парень ниже его почти на две головы.
— Ты же со мной хотел поговорить? — он делает акцент на словах «со мной» будто бы Лаксус мог ждать кого-то другого, что показалось блондину полной глупостью, которую он бы в миг оспорил, только если бы не растерялся как полный кретин.
— Я думал, ты… — Дреяр пытается подобрать слова, но, кажется даже если он сильно постарается, его всё равно будет ожидать фиаско, — Ну, попытаешься улизнуть как можно быстрее от назойливого фаната, — парень напротив смеётся и для блондина это определённо успех, есть ощущение, что он добился лучшей реакции, чем ожидал, ну или, быть может, он просто показался танцовщику дураком, которого пришибли кирпичом и от этого он так бредит.
— Мне просто не показалось, что ты назойливый фанат, вообще, ты отличаешься от других, — блондин ужасно жалеет о том, что не видит лица собеседника и пытается как можно скорее найти предлог, сдвинуться куда-нибудь, где есть минимальное освещение, хотя бы неоновая вывеска, хотя бы чертово отражение фонаря в окне, хоть что-нибудь. «Я должен увидеть его, он же правда передо мной?» — не верится и это даже не слишком-то удивительно. То, что он услышал, заставляет его мельтешить, а сердце так сильно гореть, будто это всё происходит с ним впервые, хотя он чётко знает, что до этого слышал такие же слова нескончаемое множество раз, но никогда это не вызывало таких же эмоций. Ему говорили, что он особенный: официант в элитном ресторане, парень с татуировкой на лице, серфингист ростом под два метра, стритрейсер и капитан белой яхты, под названием «Seas the Day», но, чтобы так дрожать — ни разу. Он шумно сглатывает и в растерянности молчит, как заледеневшая в северных водах рыба: вроде рот открыт, но звука нет, — Проводишь меня, да? — и вновь такой глупый вопрос, что Лаксусу хочется на стену лезть. Ему настолько не удаётся составить конструктивный диалог, что невысокому худому парню приходится брать инициативу на себя. С желанием ударить себя по лицу, Дреяр, всё же, отвечает глухое «да» и обтирает взмокшие руки о штанины. «Господи, я как ебучая малолетка, в рот меня ебать» — мигает надпись в голове, наконец, давая парню собраться с мыслями.
— Что ты имеешь в виду под «отличаешься от других»? — всё-таки, узнать причину, по которой танцовщик относится к нему по-особенному было безумно интересно ещё с первой их встречи. Тот прочистил горло и поправил рукой лямку на плече от большой спортивной сумки. Лаксус, увидев, что сумка достаточно увесистая и сильно напрягает парню плечо, вызвался понести её сам. Танцовщик, неосознанно похлопав несколько раз длинными ресницами, удивился, но против ничего не сказал, послушно передав ношу.
— Так, о чём это мы? А, да, почему отличаешься от других… — должно быть, раз он растерял все мысли из головы, то был удивлён сильнее, чем показал это блондину, — Просто, ты хоть и приходишь каждый день, смотришь на меня, но никогда не стараешься оказаться поближе к моей сцене, оставаясь где-то поодаль… сегодня я увидел, что рядом с тобой было не занято и встал там, потому что мне показалось, что тебе хотелось этого, извини если ошибаюсь, — длинноволосый неуверенно заканчивает и его голос звучит так мягко, что Лаксус может сравнить его с мёдом, который он вообще-то ненавидит, но сейчас, внезапно для самого себя, полюбил. И он глуповато улыбается, радуясь, что в темноте танцовщик этого не видит, только если у него не кошачье зрение, но, наверное, тогда бы он был слишком полу-реальным. Так же поправляет лямку сумки, скорее машинально, чем от тяжести.
— Да я просто… как-то не люблю толпиться и думал, что, наверное, тебе самому это может быть неприятно, когда столько людей в упор смотрит, — парень похихикивает и очень твёрдо говорит «да», будто впервые за всю жизнь встретил того, кто понимает о чём он думает, — А ты Янь Лин, да? Просто бармен так сказал, но не знаю, стоит узнать лично, — его плечи поднимаются, как бы подтверждая, что он и вправду «не знает».
— Да, но ты же иностранец… так что тебе не обязательно так меня называть, это всего лишь псевдоним для жизни в Китае, моё настоящее имя звучит куда менее мелодично, — он неловко посмеивается, верно, пытается избежать произношения настоящего имени, но спустя небольшой промежуток времени решается, — Можешь называть меня Фрид, а ты, кажется, мне своего имени не говорил, — и Лаксус готов ударить себя по лбу за это: как он мог не представиться?
— Моё имя Лаксус Дреяр, возможно, что ты мог его слышать или видеть где-то, но если нет, так даже лучше, а твоё имя… — бороться с желанием отвесить хотя бы один комплимент парню никак не удавалось, а тут Дреяр ещё и услышал, что, наверное, его сильно тревожит и из-за чего комплексует, так что, Лаксусу показалось, что это его звёздный час, — Очень красивое и необычное, но вообще, мне слегка интересно как произошла вся эта ситуация с именами, — парень утвердительно мычит, вроде как, подтверждая «ну разумеется».
— Дело в том, что мои родители долгое время жили в Германии и я родился тоже там. Они были так вдохновлены страной, что решили назвать меня таким иностранным именем, но позже, когда я уже пошёл в школу, мы были вынуждены вернуться в Китай и теперь, наверное, скорее ради удобства я использую китайское имя, но, например, если ты встретишь моих родителей, то никогда не услышишь, чтобы они меня так называли. Им нравится говорить моё настоящее имя, вспоминая жизнь заграницей, — услышав слова «если ты встретишь моих родителей» Лаксус невольно замечтался о том, что парень рано или поздно познакомит его с семьёй и тогда смешок вслух чуть не вырвался из его рта.
— Получается, ты Янь Фрид по документам? — Фрид в ответ на его слова заливается смехом, совсем не ожидав, что парню придёт такое в голову, хотя, на самом деле, звучит логично.
— Нет! Мои родители не настолько сумасшедшие, поэтому и фамилия у меня тоже другая, не такая, как у них, — блондин задумчиво хмыкает, стараясь не споткнуться о рассыпанный щебень в жилом секторе, до которого они уже успели дойти и параллельно в голове всё гадает, живёт ли длинноволосый в частном секторе или им необходимо пройти ещё дальше, к высоким многоэтажкам рядом со стройплощадкой.
— И какая же фамилия? — видно, что длинноволосый вновь мнётся перед ответом, защитно отмалчивается, прежде чем, наконец, сказать как можно громче, так, будто его голос ломается, и озвучивает «Джастин». Наступает слегка затянувшееся молчание и, в самом деле, Дреяр даже не в курсе, почему молчит, витает где-то на затворках своей головы, хотя и слушает слова Фрида, сам едва может сосредоточиться, но, когда осознаёт, что это может ранить парня, старается сказать хоть что-нибудь, — Фрид Джастин получается, круто! — тот усмехается, как-то слишком грустно и сердце блондина замирает от этого в страхе.
— Звучит как сарказм, — мужчина пытается подобрать слова, чтобы не сделать ненароком ещё хуже, ему ужасно сильно хочется чтобы Фрид посмотрел на себя его глазами и понял своё великолепие, которое тянется тонкой струйкой всё того же приторно-сладкого мёда от начала и до конца и даже иностранное нескладное имя никаким образом не портит это удивительное впечатление. Это всего лишь имя, мать твою, его и поменять можно!
— Оно правда милое и, бля… знаешь, я могу называть его тысячу раз и мне всё равно будет нравиться, смотри… — «наверное, я сошёл с ума» — та мысль, которую никто не догонит, потому что просто не станет, она ему не нужна. Продолжить сходить с ума от странных шуток, банальных смешков и жара в теле, которое обрамляет прохладный вечерний ветер, заставляя кожу неприятно покалывать — это всё, что ему нужно в его поросшей, мокрым от дождя мхом, душе. С большим шумом воздух попадает в грудь, с целью начать тараторить, теряя на ходу дыхание, но развеселившийся парень останавливает его, схватив за предплечье от смеха, от чего Лаксус и сам начинает смеяться, моментально теряя весь набранный кислород.
— Мы уже пришли, — Лаксус не видит, но по голосу слышно, что Джастин улыбается очень широко и какое-то странное молчание наполняет тёмную улицу, точно губительный чёрный океан накрыл их с головой своей взбушевавшейся волнистой пеной, вынуждая затаить дыхание. Они смотрят друг на друга, но совершенно точно ни черта не видят и это, пожалуй, нисколько не мешает им насладиться этим ощущением. Для Лаксуса оно совсем не знакомо: когда твоё сердце выпрыгивает из груди, щёки и уши краснеют, как гранаты в ювелирном, и ты стоишь не в силах даже думать, просто смотришь, зная, что на тебя смотрят точно так же — он прежде этого никогда не испытывал. А его тело словно всё вибрирует от ощущения, что сейчас что-то случится. И это вправду случается: парень напротив обхватывает его массивную шею слегка костлявой рукой и, можно поспорить, что становится на носочки, чтобы прикоснуться, горячими, как горн, губами к губам Лаксуса. Они стоят так почти минуту, пока Дреяр, наконец, не выдыхает и не обжигает длинноволосого ещё пуще, ещё жарче, проникая мокрым языком внутрь рта, где они благополучно переплетаются, а губы на ветру не обжигает холодный ветер, совсем нет. Да это и не важно. Не важно, как свистит вокруг них воздух, как трепещет одежда. Они всего лишь две шарнирные куклы на пыльной полке в игрушечном магазине, всего лишь небесные тела на небе, не входящие в созвездие, не блещущие ярче остальных, всего лишь янтарь на дне прорытой скважины и камни, не прошедшие огранку. Всего лишь мелкая частица чего-то большего. Всего лишь пыль космоса.
Фрид берёт блондина за руку и ведёт в жилой многоквартирный дом, что и следовало доказать: рядом стоит стройка. В этом городе, будто повсюду стройка, догадаться было проще простого. Днём будет работать кран и подниматься в воздух бетонная пыль, но даже с таким видом из окна Лаксус готов был бы жить, если бы он жил именно с длинноволосым азиатом, с нескладным иностранным именем, которого узнать хочется больше, чем тайну Марианской впадины и Египетских пирамид. Они едут в, наконец, освещённом лифте, всё ещё целуясь и стараясь по случайности не нажать все этажные кнопки подряд и не застрять в нём к чёртовой матери. Дреяр хватает парня за худую талию, блаженно выдыхая воздух то в ухо, то в шею и отчётливо чувствует, как по спине бродит табун приятных мурашек. И он целует и целует: смазано, быстро, долго, глубоко, не в силах остановить это странное чувство, ощупывает зубами худую шею, оттягивая тонкую кожу, запах которой вправду навевает мысли о том, чтобы парня съесть. Звучит лёгкий перезвон, сверху загорается яркая галогеновая зелёная лампочка, оповещающая об их прибытии на нужный этаж и, выйдя из закрывающегося лифта, длинноволосый роется в чёрной сумке, всё ещё повисшей на плече блондина. Наконец, звенит ключами в руках, замочная скважина характерно щелкает под давлением прокрученного железа. Вуаля, дверь открыта! И здесь объявлена безвыходная гонка на скорость: сумка падает на придверной коврик с надписью: «welcome!», ботинки остаются там же, не рассчитав силу, худой парень оказывается припечатан спиной в стену, но его тут же осыпают ещё одной волной поцелуев. Квартиру наполняет сбитое громкое дыхание и как смерч, торнадо, наступающий снежный буран, оставляя позади одежду, может, даже местами порванную, треск швов, по крайней мере, слышен. Они оказываются в спальной комнате, тут же кинувшись на мягкий матрас низенькой, но двухспальной кровати, кровать проседает под их весом. Длинноволосый мычит в поцелуй, наконец-то, расстегнув ширинку джинс, которые, в самом деле, бьют все рекорды по скорости полёта на паркетный пол. Лаксус избавляется от остатков их одежды и неосознанно вдавливает парня в кровать ещё сильнее, горячим дыханием всё ещё обжигая худощавое тело: колючие ключицы, бледные соски, слегка выпирающие рёбра, бёдра как острие ножа — ему хочется исследовать всё без остатка и чтобы это никогда не кончалось. Джастин худыми пальцами цепляется за широкие плечи, слегка отросшими ногтями царапая кожу, громко вздыхает, глотая слюну от нетерпения и ощущая хриплый низкий голос прямо над ухом.
— У тебя есть дома смазка? — блондин говорит и смотрит на робеющего парня под собой, который кажется таким разгорячённым, что и мыслить-то толком не может, но кивком головы всё равно показывает в сторону подушки, на ощупь кажущейся воздушным облаком. В комнате темно точно так же, как и снаружи, к сожалению, они даже не догадались включить свет, а сейчас это казалось не так важно, чтобы прерываться. Тюбик с липкой жидкостью в руке Лаксуса отдаёт прохладой, однако быстро согревается и, перепачканные в вязкой жиже пальцы тянутся к напряженным мышцам парня, в надежде хоть немного их расслабить. От прохлады он вздрагивает, тем не менее быстро привыкает, позволяя пальцам постепенно войти. Это вызывает свои эмоции, те, которые Дреяр-младший не познал, оставаясь на месте, когда его едва не снесло порывом ветра и запахом масла от мимо проносящегося поезда с воспоминаниями о каждой ночи разделённой с каким-нибудь поджарым мужчиной. Всё так, будто впервые, и он рад. Искренне и бесповоротно рад глупой влюблённости, окрашивающей мир вокруг в такие яркие краски, какие он мог увидеть только в детстве, тогда, когда ещё не попробовал на вкус жизнь. А какой вкус у «жизни»? — алкоголь, секс и спичечная сера, но Лаксус никогда не задумывался о том, жизнь ли это вообще. И только сейчас он понимает, что вся его «жизнь» до это не бархат, но стекло, что впилось по самые кости и наконец, нашёлся тот, кто это стекло из него вынет, потому этот ларец с переплетением аорты и клапанов открыт — его сердце нараспашку, настежь именно для него, первого и неповторимого. А всё то, что было до, теперь даже и не важно. Он целует Фрида крепче, чем прежде и боится мыслей о том, что всё это продлится не долго, о том, что ему, о боже, разобьют сердце. Ему — большому и страшному с пеной у рта, не подарят валентинку в ответ на День Святого Валентина, ха-ха, ебанись! Лаксус знает, что смешно, но это то, что дало ему сделать шаг вперёд, перешагнуть эту яму, ведущую прямиком в горящий Элизиум, тот самый рай не на Земле. И он останется, надеясь, что его не столкнут в пропасть несбывшихся мечт, в мессиво из разбитых надежд.
А тот, так тихо, дрожащий как осиновый лист шепчет: «я готов», будто показывая зелёный свет, как та лампочка в лифте. Дреяр выдыхает рвано, прерывно, словно задыхаясь от этих слов, присасывается к чужой шее, оставляя яркий-яркий коралловый след и медленно входит, слушая каждый вдох и выдох парня, верно пытаясь по дыханию определить всё ли идёт так, как надо. Всего лишь половина, половина пути пройдена, и он начинает движение, опираясь руками о мягкий, но надёжный матрас. Старается, даже слишком, боится ошибиться, сделать не так и Фрид слегка резко хватает его за руку. Даже в темноте чувствуется его взгляд.
— Давай я… сам? — Лаксус сначала не понимает, что он имеет в виду, останавливается и тупо смотрит в завесу тьмы — слегка обрамлённый светом уличного фонаря за окном силуэт, — Ложись, — он не приказывает, нет, не тот тон, а, что-то нежное, что-то заботливое. Блондин хочет ругаться, сильно и громко, от того, что он снова был слишком… Размазнёй? «Размазня, да, ты, я знаю, что у него смазливое лицо, но закончи это самоунижение» — звучит внутренний голос, который его слишком бесит.
Мужчина ложится на спину, там, где лежал Джастин до этого и вдруг млеет от вида парня, который насаживается на его член полностью, прямо до конца. «До конца, видишь? До конца — вот, что ему нужно было!» — всплывает опять и блондин молится, чтобы его мысли наконец затихли, верно, юнга объявляет штиль в море. Движение, скольжение гладко вверх и вниз, хватаясь руками за крепкие мышцы бёдер, слегка приоткрыв рот. И Лаксус, шумно сглатывает, протягивая руку к бархатному свечению кожи: легкие очертания прямой мышцы, худые ноги, с покрасневшими от трения о постельное бельё, коленями и скруглённые изгибы рук. Это не может не опьянить, это не может не запомнится, это — искусство. Он приподнимается на локтях, чтобы снова поцеловать уже припухшие губы, чтобы схватиться руками, впиться, как жадный зверь, в зад, за которым наблюдал издали слишком долго, тот, который так хорошо помещается в ладонях — будто так и надо. И сжимает, ровно до момента, пока не слышит рядом с ухом лёгкий писк, дающий знать, что стоит ослабить хватку. Движение не прекратилось, только ускорилось, в совокупности и со стонами. Такими сладкими, теперь уже, поспорить можно, слаще мёда, приторнее и вкуснее. Ярко-багровый укус в выраженную ключицу, рубиново-красные следы от ногтей на мышцах спины, синеющие вишнёвые пятна на шее, напоминающие россыпь лепестков, розовые следы на бёдрах — красочная фиеста. Всё так смазалось — как краски на картине смешалось. И закрутилось, как в танце с лентами. И вот они на скалах Гибралтара, на горе Тяньцзи, в древнем городе Иордании, на хлопковом замке в Турции — везде и сразу. Где бы ни происходило удивительное, везде были они, и всё то удивительное, что было в мире, было в тёмной комнате небольшой квартирки на периферии района Хункоу. Стоны, отражаемые стенами, усилились, становясь громче, шлепки стали чаще, дыхание горячее и всё пришло к основополагающему финалу, когда длинные волосы Фрида поструились по ляжкам блондина от того, как сильно ему удалось выгнуть спину, тогда, когда жидкость залила их животы с сильным перехватыванием дыхания, тогда, когда соседи начали стучать в стену с глухими, неразборчивыми претензиями, а парни засмеялись, вдыхая спёртый воздух комнаты.
Фрид почти сразу же поднялся с кровати, направляясь в ванную с целью принять душ — простая гигиена, а Дреяр встал у окна, наблюдая за крошечными жемчужинами-огнями города вдали. Машины уезжают и приезжают, переезжают с места на место, как скачущие буквы в документах с похмелья. А сможет ли он остаться? В горле совсем внезапно появляется ком, и он спешит включить свет, чтобы осмотреть квартиру, отгоняя эти мысли. Ему нравится цвет стен, как цвет грозовых облаков — просто и со вкусом. На белом ворсовом коврике, напротив телевизора, разбросаны глянцевые журналы моды. «Ему нравится наряжаться» — вызывает улыбку. Он листает страницы, разглядывая тренды, показы и описания одежды.
— Так и будешь голый по моей квартире ходить? — блондин испуганно кладёт журнал обратно на пол, ком в горле усиливается, и он смотрит на Фрида в махровом белом халате, уперевшегося плечом в дверную рамку. «Ну вот и всё, ждите меня разбитые надежды, жди меня, Эстонское вино!»
— Мне уйти? — так неуверенно, так запуганно. А Фрид непонимающе выравнивается и неловко смеётся, думая, что это неудачная шутка или вроде того.
— Что? Нет… пойдём полежим, — он не ждёт, просто уходит обратно в спальню, уповая на то, что Лаксус найдёт дорогу к кровати сам. А тот, растерянно бредёт вслед, всё ещё не верящим взглядом скользя по тощей спине. Чувствует какими тяжелыми стали его веки, чувствует, что силы иссякли, иссохли как озеро в цветочном саду. И стоит только прилечь, как он слышит голос Фрида, слышит, но тот теряется где-то в темноте, он где-то далеко, всего лишь эхо, не более. Ему так спокойно и легко, что нет никакого желания бороться со сном.
— Лаксус, у тебя тут телефон всё утро звонит… десять пропущенных звонков от «старого ебаната», — разумеется, утро добрым быть не может, когда ты работаешь с предусмотрительным сукиным сыном — Гилдартсом Клайвом, который не терпит опозданий. До работы остаётся двадцать пять минут, в это время обычно уже все сотрудники должны быть на месте и большая редкость, когда это действительно случается. «Дорога займёт около тридцати минут, в лучшем случае, на сборы понадобится минут пятнадцать… сука, всё равно не успеваю» — в голове засветились мигалки, Дреяру бы стоило поторопиться, чтобы не остаться на работе до ночи. Вообще-то, он планирует зайти после к Фриду, не очень-то хочется довольствоваться одними телефонными разговорами. Длинноволосый, держа в руке телефон, удивлённо смотрит на парня своими впечатляюще-тёмными раскосыми глазами.
— Это мой начальник, — привносит ясности в ситуацию, ну, хотя бы немного, — Запиши свой номер в мой мобильник, пожалуйста, — Лаксус подпрыгивает с кровати, в спешке собирая по комнате разбросанную одежду, параллельно интересуясь, может ли он воспользоваться ванной комнатой и то, каким полотенцем ему стоит вытереться. Джастин кивает.
— Возьми моё, там на крючке висит тёмно-синее, оно, кажется, уже высохло, — спокойно, без суетливости он водит тонкими пальцами по сенсорному экрану, не обращая внимания на, не прекращающий позвякивание, рингтон и оповещение о звонке сверху.
Лаксус смотрит на себя, в запотевшем от горячего душа, зеркале, взъерошивает рукой мокрые волосы, так, чтобы они хоть немного смотрели вверх. Небрежно, но свежо — самое то, чтобы выбесить Клайва ещё разок. Вперёд и с песней! Ткань классически-чёрных брюк прилипает к влажной коже, но блондину приходится проигнорировать этот неприятный факт — у него остаётся двадцать пять минут на путь до работы. Фрид сонно потягивается, вытягивая вверх руки и выравнивая прямую, как струна, спину, протягивает телефон, со словами: «там уже пятнадцать пропущенных, думаю, тебе стоит перезвонить». При дневном свете он ещё красивее. Блондин медлит пару секунд, засматриваясь на родинку под глазом парня.
— Я постараюсь сегодня прийти в бар снова, ты же не против? — парень улыбается и смешно кивает из стороны в сторону, будто разбрызгивает по стенам воду, прилипшую к длинным волосам. На самом деле, побороть желание бросить работу и остаться на целый день с Джастином, оказалось слишком трудно. Но, кажется, у Дреяра, с горем пополам, всё-таки получилось. Дверь перед длинноволосым громко захлопнулась, а лифт довольно быстро оказался на его этаже.
Бетонные стены парковки кажутся ужасно холодными даже в жару. Лаксус прижимается к бетону спиной, который, наперекор догадкам, оказывается довольно обычным по уровню температуры, он берёт в руки сенсорный телефон и большим пальцем проводит по нему снизу вверх, в попытках найти среди сотни, когда-то записанных и забытых им, номеров и спустя всего пятьдесят находится нужный. Долгие размышление о том, как бы начать, догоняют его слишком быстро. Он нетерпеливо стучит по экрану телефона пальцем, пытаясь придумать, что написать. В голове всплывает образ милого, гладкого, почти детского лица и все мысли снова проходят сквозь него, будто их и вовсе нет и не было никогда. В этом парне таится слишком большая нежность и слишком большая любовь и Лаксус знает — его нельзя обидеть, его нельзя потерять, поэтому он слишком шумно сглатывает, вздыхает и мается: «чтобы такого написать…». По сути, лучшим вариантом оказывается написать правду: «привет, я хотел приехать в бар вечером, как тебе и пообещал, но из-за опоздания утром, меня оставили на работе ещё на час». Ожидая, что ответ будет только тогда, когда Фрид закончит свою смену, Лаксус заблокировал телефон и хотел было уже лениво побрести обратно на свой этаж. Странным сюрпризом для него оказался Гилдартс с бумажным стаканчиком для кофе в одной руке и сигаретой в другой. Их взгляды встретились. «Блять, неловко». Блондин переминается с одной ноги на другую, будто в поиске оправдания, только вот за что? Впрочем, и вправду, за что? «Пошёл нахуй, старик, из-за тебя я сегодня буду надрачивать твои бумажки в факсе, а не член красивого парня, пидор старый» — то, что крутится на языке, но сказать нельзя. В руке булькает телефон, оповещая о новом сообщении, ответ от Фрида: «я ещё не вышел на смену, но как закончишь, приезжай к моему дому, хочу увидеться :)» Дреяр-младший улыбается, глядя на экран, а потом снова смотрит на лицо референта. «Блять» — чётко и ясно, впрочем, снова только в мыслях. Недовольно вздыхая, он разворачивается и покидая парковку, пинает носом лакированной туфли мелкий камешек, скорее всего, отлетевший от колёс припаркованной машины. Гилдартс непонимающе хмурится и делает ещё одну смолистую затяжку сигареты.
Личный водитель Лаксуса, должно быть, уже спал за рулём, в ожидании пока Дреяр выйдет с офиса, это было видно по его помятому, в совокупности с лёгкой небритостью, ужасному лицу. Вообще-то блондина это едва ли волнует, он печатает в телефоне мигающую надпись: «уже выехал ;)» и нетерпеливо глядит на проносящиеся мимо минималистичные дома, мелькающие в окне. Чуть погодя он осознаёт, что не ел целый день ничего кроме покупных сэндвичей и с осознанием этого очень скоро живот начинает издавать почти-что адские звуки. В сопровождении этой ужасающей какофонии, он слегка помедлил, но всё же написал: «слушай, как насчёт доставки на дом? Я ни черта не ел…». По тому, как Фрид быстро ответил, можно было догадаться, что его смена уже закончилась: «да, давай, я тоже немного голоден». Лаксус выбрал в интернете ближайшую доставку, довольно долго выбирая что-то на свой вкус, но так, чтобы это могло понравиться и танцовщику, а затем указал адрес парня, победно нажав зелёную кнопку «оплатить». Перебарывая голодное жжение в животе, он выдохнул, развалившись на заднем сидении авто. Чёрная машина, почти бесшумно и пуская из выхлопной трубы тлетворный дым, подъехала к нужному дому. Блондин быстро оказался у нужной двери и точно так же быстро ему её открывают. Происходит легкий обмен улыбками, а всё, потому что Лаксус не может сдержать эмоции каждый раз, как только видит Джастина, а тот, просто-напросто настоящее солнце среди сгущающихся туч.
— Как дела на работе? — улыбается глазами, улыбается так, что Дреяр может растаять как мороженое в жаркий знойный день. И он действительно тает, хочет прикоснуться губами к этому чистому лицу, почти не моргает, боясь, верно, проморгать что-то очень важное.
— Ну, вроде ничего особенного, начальство недовольно, я тоже не особо рад, так и живём, — Лаксус смеётся, пытаясь вызвать у длинноволосого такую же позитивную реакцию и ему удаётся. Он рад видеть его смеющимся и эту белёсую улыбку, направленную именно на него. Сердце так и трепещет: «улыбнись, улыбнись ещё раз» — А у тебя что сегодня? — Фрид задумчиво поднимает глаза вверх и наклоняет голову в сторону, размышляя над ответом.
— Тоже, наверное, всё по обычному, но было грустно, что ты не смог прийти, — блондин вздыхает, мысленно убеждая себя в том, что опозданий на работе теперь в его жизни не будет и позволяет себе лёгкий поцелуй, как будто бы совсем не к месту, но им обоим нравится. Легко и нежно, так, как нужно, — Знаешь, кстати, у меня завтра впервые за долгое время будет выходной, поэтому если что, я буду дома, — взгляд глаза в глаза, Лаксус задумался, а Джастин просто не может отвести глаз, разглядывая выраженные скулы, широкий подбородок и серые глаза — для Фрида он выглядит необычно, хотя он и жил когда-то в Европе, уже порядком отвык от европейской внешности и, на самом деле, секрет заключается в том, что Лаксус Дреяр не просто европеец, а очень красивый европеец. Теперь целует Фрид, касаясь, буквально, бархатными губами слегка грубоватых, и моментально выдёргивает блондина из мыслей, а он, наконец, решается их озвучить.
— Я тут подумал, раз ты завтра вечером свободен, то… я освобожусь пораньше и можем сходить куда-нибудь в ресторан, м? — вопросительный взгляд, а парень в ответ снова улыбается, интенсивно кивая в знак согласия.
Доставка приезжает относительно быстро. Суши оказываются на стеклянном, с серыми ножками, кухонном столе.
— Суши?! — такого удивлённого выражения лица у парня Лаксус ещё не видел: узкие азиатские глаза округлились, показывая полностью чёрную как смоль радужку. «Твою мать, надо было, всё-таки, спросить, что он любит» — Я люблю Японскую кухню! — он пару раз счастливо хлопает в ладоши и берёт в руки палочки, как будто, ему совсем не терпится поесть. Ресницы блондина удивлённо хлопают, и он даже не знает, что думать об этом. Ну, выходит, он, всё-таки, угадал то, что может понравиться парню, хотя этот поступок был всё равно очень опрометчив: не каждый китайский житель любит поесть японской еды, так что, такое везение оказалось удивительным.
— Вообще, я тут поймал себя на мысли, что мы о друг друге многое не знаем, к примеру, то, сколько нам лет вообще, — вообще-то, этот вопрос сильно волнует Дреяра: парень выглядит молодо, так же, как и многие азиаты, но вряд ли он мог бы работать танцовщиком в гей-баре, будучи несовершеннолетним, поэтому даже пробовать угадывать не стоит, лучше спросить напрямую.
— Двадцать три, — длинноволосый, пережёвывая рис от суши во рту, причмокивает, прежде чем продолжить говорить, — А тебе? — двадцать три, на самом деле, по европейскому возрасту означает двадцать два. Так уж получилось, что по какой-то совсем давнишней традиции азиаты предпочитают считать возраст с прибавкой в один год — Лаксус рад, что уже в курсе этих особенностей китайской культуры.
— Я думал ты ещё младше, хотя, кажется, многие азиаты даже в тридцать лет выглядят на девятнадцать, — Фрид смеётся с закрытым ртом, вновь наполненным едой, — Мне двадцать пять, ненамного старше, — парень напротив утвердительно кивает.
— М-м, да… кстати, ты уже кое-что знаешь о моих родителях, ну, по крайней мере, то, что они очень креативны в выборе имён, но, насчёт твоей семьи… — он хотел бы сказать что-то ещё, однако Лаксус только-только взявший в деревянные аккуратные палочки рис с рыбой, неосознанно перебил парня.
— Это тяжелая тема, — по лицу Фрида стало видно, что он, хоть и слегка расстроен таким ответом, всё же, быстро свыкается. В конце концов, пока они не настолько близки чтобы обязывать друг друга чем-то и безукоризненно доверять, хотя Джастин ощущает себя перед блондином открытой книгой, которую пролистывают по две страницы сразу. Как вообще они оказались так близки за столь короткий срок? — Но… наверное, стоит об этом поговорить, — длинноволосый удивлённо округляет глаза, замахав головой туда-сюда в безусловном согласии, — В общем… моя мать погибла при родах, поэтому до пятнадцати лет я жил с отцом и воспитывался в основном только им и дедом, затем отец погиб в аварии, он был пьян, скрывать не буду, — танцовщик глядит на мужчину с искренним сочувствием, но не хочет сбивать с откровения поэтому молчит, — Сейчас у меня из родственников остался только дед и он… возлагает на меня большие надежды, кажется, он хочет чтобы я стал главой в его компании, сейчас я там просто рядовой работник, если можно так сказать, — вполне себе ожидаемо, слова даются ему с большим трудом, однако говорит он удивительно спокойным тоном. Фрид всё ещё молчит, поникши глядя на стеклянный стол, в котором слегка отражается интерьер кухни, — Я знаю, что ты, наверное, так же захочешь узнать о том, как я оказался в Китае и сколько я вообще здесь живу, в общем-то… история не такая уж интересная: мой дед основал компанию ещё в Америке и китайские инвесторы, заинтересовавшись ей, предложили довольно большие контракты. Уже тогда отец погиб… это стало большим бременем для нас, но дед не оставлял попыток раскрутить компанию, к тому же, нам обоим стоило сменить обстановку, поэтому мы и переехали в Шанхай, где мне пришлось изучать язык с нуля, — его глаза бегают по миниатюрной кухне, затем по открытому настежь окну, откуда доносятся разного рода щелчки-свистки — серенады ночных насекомых, где-то мяукает голодная кошка, вдали смеются молодые люди. Он поворачивает голову к Фриду слишком резко и говорит слишком громко, слишком непринуждённо, — Кстати, как тебе мой китайский?
Длинноволосый удивлённо пялится на парня, открывая рот и поражённо издавая какой-то неосознанный звук, вроде «а?». Удивительно как блондин переходит от тяжелой темы к чему-то такому повседневному. Фрид, растерянно оглядывая оставшийся контейнер с суши, медлит перед ответом, — Ну, когда я услышал твою речь впервые, то был удивлён, что ты так хорошо говоришь на китайском, могу сказать, что ты звучишь почти как носитель, даже акцента нет, — парень напротив издаёт радостное «yes», поднимая руку в победном жесте. Это вызывает смех.
Всё оставшееся время оказалось посвящено различным важным и неважным темам, вертихвостым танцам Фрида, за попыткой налить чай, и забавным, совершенно наивным шуткам, таким, какие, на самом деле, Лаксусу не присущи. Всё же, Дреяр решительно отправился домой этой ночью, хоть танцовщик и был слегка расстроен тем, что будет спать в одиночестве. «Не могу опоздать сегодня, не забывай, что завтра у нас *настоящее* свидание» — на всякий случай Дреяр напомнил, перед тем как покинуть квартиру. Следующим вечером он и вправду освободился гораздо раньше, предварительно заказав стол в безумно дорогом и популярном ресторане. На самом деле, ему понравилось видеть восхищение и удивление на чистом лице Джастина, когда того привезли на такси бизнес класса к роскошному входу ресторана, напоминающий, чуть ли не ковровую дорожку. Понадобилось некоторое время чтобы Фрид привык к обстановке, хоть он и работал в далеко не дешёвом баре, всё же, тот выглядел гораздо проще, чем то, что буквально сверкало на глазах без помощи неона — чёртова позолота. Лаксус вырос в семье, которая ни в чём себе не отказывает, но с пониманием отнёсся к реакции танцовщика. Лёгкие поглаживания по спине и рукам, кажется, слегка придавали сил длинноволосому. А ему придавало сил то, что он видел перед собой: выраженные ключицы под свободной песочной рубашкой гавайского стиля, яркие коралловые губы, аккуратный азиатский нос и бегающие по меню внимательные глаза-чёрные бриллианты. «Да, ему надо дарить бриллианты» — оказывается в голове Дреяра. Танцовщик оказался для него чем-то вроде дорогой машины — Феррари, Форд Мустанг с откидной крышей, то, на что хочется тратиться, то, чем гордишься в обществе. На Фрида оборачиваются богатые женщины, с большими драгоценными камнями в ушах, поправляют галстуки пузатые мужчины, закашлявшись, делают вид будто не смотрят. Он — центр внимания всегда и везде — у него есть вкус, красота и обаятельная улыбка. Лаксус задаётся вопросом: «что я делаю рядом с ним?». Он мог бы позволить себе ездить на Феррари, но быть рядом с Фридом? Он ощущал, что для этого ему нужно постараться, для этого ему стоит работать. Джастин советуется с ним насчёт того, что лучше заказать, сомневаясь в том, сколько из этого ему удастся оплатить.
— Я за всё плачу, заказывай то, что любишь или то, что хочешь попробовать, не понравится — закажем другое, — Танцовщик глядит на него слегка ошарашенно, приоткрывает в удивлении аккуратный рот, наверняка, в мыслях сомневаясь позволит ли ему воспитание так транжирить чужие деньги. Впрочем, всё же, Лаксус посоветовал Джастину взять кое-что из меню — малиновый торт с белым кремом на десерт. Ему нравится малина и нравится Фрид и по его мнению это удивительно хорошее сочетание и фантастическое зрелище — лёгкий след маскарпоне на губах и слегка рассыпавшаяся малина с грильяжем по тарелке. Дреяр облизывает губы, но сам знает наверняка, что облизывать хочет чужие. И он оплатит счёт, посадит парня в личный чёрный автомобиль, а затем они проведут ночь в уже его, куда более просторной, квартире, в районе Хуанпу, где повсюду горят ослепительные билборды, где спать мешает городской шум дорог, ревут моторы мотоциклов и в каждом окне горит свет. А затем блондин обнимет парня, любующегося в окне яркими зданиями, их, горящими огоньками, крышами и тихо на ухо спросит: «станешь моим?». Фрид сомневаться не будет: «да». Чёткое и ёмкое, как будто, так и надо.
С первой же зарплатой Лаксуса, половина оказалась уже потрачена, но не на клубы и алкоголь, как это было раньше, а на браслет — розовое золото восемнадцать карат с двумя бриллиантами. Дреяр продолжал придерживаться мнения, что Джастин — тот парень, на которого стоит потратиться настолько сильно, может даже, сверх меры. Но оно ведь того стоит, правда?
— Это мне? — изумлённое лицо, приподнятые брови — всё как он любит, он любит его удивлять. А на руке Фрида браслет блестит ещё лучше, чем на картинке, игриво переливается цветом шампань, струится по руке, верно, атласная ткань. И парень его целует нежно-нежно и так благодарно, как никто другой, растапливая сердце блондина ещё больше, наверное, превращая его в уже расплавленную булькающую жижу. Лаксус и сам уже не замечает, как меняется: работает не так как раньше, не из-под палки, а так, как надо было с самого начала. Ему всего-то нужно радовать своего парня. «Ахуеть можно, у меня есть парень» — осознаёт, перебирая отчёты на работе и улыбается, будто это радует его в этой жизни больше всего. Может быть, так и есть. Он даже стал меньше грубить коллегам, не получает по шее от начальства и вообще-то, кажется, всё налаживается.
— Что думаешь насчёт того, чтобы я переехал к тебе? — ещё одна внезапность для Джастина, после которой ему пришлось довольно долго отходить, умываясь холодной водой. На самом деле, иногда ему казалось, что Лаксус спешит, торопит события, будто гонится за чем-то, боясь упустить. А вдруг у них что-то не выйдет? Конечно, Фрид никогда не сомневался в своём решительном «да», но, что, если всё внезапно изменится в один из дней? Страх иметь ответственность за чувства Дреяра, вина за потраченное время и деньги — всё это скопилось в нём бессмысленным комком из проволоки, что будто сжимает его органы. Создавалось ощущение, будто Лаксус растворяется в нём, а Фрид остаётся таким же как прежде, больше получая, чем пытаясь отдать. И это вправду слишком давит, поэтому именно это стало причиной его беспокойств и многочисленных разговоров между ними. Блондин всегда утешительно предупреждал: «даже если у нас ничего не выйдет, не вини себя, так бывает с каждым, я обещаю тебе, что переживу» и на душе становилось легче. Поэтому он вновь ответил «да», стараясь развеять эти сомнения как прах по ветру. Таким образом, совсем скоро они съехались. Квартира Фрида оказалась выбрана для удобства, чтобы ему было не так далеко ездить на работу, а Лаксус мог чаще заглядывать к нему в бар. Им обоим нравилась эта затея, так они становились ещё ближе, чем прежде и бытовая жизнь успешно сглаживалась обилием денег Дреяра-младшего: вместо ужина — пицца, домой поездка на дорогом авто, а по выходным всё, что только сможешь придумать. Это ли не мечта? Ну, трудности иногда, всё же, проклёвывались, напоминая первые подснежники зимой.
Лаксус привычно глядит на огромные буквы «Sol Aurum» — светятся, переливаются, как перламутровые камни. Он здесь постоянный посетитель, здесь его уже знает каждый сотрудник, буквально, по имени и ни для кого не секрет, что они с Фридом состоят в отношениях. Он разваливается на мягком диване так же, как в их первую встречу и томительно ждёт, слизывая с губ пивную пену, после глотка золотистого хмельного. Задумчиво «залипает» в стол, теряясь в размышлениях о том, что же подарить парню на месяц их отношений. Для него будто прошло уже года три, не меньше. Они стали так близки, что едва ли возможно поверить в то, насколько молоды их отношения. Он может позволить Фриду вырвать его сердце, душу, изувечить тело — «и всё это за какой-то сраный месяц?! Чёрта с два». Не верить в такое вполне реально, потому как, их связь будто завязалась в крепкий узел ещё в самую первую встречу и теперь, они оба надеются на то, что между ними не просто узел, а самый настоящий морской. «Хер развяжешь» — как бы выразился сам Дреяр. И на этот раз, парень выходит совсем скоро, всё так же соблазнительно щеголяя с оголённым животом и нацепив себе на шею тёмный чокер, подчёркивающий миниатюрную толщину шеи. Лаксус блаженно вздыхает, неверяще бегая глазами по парню, будто он ограбил банк и купюры всех грёбанных нефтяных магнатов у него в кармане. Будто не может смириться с тем, что это сокровище в его, а не чужих руках. Правда, любое сокровище можно украсть, купюры сжечь, машину угнать, и блондин боится этого больше всего, поэтому кривит рот в гримасе отвращения, когда видит, как Фрид трётся, податливо изгибается и улыбается, беззастенчиво лапающему сочные бёдра, танцовщику, а его рука, касающаяся не Лаксуса, всё так же украшена дорогим браслетом, и всё это в рамках танца, конечно.
— Этот парень… с которым ты танцевал, знаешь, мне всё меньше начинает нравиться твоя работа, — даже такая мелочь способна распалить в нём ревность. Челюсть мужчины выдвинулась вперёд, желваки заходили на скулах, кричаще показывая агрессию блондина и полное недовольство на лице, будто парень и вправду изменил у него на глазах. Но, к счастью, ему удаётся совладать с гневом.
«Лаксус, это моя работа», «ты же знаешь это просто моя обязанность», «я не стану отказываться от работы из-за твоей ревности, она мне нравится» — Дреяр хочет разбить всё вокруг или самому разбиться о землю: его не слушают, его чувства игнорируют и он слишком злится, будучи неуверенным в том, что это действительно всего лишь работа, что это просто танец и обыкновенная обязанность. Сколько бы денег у него ни было ему всё ещё не хватает уверенности в том, что он единственный. Фрид для него вольная кошка, надоест — бросит и все слова: «я переживу» окажутся ложью. «Нихуя я не переживу» — то, что на самом деле хотелось сказать, надо было сказать, но он не смог предстать такой тряпкой перед своим парнем. Может и к лучшему, потому что, совсем скоро его сомнения развеваются. Вернее, разбиваются о пол стеклянной памятной рамкой, больно впиваясь в кожу и царапая ноги, потому что становится вовсе не для ревностных взглядов.
— Я вижу ты делаешь успехи в работе, Лаксус, тебя стали хвалить, — улыбается напротив тщедушный усатый старик. Для всех он авторитет, а для блондина любимый дедушка и так было всегда, без исключений.
— Да, думаю, я просто влюбился, — Дреяр-младший неловко смеётся, страшась говорить на такую тему с дедом. Макаров округляет глаза, протягивая удивлённое «о-о-о» и ёрзает в большом офисном кресле, оббитым кожей. Для полной картины ему не хватает только надписи: «кресло босса».
— И как её зовут, дорогой? Когда нас познакомишь? — он моргает часто-часто, морщины на его лице с каждым мимическим движением, становятся ярче.
— Это парень… Его зовут Фрид и, надеюсь, что обязательно скоро вас познакомлю, — в горле сухо, во рту тоже, голос как-то странно скрипит от волнения. «Что он скажет?» — повторяется раз за разом в голове. Старик сначала удивлённо молчит, а затем улыбается слишком ослепительной для старого человека улыбкой.
— Это замечательно, Лаксус, я рад, что смогу в скором времени увидеться с ним! — Лаксус сдерживает слёзы, поднимая глаза куда-то наверх, почти что, упираясь взглядом в потолок.
И он сдерживает слёзы, когда стоит с речью в руках, написанной, разумеется, не самим Лаксусом. И он действительно плачет. Его голос нещадно дрожит, глядя на дорогой чёрный, покрытый лаком гроб. «Обязательно скоро вас познакомлю» — да? «И с чем же ты медлил?», «И до чего же ты довёл?» — просто эхо. До оттиска синей печати на завещании: здоровенный участок земли с двухэтажным домом — дворцом, где, мать его, даже кусты подстрижены идеально и кресло, блестяще-чёрное, кожаное, на котором всё так же не хватает надписи «кресло босса». И он, наверное, никогда не сможет справиться с этой трясучкой. С тем, как дрожат его губы, даже не пытаясь что-либо говорить. Что тут скажешь? Речь за него произносит Гилдартс, а затем утешающе хлопает по спине. Едва ли это поможет, когда с трудом удаётся стоять на ногах от бессилия — накрывшее с головой губительное цунами и его лёгкие вправду будто наполняются водой, несмотря на иссушающую жару. День слишком жаркий для его горя: рубашка липнет к телу, мухи носятся туда-сюда и солнце слишком печёт чёрный пиджак. Он стоит, беспомощный и сломленный среди людей, которые никогда не должны были увидеть его таким. Лаксус-бешенная-псина-Дреяр не плюётся на них ядом, не брызгает вспенившимися слюнями-проклятиями, а готов упасть перед ними всеми на колени не в силах успокоиться. И он знает, что никто не скажет прямо, но все рады видеть его именно таким — беспомощным и жалким. В их сочувственных взглядах он слышит один презрительный смешок за другим. И он точно не тот, кто сможет взять на себя такой груз ответственности — целый штат персонала пойдёт ко дну вместе со всем его наследием как ебучий Титаник и в этом, увы, вовсе не окажется никакой романтики.
— Господин Дреяр, мне вас сопроводить? — гладковыбритый низенький парень, с тёмным цветом волос, почти ровесник Лаксуса, впрочем неплохо выполняющий работу дворецкого, смотрит на блондина слегка испуганно — должно быть у него слишком тоскливые и красные глаза для того, чтобы представать в свете как новый владелец компании, но никто не дал ему и недели на передышку. Лаксус отрицательно кивает, не проронив и слова. «Я этот дом знаю получше тебя, работничек хуев». Половицы легко скрипят под весом идеально начищенных лакированных туфлей — дом слишком стар, хотя по нему и не скажешь. Тогда, когда Лаксус в нём жил, дом ещё пах свежей древесиной и побелкой. Он аккуратно ступает по идеально чистым комнатам — каждые два дня здесь убираются горничные. За ним, кажется, ещё аккуратнее и тише почти крадётся Фрид. Если у него не вышло познакомить их при жизни, то пускай Джастин хотя бы знает о том, каким был его дед при жизни. Мужчина оглядывается вокруг и видит ужасно знакомую дверь, которая, буквально, переносит сознание на десять лет назад: первые спортивные журналы, учебники китайского, разбросанные по полу, и плюшевая игрушка, которую он взял с собой в новую страну, хотя ему и было уже пятнадцать — кто знает? Вдруг она окажется единственным его другом во всём Китае? С друзьями и вправду пришлось туго, однажды в школе его даже вынудили подраться. Сейчас он не сомневается, что эта комната пуста, но всё равно с щелчком приоткрывает дверь, хотя бы посмотреть на эти стены снова. Блондин медленно окидывает взглядом комнату: мебели, как и думалось, не осталось, но остались коробки с вещами. «И он сохранил всё это барахло?». Лаксус морщится от запаха пыли, которая так и кружит по комнате в белом свете-полосках от прикрытых жалюзи. Должно быть, Макаров приказал горничным не заходить в эту комнату. Они с Фридом аккуратно обходят комнату и пока тот оглядывает пустые стены с дырками от когда-то вбитых туда гвоздей ради детских фотографии, где у Дреяра-младшего повыпадала половина молочных зубов, сам блондин видит на верхушке прикрытой коробки знакомую игрушку. Слегка трясущаяся рука тянется к синему нечто. Что же это? — Динозавр, дракон или, может, вообще, инопланетянин? Лаксус никогда не знал, но очень гордо называл его «Энди». Он обращается к Джастину:
— Познакомься, это мой когда-то единственный друг в Китае, — Фрид слегка удивлённо переводит взгляд от самой комнаты к мужчине, сначала не понимая о чём идёт речь, но, всё же, спустя время подходит ближе и нежно улыбается глядя на игрушку.
— У тебя не было друзей? — блондин, вздыхая, утвердительно кивает, с какой-то былой грустью в глазах.
— У меня была похожая ситуация, — поддерживает его длинноволосый, проводя рукой по лопаткам на спине мужчины, — Конечно, они у меня были, но, знаешь, я будто всё время оказывался на шаг позади них, — Лаксус слушает его с интересом, узнать о прошлом любимого человека всегда интересно, но ему слишком эмоционально трудно знать о том, что это прошлое не такое уж счастливое. Ему не хватает смелости узнать подробности, и он поджимает губы, часто кивая, будто бы, говоря о том, что понимает его чувства. Взгляд падает на старенький плакат, который был куплен ещё в Америке: один из самых популярных бейсболистов замахивается битой, чтобы совершить удар. Краска слегка выцвела. Лаксус вертит его в руках с горькой усмешкой, осознавая, что даже такие мелочи дед предпочёл сохранить. На самом деле, он вряд ли может понять зачем всё это, не может поверить, что старик время от времени скучающе разглядывал его вещи, но у самого подступает комок к горлу, листая все эти книжки-ископаемые, о которых он и сам уже давно забыл. Он улыбается, но не так беззаботно и счастливо, как когда-то, и он не хочет уходить. Почему он не может остаться в этой старенькой пыльной комнате, остаться навсегда в своём детстве? К чему сидеть в гладко выглаженной рубашке в огромном кожаном кресле, где каждый находится под его крылом, где жизнь каждого зависит от него? Сколько из них сможет хорошо жить, потеряя работу? Почти никто, так что, ему лучше остаться. Но он уже не ребенок, ему уже не нужен плюшевый друг под боком, никто не вправе заставлять его поступать так, как он не хочет, но, суть в том, что он всё равно поступит. Так выглядит взрослая жизнь: никто не заставляет, но тебе придётся заставить себя самому, иначе, на что будет похожа твоя жизнь? «На кусок дерьма» — верно. Блондин тихо прикрывает дверь детской комнаты и раздаёт указания о том, что уборка в доме должна проводиться регулярно, кусты в саду должны быть всё так же пострижены, и новые цветы посажены — белые ирисы. Низенький парень кивает, записывая всё в миниатюрный блокнот, еле пишущей ручкой. Лаксус садится в чёрную машину и едет в офис для того, чтобы раздать первые указания и там.
Референт смотрит строго, придирчиво, видя перед собой лишь не наигравшегося избалованного мальчишку, но он понимает, какого ему — потерять близкого человека слишком тяжело, поэтому он кладёт руку на широкое плечо парня, будто пытается ему помочь, но на деле, он переживает скорее за компанию и своё рабочее место.
— Ла… — перестроиться так сразу трудно, Лаксус замечает его осечку, но молчит, — Мистер Дреяр, если хотите, я могу дать Вам неделю на восстановление, возьму бразды правления на себя, — на самом деле, в нём не было и капли сомнения в том, что заплаканный мальчишка пред ним, расплывётся в благодарности и примет помощь, потому что, такому как он действительно не свойственно светить своим тщедушием.
— Спасибо, референт, но мне стоит приступить к работе прямо сейчас, — он благодарно улыбается и видит как старательно пытается скрыть своё удивление Клайв. Тот кивает, на самом деле, посеяв где-то глубоко зерно уважения к новому боссу. Гилдартс признаёт, что парень смог впечатлить его своим мужеством.
Работа наполняет жизнь Дреяра-младшего как вода в аквариуме, и он всё чаще задерживается в своём кресле, с фантомной надписью «босс», допоздна, всё реже оказываясь в баре «Sol Aurum». Фрид не обижается, вообще-то он даже не в курсе, сколько раз за день они разговаривают. Они пересекаются в квартире только утром и глубокой ночью, когда Лаксус бегло спешит или глубоко устало спит. А по выходным, даже если им и удаётся вырваться куда-нибудь отдохнуть, без всяких формальностей и личных водителей — только блондин за рулём и Джастин, игриво закидывающий на колени парня ноги, мешая сосредоточиться, всё равно мужчине поступит как минимум два звонка по работе из-за которых длинноволосый успеет заскучать. Поэтому однажды они разговаривают глаза в глаза о возможности проводить время вместе чаще, но всё это возможно только если Джастин сменит работу. У длинноволосого испуганно щемит в груди, когда он слышит эту мысль Лаксуса вновь и ещё больнее становится, когда он осознаёт, что теперь это не обычная прихоть блондина, а что-то куда более рациональное. Если Фрид устроится на дневную работу, как и Лаксус, то вечером у них будет время на друг друга, впрочем, блондин не упустил момент упомянуть то, что парень может вовсе не работать. «Я теперь, кажется, офигительно богат, не заметил, да?» — длинноволосый смеётся, когда блондин заигрывающе играет бровями, но от предложения, всё же, отказывается. Ему всё ещё хочется быть тем простым парнем, которому, как и всем, необходимо ходить на работу и возвращаться с неё пешком или на общественном транспорте, а не на дорогих автомобилях, как член какой-то мафии. Лаксус не спорит и предлагает помочь ему с поиском вакансий поближе к его бизнес-центру, заодно, забегая вперёд, иногда показывая объявления с дорогими квартирами в тех же окрестностях. Выбор рабочих мест не особо большой, в основном, связанный с торговлей: продавец в пекарне, бариста, флорист.
— А зачем вообще рядом с бизнес-центром цветочный магазин? — скептично оглядывает блондин вакансию.
— Думаешь, все офисные работники такие не романтичные? По-моему, даже им иногда хочется порадовать свою вторую половинку, — Фрид наигранно надувается, артистично складывая тонкие руки на груди и отворачивая голову, изображая обиду. Брови Дреяра поднимаются вверх, выдавая удивление, и он откладывает планшет с объявлениями в сторону, чтобы заключить парня в объятиях, игриво изображая собаку, которая злится. Длинноволосый быстро сдаётся под напором «собаки», не без смеха, покрывая щёки мужчины поцелуями, которые оставляют лёгкий отпечаток помады. Лицо Лаксуса выглядит смешно каждый раз, когда он так делает, а тому, кажется, это нравится. Хотя, он был ужасно удивлён, впервые увидев, как парень наносит на кожу кучу каких-то загадочных тюбиков и с громким, рассеянным вопросом: «Это чё такое?» Фрид был вынужден рассказывать о значении каждого. На самом деле, косметика в его жизни была сначала, вроде как, издержкой профессии, но совсем скоро это стало и небольшим хобби.
Рассмотрев все варианты, скорее на всякий случай, теперь уже бывший танцовщик, выбрал для себя цветочный магазин. Несмотря на то, что он никогда не занимался цветами, работодатель пообещал обучение непосредственно на самом рабочем месте, пару онлайн-семинаров и он уже будет знать базовые знания флориста. Лаксус одобрительно оценил это как: «вполне неплохо». Поэтому, уже на следующий день Фрид за ужином хвастался блондину своими успехами и делился впечатлениями о первом рабочем дне, а мужчина слушал даже чересчур внимательно, медленно пережёвывая еду.
Наконец, у них находится время на друг друга, тёплые домашние вечера за совместным просмотром кино и приятные прогулки на уличной прохладе. Фрид греет руки о купленный возле торгового центра стакан сладкого кофе. Лаксус бы поспорил что от такой сладости у него бы что-нибудь слиплось, но Джастин всегда отличался особой любовью к конфетам и прочим сладостям. Полы его пальто развиваются ветром, неприятно жгучим своим холодом и Дреяр заботливо кутает парня в голубой шарф, что висит у него на плечах. «Не хватало чтобы он ещё простыл» — бурчит про себя, а на деле смотрит с такой нежностью, что Фрид ощущает себя самым любимым человеком на земле. Они друг друга любят, но никогда не говорят об этом вслух, потому что, вроде как, это и так понятно. И вправду, зачем говорить, когда по глазам и так всё видно? Лаксус снова принимает звонок от как-то очень важного инвестора — Джастин не разбирается в его делах, но каждый раз очень недовольно вздыхает, когда так происходит, хоть и понимает, что работа — это неотъемлемая часть жизни блондина. Ёжится от пронизывающего холода и поглаживает руки Дреяра, скрытые несколькими слоями одежды, но всё ещё такие приятные и притягательные. Они оба время от времени ходят в зал, чтобы поддерживать форму, хотя Фрид всё ещё успешно добивается этого танцами, ставшими всего лишь хобби. Иногда от этого тоскливо: работа флористом радует и затягивает, но та работа, что совмещала в себе его дело всей жизни доставляла удивительное удовольствие. Каждый раз, когда сердце замирает от тоски по прошлой жизни, он вспоминает о том, что всё это результат их отношений с Лаксусом. Они оба жертвуют чем-то ради друг друга, потому что, в конечном итоге, только вместе могут быть поистине счастливы — так кажется. Раньше Джастин сомневался в том, станут ли их отношения чем-то значимым, но после всего, что прожил Лаксус в их отношениях, то, чего они никогда не забудут, вряд ли теперь он может сказать, что готов утратить их связь.
Чуть погодя, они, всё же, выбирают просторную квартирку, всё так же рядом с работой, хотя, правильнее было бы сказать, что выбирал Фрид, а Лаксус лишь довольно поддакивал, не сомневаясь в решениях Джастина. Квартира по сравнению с той, где они жили до, очень светлая, но по-прежнему слегка минималистичная.
— Ну что, это последняя коробка? — блондин упёрся о косяк двери, расслабленно и одновременно привычно строго глядя на грузчика в синей кепке — кажется, у него уже вошло в привычку командовать. Тот, обыденно протягивает ему бланк для заполнения и оплаты и, наконец, переезд в новую квартиру оказывается завершён. Фрид уже как полчаса мечется по новой квартире, распаковывая привезённые коробки и расставляя вещи по местам, а Лаксус устраивается на огромном диване, расслабленно разваливаясь, будто, командование грузчиками заняло у него уйму сил.
Со временем в их квартире начинают появляться всё больше и больше домашних растений, принесённых с работы Джастина в чёрных, белых и разноцветных горшках и, на самом деле, Дреяр никогда не выступает против, но каждый раз удивляется тому, насколько парень отдаётся работе и новая ему, кажется, полюбилась даже больше старой, хотя сам парень никогда в этом не признаётся.
— Разве тебе не надоедают цветы на работе? — Фрид склонился над одним из цветков и бережно держа в руке тёмно-зелёный листок, опрыскивает его водой из пульверизатора, а Лаксус завязывает полосатый галстук, подаренный Джастином ещё на месяц их отношений, хотя уже минул целый год.
— Что за грубость, Лаксус? Если будешь вести такие разговоры при них, думаю, они обидятся, — в игривой форме замечает парень, — А они, между прочим, влияют на настроение! — теперь он, умничая, выставляет указательный палец.
— О нет, господа растения, простите за мою грубость, только не портьте мне настроение! — он, подшучивая, поднимает руки, будто сдаётся перед полицейскими-служителями закона и оба заливаются в унисонном смехе, а затем, Лаксус, натягивая на ногу пятки туфлей железной ложкой, интересуется: — Закажем сегодня что-нибудь поесть? Проведём после работы совместный вечер…
Фрид замечает, как мечтательно задумывается об этом блондин и невольно улыбается, — Да, конечно.
В цветочном, на самом деле, привычное отсутствие работы, повезёт если за весь день заявится, хотя бы, десять покупателей, поэтому Джастин почти весь день занимается либо другими обязанностями, вроде распределения привозных цветов, составления композиций или их лёгкой реабилитации — после перевозов цветы, обычно, не совсем в состоянии прожить больше двух дней, поэтому приходится их подрезать; ну, или просто скучающе листает модные журналы с любимой кинозвездой на обложке и, разумеется, не забывает о их ритуале с Дреяром — один звонок днём и один вечером. Сегодня оказалось намного оживлённее, чем обычно, Фрид даже слегка почувствовал, так называемую, рабочую «запару», когда на одном месте сидеть вовсе не удаётся. Возможно, сегодня какой-то праздник или просто совпадение? В любом случае, он даже почувствовал, что слегка подустал, хотя обычно за ужином бодр как никогда, в отличие от Лаксуса, которому едва удаётся открывать глаза, чтобы видеть, что у него вообще в тарелке. И вот, он глядит на круглые настенные часы, в тишине громко тикающие — рабочий день окончен, поэтому он берёт в руки телефон для звонка. Довольно долгий гудок и вот оно, любимое «алло?», звучит прямо у уха.
— Ты уже освободился? — прижимая телефон к уху плечом, он старается как можно быстрее смахнуть со стола в мусорную корзину тейп для украшения цветочных букетов и найти брошенное где-то пальто.
— Да, — блондина слегка плохо слышно, но Фрид неосознанно улыбается, потому что, даже так, он ощущает особое родство с парнем и бесконечную нежность, которую они стараются отдать друг другу без остатка, именно это послужило, даже в таких мелочах как телефонный звонок, чувству своей значимости, — А ты?
— Уже заканчиваю, скоро буду дома, подождёшь меня? — Лаксус не раздумывая отвечает «конечно, я жду» и длинноволосый осознаёт, что каждый раз, когда он задаёт такие вопросы, тот смеётся, будто ответ и так очевиден и, в самом деле, так и есть: Дреяр никогда не позволяет себе совершать эгоистичные поступки, можно сказать, что Джастин чётко чувствует как мужчина ставит на первое место его, а не самого себя. Ему хочется, чтобы это продолжалось вечно: то, как, стесняясь, блондин называет его милыми прозвищами, то, как он ловит запах шампуня на волосах и под расчёской в его руках струятся волосы после принятия ванны, то, каким хриплым голосом он будит его на работу, когда утренний мир ещё тёмно-синий — всё неотъемлемая часть жизни Фрида.
С характерным щелчком поворачивается медный ключ с яркой пластмассовой биркой, на которой покоится название магазина, в замочной скважине, и Джастину даже не приходится напрягать слух, чтобы услышать, как бьётся стекло где-то в переулке рядом с цветочным, там, где освещения не достаёт. Кто-то разбил бутылку — это странно для улицы рядом с деловым центром: обычно тут не дебоширят пьяницы, а если такое происходит, то штрафы на следующее утро быстро отбивают желание крушить и ломать. Он фокусирует взгляд на темноте, пытаясь разглядеть что там происходит. Быть может, просто кошка разбила бутылку, выкинутую в мусорный бак? Но, слышится оглушительный мужской хохот, похожий на свирепый лай гиен и скользящая по асфальту подошва, очевидно, мужчины нетрезвы. Что-то внутри парня замирает, пронизывающей молнией в грозовой день, как пугающий запах озона и ему становится удивительно тревожно, хотя сам не понимает в чём дело. Ключи в руке звонко позвякивают, сталкиваясь друг с другом, пока он убирает связку в сумку. Наконец, перед ним предстаёт тень — сначала одна, непримечательная, просто человек, следом ещё две, чуть выше первой. Лиц не видно, они старательно скрыты темнотой, уже какой-то довольно холодной, улицы. Всё что можно разглядеть в смазанных мглой очертаниях — на одном из них кепка. Весёлый свист, и вновь нескончаемое ржание, что доносится до ушей длинноволосого уже слишком чётко, слишком ударяет по барабанным перепонкам, по ощущениям этим пьяницам около тридцати.
— Слушайте, это же тот пидор из бара, танцовщик, я прав?
Фрид не видит, но точно знает, что на лице мужчины противная и опасная ухмылка, услышав его слова, тревожность подскакивает, доходя до горла, пережимая ему воздух и вызывая тошноту. Ужасный жар, опаляющий грудь и спину изнутри — хочется бежать. Он знает: ему надо бежать, но рот открывается в немом страхе. Мысли летают, ударяясь о стенки черепа, едва не оставляя на нём трещины, верно, отрикошетивший мяч: «как они меня нашли?» Его и раньше поджидали у бара всякие пьяницы, что были не в адеквате, но охрана хорошо и быстро справлялась с ними, а что теперь? Его ноги, словно, прилипли к асфальту как клей — не пошевелиться. От страха он даже не видит, как двое парней покрупнее заходят к нему сбоку, он видит только устрашающее приближение, видимо, самого главного среди них. И он омерзительно шепчет, прямо в лицо, выдыхая застоявшийся перегар:
— Только не визжи как свинья, ладно? — что это значит? — Джастин открывает рот, чтобы спросить, но его рот закрывает рукой мужчина справа и он, быть может, вправду хотел бы визжать как свинья, но после удара в живот, прямо в солнечное сплетение, ему даже тяжело дышать, а дышать приходится тошнотворным запахом рук курящего человека. И его продолжают бить ещё и ещё, заставляя, почти что, выплюнуть все органы. Вокруг одна темнота, всё что он чувствует: боль то в животе, то в груди, то в спине, везде и сразу и слышит больной смех, перемешавшийся с кашлем. Сардонического смеха достаточно, чтобы Фрид испытал целую бурю отвращения, он не из тех, кто ненавидит людей, не тот, кто обижается слишком долго и умеет прощать, так чем же заслужено такое отношение к нему? Кровь во рту сливается с солёными слезами, и он воет, от боли и от страха, но сам знает, что его едва ли слышно. Рвота подступает к горлу после ещё одного удара по животу, и лёгкая сумка с плеча скатывается, шумно приземляясь на асфальт. Его припечатывают лицом к земле, заставляя голову кружиться от сильного удара. «Здесь где-то должна быть охрана, она должна делать обход» — он уверен, что так быть должно, но будет ли? Руки больно заламывают, применяют такую силу, с которой, он знает, ему никогда не справиться. Где-то вдалеке звучит его телефон, отражаясь звуком как солнечный луч о зеркальные стёкла больших зданий. Одежда срывается с его тела, больно впиваясь стойкими нитками в кожу с треском швов. Он продолжает кричать всё громче, до жжения в горле, но никто не слышит. Хочется домой, хочется избавиться от этого ужаса, и он точно знает, что дом для него — это, на самом деле, не какая-то точка на карте, не город и не район, не та квартира, которую они сняли — вместо этого человек с самым родным именем и самым родным запахом, тот что всегда рядом. «Лаксус» — повторение одно и того же, с надеждой на то, что это что-то изменит, что ему кто-нибудь поможет. «Лаксус, пожалуйста, слышишь?». Ничего не меняется. Мужские руки не ослабляют хватки, а его так глупо и легко опорочили, с сорванным криком с уст, что хочется смеяться, сердечно и заливисто, будто это и вправду очень смешная сцена. Жаль, что смеётся не он. Сбитый темп толчков, перемешивает слёзы с острой болью. Кожа рук сдирается об асфальт, заметными красными ссадинами. Из ртов мужчин льются оскорбления и нескончаемая мерзость, которую Джастин никогда бы не хотел услышать в свой адрес. Ощущение, будто он принимает ванну в токсичных, воняющих водах на пару с гниющими бутылками и биоотходами. Фрид отсчитывает минуты, когда всё это закончится, но вслед за первым, испачкавшим его ублюдком, начинает движение другой. «Пустили по кругу как конченную шлюху, да?» — он представляет разочарование блондина перед глазами и начинает рыдать ещё сильнее, из-за чего получает вновь увесистый удар по спине и пару привычных оскорблений. «Будет ли он смотреть на меня так же, как раньше, будет ли после этого всё так же хорошо?» Это невольно заставляет задаваться вопросом: «почему именно я?» — нет, он не хотел бы, чтобы кто-то был на его месте, но, быть может, это могло бы произойти из-за конфликта, личных обид и мотив был бы ясен, даже если за такое не прощают, но бывший танцовщик ничего не сделал. Это простая людская жестокость, ей не нужен спусковой крючок, ей нужна лишь жертва. Он всё ещё слышит звучание телефона даже когда всё заканчивается, когда один шумно скапливает слюни во рту и промахиваясь плюёт рядом с его лицом, когда второй напоследок пинает по, скорее всего, уже сломанным рёбрам, заставляя закашляться от боли, а третий, всё ещё плюётся ядом:
— Молодец, малыш, но сегодня без чаевых, — оглушительный хохот, мерзкий и липкий, как та грязь, что оставлена на теле парня. Им всем не меньше тридцати, он и вправду для них малыш, но они всё равно сделали это с ним. И они бы сделали это даже если бы на его месте был маленький мальчик, не приблизившийся к совершеннолетию. Какая мерзость. Фриду стоит кричать, но он уже не может, всё что выходит — бессвязно хрипеть и пускать изо рта кровь. Пошёл первый в году снег, оседая на обезображенное тело мокрыми холодными хлопьями и вдруг всё стало неважно. Обидчиков больше нет — сейчас он закроет глаза и проснётся дома рядом с Лаксусом, который разбудит его хриплым сонным голосом, у них будет хороший выходной, это просто кошмар, в котором он застрял, но он обязательно выберется, да?
— Я знал, что что-то не так, этого не должно было произойти, — блондин сидит на стуле, нервно стуча ногой по полу. Его руки трясутся, вообще-то, он весь трясётся — замечает позже Джастин. Кусает губы, которые уже слегка кровоточат. Они в больнице, очевидно, это вип-палата, персональная, со всеми удобствами, даже личным телевизором с плазменным экраном — всё лучшее лучшим. Он всё ещё остаётся лучшим?
— Я… — хочется что-то сказать, поговорить, но выходит только сиплое хрипение, а Лаксус сразу обращает внимание на проснувшегося парня.
— Тише, ничего не говори, набирайся сил, а я со всем разберусь, ладно? — его глаза снова заплаканы, Фрид не хотел видеть это вновь после смерти Макарова. «Со всем разберусь?» — что он имеет в виду? Если речь о заявлении в полицию, то им понадобятся показания Джастина, но пока он не может ни писать, ни разговаривать. Никакой ценной информации, кроме снятия побоев, он не даст. Дреяр поджимает губы и нервно, резко, будто собака, испытавшая адреналин, встаёт со стула, двигаясь к выходу. Фрид знает, что это может значить только что-то плохое.
Лаксус прекрасно осознавал, что Гилдартс в его подчинении будет отличным сотрудником и работать с ним станет куда приятнее, когда их роли поменяются, когда, наконец, Дреяр станет раздавать указания, но не ожидал, что тот окажется настолько надёжным.
— Я просмотрел записи видеонаблюдения: на тех, где было совершено преступление не видно лиц и каких-либо примечательных черт, — мужчина склонился над столом Дреяра-младшего, который внимательно следил за пальцем, указывающим на компьютерный экран, — Но если посмотреть запись с другой камеры, буквально, минут на пятнадцать раньше, то преступники оказываются как на ладони, никто из них даже не попытался скрыть лица, на что они вообще надеялись?
— Скорее всего пьяные или под чем-то или и то и то сразу, — грузно вздыхая, блондин сложил руки на груди, а референт, наконец, разогнувшись, слегка насупил и без того напряжённое лицо.
— Неужели можно настолько сильно потерять голову от этой дряни? — вопрос скорее в воздух, но Лаксус смотрит на него удивлённо с отчётливым желанием ответить: «Ещё как, старик, попробовал бы хоть разок», но тактично молчит, — В общем-то, я собираюсь напрячь Бикслоу, чтобы вычислить их, среди сотрудников есть слух, что заниматься пробитием информации о людях это его хобби, — блондин удовлетворённо кивает, вовсе не сомневаясь в том, что это окажется правдой, — Что ты собираешься делать дальше? Пойдёшь в полицию с найденными сведениями? — Лаксус хмурится, не зная стоит ли ему говорить на чистоту, конечно, в делах компании он всегда полагается на более опытного, чем он сам, референта, но сомневается в том, что тот поддержит его в остальном.
— Я… — он медлит, всё ещё метаясь в опасениях, что такой педант, как Гилдартс Клайв, не сдаст его в полицию, раньше чем он успеет сделать что-либо, — Собираюсь убить их, — морщины на лбу референта расправляются и он, глядя на блондина молчит так долго, что тот уже старается придумать себе оправдание, хоть и не знает, какое оно вообще может быть в данном случае, да и нужно ли?
— Я помогу, — Лаксус бездумно вскакивает со своего стула с моментальным вопросом «что?» и мужчина, видя это удивление, всё-таки, решает пояснить, — Не хочу, чтобы компания осталась без ещё одного владельца, если вдруг тебя посадят, — и поднимает плечи будто это звучит как само собой разумеется, — Я помогу с тем, чтобы всё было незаметно для полиции, а после, сделаем вид будто ничего не было, — блондин молчит, так же долго вглядываясь в глаза сотрудника, верно, пытаясь разглядеть там что-то важное, а следом кивает, похлопывая его по плечу в знак благодарности. Что ж, должно быть, он и вправду делает благое дело, раз уж даже такой, как Клайв на его стороне. Хотя, самосуд — это не всегда правильно, в каком-то смысле для него это стало единственным исходом событий. Каким образом он может жить, если по земле ходит мусор, гниющий изнутри наружу, который не способен жить по человеческим законам? Он нашёл Фрида присыпанным снегом всего в крови: если с его мальчиком так обошлись, то что он должен был бы сделать по законам животных? Уничтожить до вырванных из глотки трахей, сжечь до копоти на зубах — так поступают не люди, но животные, в головах которых ужасно примитивный механизм, вместо нечто рационального. И если Фрид всегда и везде остаётся человеком, то Лаксус готов отказаться от всего человечного, что подарил ему Джастин и снова стать животным, которым он был когда-то, ради справедливости. Все те люди, которые были убиты охраной по его же приказу, по существу, куда меньше заслуживали этого, чем блядские насильники, ранившие Фрида на всю жизнь. Он хочет увидеть их страдания, посмеяться над ними так же, как они смеялись, пока телефон Джастина разрывался от звонков. И он точно знает, что не сможет спокойно спать пока по земле волочатся тяжелые ноги алкашей и наркоманов, которые способны сотворить с Фридом и десятком невинных людей такие вещи. Что если бы они убили его? От одной мысли об этом у Лаксуса замирает сердце. Если бы это было в его силах, он бы сжёг весь мир дотла. Это не по человечному и не по-геройски — отдать весь мир за одного человека, но он знает что никогда не был героем, а вся человечность к окружающему миру осталась где-то в выброшенной пустой пачке сигарет, которая гремит, отскакивая от стенок урны, когда референт закидывает её туда.
Они расправляются с мужчинами поочерёдно, поджидая в тёмных местах, где нет ни камер, ни людей, ни даже уличных собак. Охрана делает всё быстро, но максимально жестоко — приказ Дреяра-младшего. Биологические жидкости смешиваются с выбитыми зубами и размазанными по снегу мозгами. Лаксус смотрит, не моргая, ловя каждый момент. Гилдартс отворачивается, пытаясь сдержать рвотный рефлекс — впервые он видит такие зрелища вживую. Блондин ещё пару минут пялится на расплывшиеся трупы, прежде чем уйти, а затем говорит: «пошли», шагая слишком гордо и уверенно. Просто пройденный этап, просмотренный когда-то фильм, который не запал в душу — посмотреть и забыть. Даже если кто-то будет плакать по этим людям, ему нескончаемо плевать, потому что знает, что слёзы Фрида стоят слёз всего мира. Такой, как он, не должен страдать, а те, кто перешли дорогу Дреяру, наверняка, прожили жизнь в страданиях. Есть ли у них дети? «Да похуй мне» — в голове появляются вопросы о том, насколько правильно всё это, о том, стоят ли человеческие жизни пары минут наслаждения их агонией, но ему не хочется отвечать, потому что, каждый раз в его голове предстаёт картина, будто на старом проекторе, включенная, где Фрид избит, он кричит, а его тело изламывают, его душу растаптывают увесистым ботинком, как те, цветы, от которых он без ума. То, как они обошлись с ним, было незаслуженно, но свою смерть они заслужили абсолютно точно.
Фрид обессилено бегает глазами по плазменному телевизору, переключая едва двигающейся рукой странные ток шоу без смысловой нагрузки, по новостям бегает информационная строка, миловидная китаянка-ведущая в белой блузке говорит привычным для новостей голосом, с без эмоциональным лицом, что страшит, порой ещё сильнее: «сегодня ночью, в районе Хуанпу были найдены трое мёртвых мужчин, несмотря на то, что все они были убиты разными орудиями убийства, а также в разных частях района, полиция выдвигает предположение о появлении серийного убийцы, ведётся разбирательство». Множество, подвергшихся цензуре, фотографий с места убийства мелькают на экране, заставляя израненное тело Джастина трястись. Это же просто совпадение?
Мужчина садится всё на тот же стул и чистит для парня мандарин с удивительно спокойным лицом. Он даже не пытается поднимать эту тему, а Фрид не знает, как спросить. А скажет ли он ему вообще правду? Он, правда, даже не знает, насколько хочет знать эту правду, но точно уверен, что секретов между ними быть не может.
— Послушай, я видел новости… — голос всё ещё хриплый и парень притормаживает чтобы увидеть реакцию блондина, но тот будто совершенно непоколебимый, пуленепробиваемый, как стёкла в его служебной машине, продолжает чистить оранжевый фрукт, — Это ты? — Фрид уверен — ему не нужно пояснять о чём речь, а мужчина откладывает очищенный мандарин на тумбочку, скидывая шкурки в пластмассовую мусорную корзину. Его глаза бегают перед ответом, и он слишком долго молчит — это уже своего рода ответ.
— Мне бы хотелось сказать, что это ради тебя, но мы оба знаем, что с моей стороны это слишком единоличный поступок, — он видит, как у него на самом деле слезятся глаза, даже если он пытается сделать вид, что всё в порядке, — Я знаю, что ты бы никогда не дал мне так поступить, что ты лучше, чем я, лучше чем они и все в этом блядском мире, ты цветок в этом мире, понимаешь? — Джастин сводит брови к переносице, потому что, на самом деле не понимает, но продолжает слушать, — Ты такой добрый, что даже после того, как тебя раздавили и сломали ты всё ещё желаешь людям лучшего, ты всё ещё человек, а я… — его губы еле заметно дрожат, — Просто не смог выдержать этого, я не такой, ты же знаешь… — конечно, он знает, даже если Лаксус с Фридом был совершенно другим человеком, он прекрасно знал о том, кто он на самом деле, не по слухам, а от самого парня. То, как он жил до встречи с Фридом, то, какими были его родители и всё, что он мог только вспомнить. Они знали друг о друге всё, но Джастин никогда не мог подумать, что он — тот, кто изменил Лаксуса в лучшую сторону, станет причиной для того, чтобы блондин оказался вновь там, где-то в груде поломанных людских костей. Но, он сам отчётливо осознаёт, что трепыхается где-то там же, не по собственной воле, а потому что, как бы он ни старался всё вернуть вспять, поставить сломанные стрелки часов на место, часы не начинают работать снова. Для всего этого нужна слишком кропотливая работа, шестерёнка к шестерёнке, и большое количество времени. Есть ли у них так много времени? Они долго-долго молчат, оба глядя в светлое окно, где снова стелется на землю белый снег, — Ты же сможешь с этим жить?
На самом деле, до этого разговора Лаксус был уверен, что Фрид сможет, но как только он открыл рот, всё его тело сковали цепи сомнения, он будто сам перестал верить в то, что поступил правильно. Он постарался избавиться от тяжкого прошлого Джастина, взвалив на себя ношу убийцы, но если посетители бара однажды нашли бывшего танцовщика, то почему полиция не сможет однажды наведаться к бывшему убийце? Они могли бы просто забыть о том, что случилось, передать показания полиции, добиться большого срока. Всё, что требовалось от Лаксуса — переступить через себя. И он не смог. Не смог свыкнуться с тем, что люди, которых он ненавидит, будут всё ещё живы, всё ещё будут есть тюремную кашу, иметь теплую постель и по выходным играть в шахматы. Для Дреяра-младшего это не звучит как наказание, точнее, этого не достаточно. Но даже так, сделав всё по закону, они могли бы избежать последствий. Больше за ними бы не пришло никакое прошлое. Лаксус бы усилил охрану, которая провожала бы Джастина на работу и домой, всё было бы безопасно, но всегда есть какое-то «но». Огромное, похожее на вздувшуюся печень алкоголика. И это то, что Дреяр всегда был и остаётся точно таким же ублюдком, что и раньше. Как бы он ни старался поменяться, как бы ни бился в истерике, ударяя самого себя по голове, ничего уже не изменить. Единственным вопросом осталось то, насколько сильно, светлый парень — Фрид Джастин, любовь всей его жизни, готов свыкнуться с этим. Насколько сильно он облажался перед ним? И заслужит ли своё прощение?
— Наверное, нам придётся сменить обстановку, — парень говорит медленно, едва перебирая языком, блондин всё ещё видит в, разбитом на мелкие осколки, Фриде былую нежность, всё те же жемчужно-чёрные глаза, всё тот же браслет на руке.
— Я куплю нам дом, тот который захочешь, — он тараторит, будто боясь, что вмиг Джастин передумает, что он всё упустит если будет медлить. Фрид перебирает в голове всё то, что произошло, и, на самом деле, понимает, что не знает, насколько он может свыкнуться со всем этим. Он вправду заходит в своих мыслях настолько далеко, что вспоминает день их встречи и задумывается о том, стоило ли ему вообще тогда с ним говорить и была бы его судьба чуть менее печальна, если бы вдруг они никогда не встретились? Но понимает, что жизнь никогда не бывает лёгкой, что-то обязательно бы случилось и тогда, что бы он делал без Лаксуса? Мужчина наполнил его жизнь всем тем хорошим, что не может перечеркнуться в один момент. Он знает — они связаны, потому что даже такое он может простить. Даже так, он звал бы его снова и снова, если станет совсем плохо. И даже если Лаксус не поспел вовремя, он всё равно приехал, всё равно забрал его в больницу. Фрид знает, что положиться он может только на Лаксуса. Как он может бросить его? Сухие руки Лаксуса гладят перебинтованную руку парня и тот находит в себе силы ответить на вопрос лишь шёпотом, со слезами на глазах:
— Да, я всё ещё люблю тебя.