Сейчас он здесь

Зверь наблюдает за ним из тени, скрываясь за каждым деревом, сияя взглядом из каждого самого тёмного уголка. Он везде и одновременно нигде, становящийся Неизведанным без наблюдателя. Вирт, не будь он так увлечён поисками дороги домой, подумал бы про один из экспериментов Шрёдингера, но Зверь, вероятно, меньше всех напоминал ему кота несмотря на пугающе светящиеся глаза. Зверь едва ли был похож хоть на что-либо при детальном рассмотрении, но его никто не рассматривал. Слышали, видели, ощущали — да, но не приближались слишком близко. Вирт, сам того не зная, был в считанных шагах от нежелательного знакомства, что не привело бы ни к чему хорошему. Он меняется как и слухи о нём, пускает тёмные корни в разум людей, питаясь их страхом. Паразитическая форма, которой необходим тот, за счёт кого можно жить. Фонарь должен гореть, а значит его должен кто-то питать, наполняя густой древесной кровью. Зверь мог бы делать это и сам, но какой тогда ужас в его присутствии, что должно навевать страх, прокатывающийся бодрящим холодком по всем наблюдателям? Иногда физическая оболочка — всего лишь сосуд для того ужаса, что теплится в ней. Свет, ассоциирующийся с чем-то приятным, становится откровенно зловещим, когда льётся из глазниц того, кого называют Зверем. Если дорога в ад и выстлана благими намерениями, то он — проводник в рай, потому что ничего благостного в его мотивах нет. Только жажда страха и подчинения, разжигающая огонь. Зверь бродит рядом и наблюдает, он голос для слушателя, свет для путника, для него же погибель. Дровосек был удобным, проверенным, неинтересным вариантом, позволяющим выживать. В Вирте было что-то такое, что могло бы позволить жить. Пессимистичный, заблудший не только в лесу, но и в собственном разуме, тонко чувствующий и откровенно этого стыдящийся, он сам был фонарём, в котором хотелось подпитывать огонь. Вирт не питался чужим страхом, не растворялся во тьме без наблюдателя, но вселял смутное беспокойство. Возможно, это была жалость. Возможно, всё-таки сожаление. Или любое другое из слов, не отражающих того, что скрывается за ними на самом деле. Из Неизведанного нельзя просто выйти, как нельзя перестать слушать песню Зверя или ощущать на себе его внимательный взгляд, пробирающий до самых костей. Внимание — страшное орудие, обезоруживающее своей простотой. Достаточно выслушать, проявить участие и изобразить интерес, чтобы ветви успели пронзить человека. Их можно нанизать на слова, как сорокопут нанизывает жертв на шипы и ветки. Вирт мог бы рассказать об этом, если бы говорили с ним, и если бы он не был испуган. Не хочется подсказывать тому, кто пытается тебя убить, как бы поудачнее это сделать. Желание жизни теплится в нём, как огонь в фонаре, даже если сам фонарь это отрицает. Он не видит излучаемый им самим свет — у него нет глаз, приспособленных под его восприятие. Но видит Зверь, он любуется, и в нём самом расцветает тепло, губительное для Вирта. Зверь продолжает смотреть, ведь выслеживать эту добычу не нужно. Сейчас он здесь, борется со сном, привалившись к одному из деревьев, быть может даже к тому, за которым кроется погибель. Мысли в его голове из метели превращаются в лёгкий снегопад, и верхнее веко ложится сугробом на нижнее. Его мучают тревожные и холодные сны, но для Зверя в этом нет никакого удовольствия — он не может заглянуть туда, в самую глубь, и даже не знает, что это такое на самом деле. Сознание Вирта само становится Неизведанным, скрытое от наблюдателя. Оно везде и всюду, застывшее в каждом стволе дерева, бегущее по ним же соком. Холод мог бы убить, но он оборачивается теплом накидки. Лучше не открывать глаза, чтобы не увидеть то, что неосторожно обнажило самую суть. Вирт стал бы лучиком света, что убивает тьму. Но Зверь поёт, заглушая приятным голосом вой ветра, заливая страхи сладким сиропом лжи. Существует нечто более жуткое, чем холод и ложь. Иной раз обман гораздо гуманней правды, но Зверь знает о гуманизме ровно в тот момент, когда ему это удобно. Фонарь могут питать и другие люди, или даже он сам, но смотреть он хочет именно на Вирта. На то, как трепещут его ресницы, на то, как безуспешно он пытается выбраться оттуда, куда даже не попадал. Сейчас он здесь. Но вместе с этим он там. Зверь, заполнивший собой всё, не хуже и не лучше того, с чем он объединился, окружая Вирта. Больно уже не будет, он убьёт его тихо и нежно тем, что ни в коем случае нельзя давать таким существам в руки. Но Зверь не просит и не спрашивает, он просто берёт то, что ему нужно, чтобы выживать, и теперь то, что позволит немного пожить. С любовью и заботой он утянет Вирта под полог леса, на самое дно Неизведанного.