***
Холодная вода здорово выводит ненужные мысли из головы, а атмосфера в квартире уже не кажется настолько удушающей. Просыпается и аппетит, и урчание в желудке, что не получал никакой пищи почти с самого утра, так что кулинарное творение Кёнсу приходится очень кстати. Стекающие за шиворот домашней футболки капли Чунмён всё ещё не может идентифицировать — пот или вода. Но кожа уже не такая склизкая и невыносимо тяжёлая, что радует. Кёнсу закрывает окна в спальне во избежание сквозняка и ставит более тёплый режим на кондиционере. Чунмёну кажется, что двадцать три градуса тепла — невыносимый ужас, но он молча соглашается на это, надеясь, что быстро освоится. Так или иначе, после дневной жарки это ощущается нормально. Переодевшись в пижаму, он выключает свет и сдвигает одеяло на сторону вечно мёрзнущего Кёнсу. Из-за всё не покидающей тело усталости, темнота кажется более насыщенной и непроницаемой, чем обычно. Чунмён с трудом различает в пространстве угол кровати и очертания зашторенного окна, вслушиваясь в плески и тихое пение из ванной. Кёнсу всегда идёт в душ после Чунмёна, всегда ложится только после него. Эта привычка появилась у него не так давно, но плотно въелась в их совместную жизнь. У Кёнсу всегда был чёткий режим, выверенный распорядок дня. Сколько Чунмён помнит их сожительство, столько и просыпается под будильник Кёнсу в семь утра, столько и ложится с ним в одиннадцать. В двадцать лет это было здорово — утро с возлюбленным, спокойные сборы на учёбу и совместная поездка на автобусе. В двадцать пять это всё ещё оставалось отличной схемой, ведь в офисах они оба всегда появлялись вовремя, бодрые и в хорошем настроении. Но в тридцать, когда Чунмён сменил работу и больше не испытывал необходимости ездить больше часа, а лишь должен был преодолеть несколько остановок на трамвае, это превратилось для него в утомительную рутину. Ранние подъёмы и час пустого бодрствования не приносили никакого удовольствия, так что будильники Кёнсу стали полностью игнорироваться им, как и отход ко сну до полуночи. Кёнсу поначалу улыбался вечерами, целовал Чунмёна в щёку перед сном и продолжал придерживаться годами формировавшейся привычки, но что-то поменялось. Что-то дало толчок к зарождению совсем нового образа жизни Кёнсу. Вшитая в сознание вина уже не отпускала Чунмёна ни на миг. Всё более явный недосып Кёнсу, всё более уставшее выражение лица и всё более частые просьбы пораньше лечь остаются на плечах Чунмёна тяжким грузом. Он чувствует ответственность за Кёнсу и его самочувствие, но при исполнении неясного долга перед ним словно действует в ущерб самому себе. В мрачных мыслях о собственном эгоизме и моральном выборе, Чунмён сегодня сам предложил отойти ко сну в жалких девять вечера, помня о том, что Кёнсу встать надо будет ужасно рано. Но стоит только До появиться в спальне, он тут же забывает о своей дилемме. Ему невыносимо хочется чуть больше совместного времени. Хочется прямо сейчас. Так что когда Кёнсу ложится рядом и тянется за лёгким поцелуем, Чунмён останавливает его от обратного движения в сторону. — Что такое? — встревоженно шепчет Кёнсу почти в самые губы Кима. — Мы так давно не… И ты ещё уезжаешь… Не хочешь, ну… — Это немного, эм, внезапно, — Кёнсу озадаченно хмурится и уже через несколько секунд подрывается с места. — Я правильно тебя понял? — говорит он уже в стену напротив себя, сидя на краю спиной к Чунмёну. — Надеюсь, что правильно, — Чунмён тянется к его запястью, но Кёнсу дёргается и встаёт, снова пропадая в коридоре. — Я возьму презервативы, — поясняет Кёнсу из-за угла и уходит в сторону ванной, оставляя озадаченного Чунмёна одного на постели. Ким включает лампу на прикроватной тумбе и выдвигает верхний ящик, из которого тут же показывается именно то, за чем поспешил Кёнсу. — Он надо мной издевается? У нас никогда не было секса в ванной, чтобы… Он сбегает от меня? Любые сомнения теряют свой смысл, когда Чунмён оказывается в объятиях Кёнсу. Его глаза сверкают в мягком свете лампы красными радужками, руки расстёгивают пуговицы на пижамной рубашке Кима, а дыхание обжигает шею и грудь. Пульс в миг сбивается с привычного ритма, пот пропитывает наволочку и простынь. Чунмён задыхается в ощущениях от любого движения Кёнсу и единственное, чего отчаянно просит, — ещё больше касаний. Каждый поцелуй, словно ожог, въедается в кожу, и Чунмён забывает всё. Он гладит плечи Кёнсу, прижимается вплотную и тянется к чужим губам. Чунмён сгорает дотла в этой близости и верит, что сможет прожить очередное расставание в памяти о присутствии Кёнсу здесь и сейчас. Он видит в лице напротив любовь. То, что нельзя описать другим словом; то, что даёт ему полный карт-бланш. — Мне так этого не хватало, — шепчет Чунмён, когда волна безмятежности и спокойствия накрывает его с головой. Влажные волосы Кёнсу дотрагиваются до его подбородка, щекоча чувствительную кожу, пока Кёнсу едва держится на дрожащих руках, чтобы не придавливать своим весом Чунмёна слишком сильно. — Так хорошо, — он медленно приподнимается и смотрит прямо в лицо. Чунмён почти ясно ощущает, как загораются его глаза, стоит их взглядам встретиться. И последний поцелуй рассеивается густым туманом в сонном сознании. Сквозь поверхностную дрёму Чунмён слышит, как Кёнсу вновь идёт в ванную и подозрительно надолго там задерживается. Но это тоже не имеет значения, ведь по возвращении он щёлкает выключателем на лампе и окончательно сбрасывает одеяло на пол, прижимаясь со спины к Чунмёну и сразу засыпая, ни минуты не ворочаясь.***
Будильник Кёнсу срабатывает в пять утра, на что оба мужчины резко подрываются. Кёнсу снова исчезает за закрытыми дверями ванны, а Чунмён поспешно идёт на кухню, чтобы приготовить кофе и лёгкий завтрак. С грустью смотрит на открытый чемодан в коридоре и вздыхает. В конце концов, на календаре уже пятница, что значит, Кёнсу покинет его лишь на три дня. Три дня он способен продержаться, бывало и намного дольше. Они в молчании завтракают и прощаются у подъезда. Чунмён печально смотрит на отъезжающую машину такси и возвращается в квартиру, где пугающая тишина обволакивает всё пространство и его самого. Он мог бы продолжить спать, но беспокойство и внезапная тревожность не позволяют сомкнуть глаз, так что сборы на работу в замедленном режиме становятся единственным спасением. А выходя почти на час раньше обычного, он добирается до офиса пешком, отбрасывая возможность воспользоваться общественным транспортом. Таблицы на экране компьютера, заполненные кучей текста мелким шрифтом, так и норовят рассыпаться на мелкие ячейки и выскользнуть на стол. Чунмёну кажется, что всё вокруг слишком хрупкое, слишком непостоянное. И он в центре этого ломающегося мира. Голова совсем раскалывается к полудню, и чья-то ладонь, внезапно появившаяся на плече Чунмёна, пускает трещины на его хрустальной оболочке. В своём стеклянном куполе Чунмён бьётся о гладкие стены и не видит ничего. Он оборачивается на возникшего за спиной гостя и ловит улыбку коллеги, обращённую к нему. — Пообедаем вместе? — предлагает он, и Чунмён находит силы только на безмолвный кивок. Ким поднимается со стула, оказываясь совсем близко к нему, и теперь замечает то, что окончательно закрепляет мигрень на оставшийся день. — Твои глаза… “Твои глаза красные”. — Не обращай внимания, — отмахивается мужчина, — погнали в кафе.***
Чунмён сидит на мягком диванчике, старательно изучая меню. В последнее время все решения кажутся радикальными и значимыми. Даже если это выбор еды на ближайшие пятнадцать минут. Напротив сидит Бэкхён, который даже не обратил внимания на предложенные варианты, заранее зная, чего хочет. Как только официант принимает заказ и, откланявшись, уходит, у Чунмёна не остаётся возможностей избежать пытливого взгляда коллеги. Бэкхён устроился в их компанию совсем недавно, но уже плотно успел пообщаться с большей частью коллектива, обойдя стороной лишь некоторых, в числе которых Чунмён и находится. Находился до этого момента. Теперь ему предстоит трапеза с ним за одним столом, что несомненно служило началом какого-никакого общения. Но красные глаза, которыми Бэкхён его исследует, никак не дают покоя, хотя на вопрос об этом Ким не решается. Благо, Бэкхён чувствует ситуацию лучше, первым открывая рот. — Это, — он несколько раз моргает, акцентируя внимания на явно повисшей между ними недопонятости, — просто ошибка. — Что значит, ошибка? — Знаешь, любая система рано или поздно даёт сбой. Разгромный или незначительный. Система красных глаз не такая идеальная, как тебе кажется. — И какой у неё сбой? — с сомнением спрашивает Чунмён, всё ещё с трудом веря, что Бэкхён просто не пытается оправдать свою влюблённость. — Я. Я и есть сбой. — О чём ты? — Давай просто подождём, ты сам всё увидишь. Чунмён кивает, и заказа они дожидаются в молчании. Официант неловко улыбается, принося еду и напитки, так как видит напряжение между гостями, и удаляется так же быстро, как в прошлый раз, пожелав лишь приятного аппетита. — Хён, — Бэкхён снова обращает на себя внимание, игнорируя попытки Кима скрыться за чашкой чая. — Прости, что был так резок. Просто… Мои глаза, они… Произвольно меняют цвет, не имеет никакого значения, на кого я смотрю. Я не хотел тебя смутить, прости ещё раз. Но я не собираюсь скрывать их. В конце концов, если я прямо сейчас тебе говорю, что не влюблён, почему ты предпочитаешь доверять дырявой схеме, а не моим словам? Какой смысл мне врать? — Но ведь ты можешь лгать сколько угодно, даже если я не могу проследить твоей мотивации. А в глазах я всегда вижу искренность, — он с трудом собирает слова в цельные мысли и тяжело вздыхает. Трудно. Он не привык, что может ошибаться. — А если я скажу, что не всегда? — Я тебе не поверю, — настаивает он, и Бэкхён усмехается в ответ, приступая к еде. Чунмён старается не думать о незадавшемся разговоре, но получается с трудом. Ведь когда он вновь смотрит на Бэкхёна, его радужки возвращаются в привычный карий цвет. Такой же, каким, Чунмён уверен, он и сам сейчас обладает. — Что?.. — Поменялись? — радостно интересуется Бэкхён. — Как… ты это сделал? — Это не я. Оно само. — Но это ведь… только твой случай, верно? Он уникален, так? — Тем не менее, вероятность ошибки не равна нулю. У меня иногда даже калькулятор сбоит, я на листочке в столбик считаю. А ведь у калькулятора такая простая функция. Так как можно полагаться на надёжность более сложных систем? — он пожимает плечами и уже гораздо более спокойно продолжает трапезу. — Я — глюк многоразовый, но кто сказал, что не бывает одиночных акций? — Я никогда с таким не сталкивался. Даже не думал, что в подобной программе могут быть такие… Кодовые ошибки. — Кто бы ни был этот программист, он явно не умелец.***
Выходя на улицу, Чунмён замечает лёгкий дождь и несказанно этому радуется. Наконец природа решила дать им отдых и немного охладиться. Не имея желания игнорировать такую возможность, он вновь выбирает пеший путь до дома. Слова Бэкхёна ещё долго крутятся в его голове, вытесняя любые другие мысли. И правда, почему он столько времени игнорировал неидеальность жизни? Возможно, раньше просто не представлялось повода усомниться. Но теперь Ким находит очень странным и то, что его глаза не зажигаются красным, когда он смотрит на фотографии Кёнсу, когда тот мерещится ему в толпе или просто возникает в воображении. Почему? Неужели это работает только на реальном человеке? А если неотличимый по внешности близнец? — А Кёнсу ничего не слышал о глюках?.. — бурчит он себе под нос, уже приближаясь к подъезду. После душа он ложится в постель, что остаётся расправленной с самого утра, и прижимает к лицу подушку, на которой обычно спит Кёнсу. Всё ещё им пахнет. И Чунмён надеется, что запах продержится до понедельника. Один день он уже пережил, остаётся немного. Взгляд бесцельно блуждает по комнате, цепляясь за всякие мелочи. Не до конца задвинутая дверца шкафа, криво стоящая фоторамка и плотно задёрнутые шторы. Сил нет ни на что, хотя вечер совсем не поздний, и обычно Чунмён чувствует себя гораздо более бодрым в такое время, отсчитывая до сна минимум ещё пять часов. Хотя бы до полуночи, иначе он проспит слишком много и с утра будет страдать от необходимости совершать даже простые действия. Внимание останавливается на нижней полке большого шкафа, которая долгое время остаётся запертой на ключ. Где этот ключ находится, Чунмён не знает, как и не знает, какие вещи Кёнсу мог бы хранить в таком месте. Но он никогда не возражал против этого. В конце концов, они с Кёнсу разграничивают отношения и потребность в личном пространстве, сохраняют что-то для себя вне зависимости от стадии их отношений: раздельные счета в банке, отсутствие тяги к излишнему взаимодействию с окружением друг друга за пределами семей и даже никакого общего гардероба. Но эта полка в последнее время налегает на сердце Чунмёна своей загадочностью. Что такого он может там хранить? Насколько запретным должно быть содержимое, чтобы Кёнсу всегда прятал ключ или носил с собой — Чунмён слишком не уверен. В последнее время Кёнсу ведёт себя в самом деле весьма подозрительно. Зачем-то сбивает привычный режим сна лишь для того, чтобы после Чунмёна прийти в кровать в полной темноте и наутро не отдохнувшим бежать на работу. На памяти Чунмёна бескрайне спокойный и рассудительный в последние месяцы он стал невероятно суетливым в его присутствии. Только в его ли? Стал вздрагивать, когда Чунмён заходит к нему в комнату, подолгу пропадает в душевой и говорит, что просто на взводе из-за работы. Но причастность работы Чунмён тоже ставит под сомнение. Кёнсу с трудом пускает людей в свой круг доверия, но Чунмён там несомненно хорошо обосновался, так что часто Кёнсу делится с ним всем, что происходит в его жизни. И, говоря о работе, До не упоминал никакой конкретики, что же так сильно подкосило его в последнее время. Чунмёну даже кажется, что он слышит от него отнюдь не плохие новости, а только потом Кёнсу о чём-то задумывается, обычно ещё смешно морщит нос и добавляет “неуютно это всё”. Чунмёну тоже становится неуютно. Настолько, что он даже не сомневается, набирая номер человека, по которому слишком соскучился за недели без встреч и почти при полном отсутствии переписок. Слушая гудки в трубке, он задумывается, что Кёнсу ему так и не позвонил за день, но отправил сообщение с пожеланием спокойной ночи. Так что сейчас тревожить его Чунмён не собирается. — Да? — слышится хрипловатый голос на том конце. — Привет, Чондэ, — Чунмён неосознанно расплывается в улыбке, снова хоть и виртуально оказываясь рядом с близким другом. — Не отвлекаю? — Только освободился. Ты уже дома? — Ага. Я тут подумал… Не хочешь заехать? Продолжительное отсутствие ответа пускает мурашки по спине Чунмёна и лёгкую тревожность. Он слышит, как Чондэ что-то шепчет кому-то ещё, но не может разобрать слов. — Давай завтра, — наконец снова начинает говорить Чондэ. — Я сейчас без всего. Ни одежды для дома, ни угощений, — он снова отвлекается, ещё говоря нечто неразборчивое, что адресовано точно не Киму. — Хотя, угощение есть. Но всё же. — У нас же один размер, могу одолжить. Тебе до меня даже ближе. Хочешь, встречу у метро? Чунмён оценивает свои силы и подсознательно надеется, что ему всё же не придётся шагать до метро, но так или иначе предлагает в надежде увидеть Чондэ именно сегодня. Он как никогда нуждается в разговоре с ним. — Ладно. Встречать не надо, я сам дойду, но чуть позже. Часика через два с половиной. — Классно. Жду. Чунмён заводит таймер на два часа, но в беспокойстве ему удаётся поспать всего сорок минут в общей сложности, когда раздаётся дверной звонок. Он мельком оглядывает себя в зеркале и быстро меняет измятую рубашку на просторную футболку прежде, чем открыть. — Выкладывай, — с порога говорит Чондэ, снимая слегка промокший пиджак и кидая поверх обувного стеллажа. — Ты последний раз звал просто поболтать почти год назад. — Мне просто немного… Тревожно? — Чунмён отступает к стене, пропуская гостя дальше в квартиру. Тот недоверчиво косится на Чунмёна и вздыхает, сразу направляясь в кухню. — Где виски для кофе? — слышится громкий голос Чондэ спустя несколько секунд копошения, и Чунмён почти истерично начинает хихикать. Чондэ в своём репертуаре.***
— Вы как обычно, — Чондэ закатывает глаза, помешивая сладкий чай и уныло оглядывая такую знакомую квартиру. — Из высокоградусного только кипяток. На все сто, как говорится. Чунмён смущённо улыбается и пододвигает к другу печенье. Он в ответ вздыхает и прикасается в руке Чунмёна в успокаивающем жесте. — Шучу я, шучу, — он отпивает чай и счастливо жмурится. — Прости. — Всё нормально. Чондэ двигает стул ближе к Чунмёну, и скрип ножек по паркету разрезает умиротворение вечера. Он кладёт одну руку ему на плечо и закидывает ноги на его колени, всё ещё оставаясь сидеть на своём стуле. — Ты что творишь? — шепчет Чунмён, его ладони опускаются на чужие бёдра. — Ты часто так делал, когда мы сидели у меня. Мне нравилось, удобно, — он пожимает плечами, и Чунмён не возражает. Пусть будет так. — Так что случилось? Опять Кёнсу что-то натворил? — Опять? — Он слишком часто доставляет проблемы в последнее время. — Это не правда! — возмущается Чунмён. Если кто и доставляет проблемы в его окружении, так это сам Чондэ. Сейчас Чунмён думает, что Чондэ ведёт себя необычайно спокойно, хотя обычно ему не хватает терпения даже на минуту молчания и простого сидения на месте. И это значительно отличает его от Кёнсу, что часами может находиться в абсолютной тишине и почти не двигаясь. Кёнсу не очень любит находиться где-то поблизости от Чондэ, но не влезает в его отношения с Чунмёном, сколько бы неприятностей тот ни причинял. И если по вине Чондэ случаются какие бы то ни было сложные ситуации, Кёнсу всегда говорит, что это не его область ответственности. Чунмён всегда чувствует дискомфорт, когда так складываются обстоятельства. Чондэ же считает, что его ответственность включает в себя абсолютно всё, и это успокаивает Чунмёна лучше некуда. С ним тепло и приятно. С ним всегда не о чем беспокоиться. — Чего задумался? — Чондэ легко дотрагивается до его плеча. — Да так, — Чунмён только отводит взгляд. — Мелочи. — Почему тебе тревожно? — Знаешь, сегодня один человек мне сказал, что… Я слишком легко могу попасться в ловушку. Просто думаю, не нахожусь ли я в ней прямо сейчас. — Какую ловушку? — голос Чондэ звучит как-то резко и слишком громко. Чунмён с подозрением косится на собеседника. Он чувствует, что что-то снова идёт не так. Истина находится где-то на кончиках пальцев и неумолимо ускользает с каждой секундой, оставляя после себя только шлейф сомнений. — Чондэ, ты смог бы обмануть природу? — Да, — уверенно отвечает он. — Она же не всесильна. — Я никогда не смотрел на этот вопрос под таким углом. — Не обманешь никого, если не попытаешься. Всё просто, на самом деле. Миллион таблеток, выдуманных для борьбы с чудесными болезнями, которыми наградила нас эта самая природа. Хирургия, косметология, всё существует не на ровном месте, мы обманываем природу каждый день на протяжении веков. — А что насчёт чувств? Их тоже можно обмануть? — Если ты всё же относишь чувства к проявлению нашей природной сущности, то, наверное, ты прав. Не подделаешь, но сымитировать можно. А в нынешних реалиях и способов имитации можно найти кучу. Красные линзы же для кого-то придумали и выпустили в производство. — Линзы? — Любовь — проявление искреннего интереса к человеку. Если искренность определяется цветом глаз, то человечество преуспело в создании фальшивок. — Кант? — пытается угадать Чунмён, у кого Чондэ мог бы позаимствовать эту идею. — Фромм, — кивает он с таким видом, словно изначально услышал правильный ответ. — Зачем все эти вопросы? — Я чувствую себя обманутым. — Мной? — Всеми. — Хочешь покурить?***
Чондэ отодвигает от себя чашку и в ожидании просто складывает руки на столе. — У меня по нулям, — пожимает плечами Чунмён. — Ты же знаешь, Кёнсу против. — Конечно. Но Кёнсу здесь нет, — он улыбается, и Чунмён улыбается в ответ. Каким-то образом он всегда чувствует, чего хочет Чунмён, даже если хочет он чего-то, что Чондэ одобрять не должен. Наверное, многолетняя дружба так сказывается. Так или иначе, Чондэ удаётся именно сейчас почувствовать, что Чунмён не возражает покурить. Почти жаждет. Кёнсу ненавидит запах сигаретного дыма, терпеть не может курящих людей. И Чунмён рад бы быть для него идеалом, но привычка не отступает. Словно школьник, боящийся быть застуканным родителями, он каждый раз стреляет сигареты у друзей, после чего тщательно моет руки, берёт мятную жвачку, а дома сразу кидает одежду в стирку. Но в этот раз Чондэ прав, и Кёнсу здесь нет. Долго ещё не будет. — Мне нужен лист и ручка, — добавляет Чондэ. — Зачем? — Просто дай, — просит он ещё раз, и за спиной уходящего в другую комнату Чунмёна раздаются шорохи. Когда он возвращается и кладёт всё принесённое перед Чондэ, тот кивает и достаёт из принесённой пачки сигарет одну. Чунмён присаживается на соседний стул, не понимая, что Чондэ собирается делать, а он и не стремится объяснять. Быстро вытряхивает немного табака из сигареты на бумагу, раскручивает ручку, вытаскивает из неё чернильный стержень и на секунду останавливается. Чондэ несколько мгновений сомневается, а позже достаёт из кармана брюк маленький полиэтиленовый пакетик с чем-то тёмно-зелёным внутри. — Что это? — спрашивает Чунмён, хотя и без того всё понимает. — Правда не знаешь? — хмыкает Чондэ и высыпает весь порошок на бумагу к табаку, аккуратно смешивая стержнем. — Не бойся, всё под контролем. Чондэ наверняка знает, как эти слова успокаивают Чунмёна. Чунмён никогда не хочет сам отвечать за свою жизнь, и ему невероятно нравится, когда кто-то рядом говорит нечто подобное. Пусть контроль всегда будет у Чондэ. В отличие от Кёнсу, что постоянно пытается внушить Чунмёну уверенность в самом себе и научить не бояться будущего, Чондэ просто с радостью обещает, что справится со всем. И нет ничего приятнее той защищённости, что Чунмён позволяет себе ощущать, находясь рядом с Чондэ. Чондэ достаёт всё из того же кармана стеклянную трубочку и сворачивает бумагу в кулёк, пересыпая смесь и утрамбовывая её внутри стержнем. — Пойдём, — не дожидаясь, пока Чунмён придёт в себя, он выходит на балкон, бросая рядом с окном зажигалку, и садится прямо на пол. — Ну? — Я просто... Это странно, — слышится с кухни. Чунмён медленно поднимается со стула, подходит к другу и присаживается напротив него, прикрывая балконную дверь. — Откуда ты это взял? — От знакомого перепадает временами. — Что за знакомый? — Чунмён встревоженно оглядывается, словно они не одни сейчас. — Я надеюсь, не Чанёль? — Надейся, — просто отвечает Чондэ и осматривает трубку, думая о том, хорошо ли уложил смесь. — Почему взял? Что ты теперь ему должен? — Ничего не должен, успокойся. Это подарок. По дружбе. — Дружбе? — он с сомнением хмурится. — Чунмён, извини, но это не твоё дело. Чондэ говорит, что Чунмён не должен волноваться за его жизнь. Чунмён слышит “мне наплевать на себя”. — Зачем ты делишься со мной? — Слишком много вопросов. Слишком. Чондэ просит не спрашивать. Чунмён слышит “заткнись”. — По-армейски? — предлагает Чондэ, смотря в упор на Чунмёна, что теперь глупо уставился на тонкую трубку. Буро-зелёная смесь внутри отчего-то кажется невероятно притягательной. То ли запретность всего происходящего, то ли сам Чондэ так влияет на него. — Ты меня слушаешь? — Как? Что значит "по-армейски"? — Чунмён тянется рукой к запястью Чондэ и указательным пальцем слегка оглаживает гладкую поверхность стекла. — На, — Чондэ перекладывает свой клад в чужую ладонь, избавляясь от настойчивых прикосновений. — Я поджигаю, а ты тяни. Потом задерживай дыхание. Когда верну — выдыхай. Чунмён кивает и нерешительно запрокидывает голову, беря трубку в рот. Чондэ встаёт на колени, нависая над ним, и берёт с подоконника зажигалку. Сердце Чунмёна колотится ненормально быстро и сильно, он с трудом осознаёт происходящее. Чувствует, как дрожат пальцы, и соединяет взгляды с Чондэ. В его неизменно получёрных, с проблеском карего радужках плещется спокойствие и сдержанность. Для него это точно не первый раз. В полутьме зрачки сильно расширены, и весь этот мрак в комнате, в голове Чунмёна, в глазах Чондэ — всё смешивается в единое абстрактное пятно, когда крохотный огонёк подпаливает смесь, и Чунмён долго вдыхает терпкий дым. Следуя инструкции, он изо всех сил старается не выдыхать раньше времени, как и говорит Чондэ, но получается из рук вон плохо. Дым стремительно распространяется под кожей, и на её поверхности едва не появляются язвы от обжигающего чувства изнутри. Все внутренности рвутся наружу. Чунмён чувствует, как из носа стекает капля крови, минуя губы и скатываясь на подбородок. Прикладывая ладонь к лицу, он не обнаруживает ничего. Показалось. Чондэ ещё раз подносит трубку к его лицу, уже сделав свою тягу. Чунмён облегчённо выдыхает, но щелчок и появляющийся опасно близко огонь вновь уносит далеко от реальности. Ещё один вдох, ещё одна порция кружащего голову ощущения противозаконного наслаждения. Он даже не видит, что делает Чондэ, и пытается просто не задохнуться. Трубка несколько раз мелькает перед ним, раздаётся короткий звук резко прокручиваемого колёсика зажигалки, и с каждым вдохом мир меняется всё сильнее. Чунмён отсчитывает четыре тяги, прежде чем слышит низким и немного хриплым голосом Чондэ: — Последняя. Огонь совсем не хочет доставать до смеси, так что Чунмён видит, как край пламени касается кончиков пальцев Чондэ, но тот не издаёт ни единого недовольного звука. Последний вдох, где-то рядом шипение Чондэ, который только теперь серьёзно обжигается, и больше ничего. — Ты как? Голос доносится откуда-то издалека, приглушённый и ласкающий. Обволакивающий всего Чунмёна, и у него нет желания сопротивляться этому ощущению. — Тебя быстро вставило, я думал, пара минут успеет пройти. Чондэ открывает балконную дверь и входит в кухню, кладёт зажигалку и трубку на стол, после чего возвращается к Чунмёну и протягивает ему руку. Расфокусированным взглядом мужчина пытается поймать в поле зрения хоть что-то чёткое, но всё плывёт. Чондэ в итоге сам грубо дёргает его за руки, поднимая и втаскивая в кухню. — Полежим в ванной? — предлагает Чунмён. Внезапное желание окунуться во что-то более осязаемое заполняет разум. Чунмён думает о том, как погружается в горячую воду, и как кожа смешивается с ней. Как становится единым с жидкостью, безвольно растекаясь по дну ванной. Как на поверхность всплывают пузыри от его дыхания, но само тело становится полностью прозрачным, невидимым. Разложившимся. Чондэ вздыхает и ведёт друга в соседнюю комнату, помогает избавиться от футболки и штанов, забраться в ванную. И когда поток из-под крана касается его ступней, Чунмён ощущает высшее блаженство. И вместе с тем частично трезвеет. Он оглядывается в зеркальную полоску на стене и видит своё испуганное лицо. Ему кажется, что он расслаблен, как никогда прежде, в голове ничего, кроме звуков собственного дыхания, но отражение думает иначе. Быть может, это изъян зеркала, но его кожа кажется побледневшей, а суженные от действия наркотика и яркого света в этой комнате зрачки пульсируют и бросаются из стороны в сторону, хотя Чунмён честно пытается остановить взгляд на одной точке. Он медленно поворачивается в противоположную сторону, цепляется за плечо севшего на пол Чондэ и высовывается из-за бортика, приближаясь к его лицу и наблюдая ту же картину в чужих глазах. Зрачки Чондэ сильно сжимаются, и вокруг них ярко горят алые радужки, резко переходящие в карий. Линзы на глазах становятся слишком очевидными, как будто всё это время Чунмён не замечал на его лице по меньшей мере очки. Прозрачная часть цветной линзы открывает при таких обстоятельствах истинный цвет глаз, и Чондэ, понимая, что происходит, безуспешно пытается отвернуться, когда Чунмён второй мокрой рукой внезапно удерживает его голову на месте. — Кажется, — тихо произносит Чунмён, прерываясь на нервный смешок, — у тебя пробуждаются шаринганы.***
Сквозь шторы пробивается дневной свет, и Чунмён неприязненно морщится, скидывая с себя одеяло. Снова удушающая жара заполняет помещение, и даже работающий кондиционер не рассеивает проблем. Он пытается подняться с постели, но простынь словно врастает в спину и не отпускает, как бы тот ни дёргался. Горло сдавливает от сухости, солёный привкус кажется омерзительным и слишком явным. Он раскидывает руки в стороны и вздрагивает, когда одна из ладоней приземляется на чужую грудь. — Вот тебе и доброе утро, — шипит Чондэ, поглаживая ушибленное место и сразу же принимая сидячее положение. — Прости, — Чунмён хочет добавить ещё что-то, но не понимает, что именно. Он задумывается, тоже наконец садясь. И тут же смазанное воспоминание с ночи выталкивает любые мысли по поводу сухости во рту. — Чондэ? — Что? — он поворачивает голову и смотрит в глаза Чунмёну. Помнит он о надобности надеть линзы или нет — не важно. Чунмён наконец видит правду. И правда растекается алыми оттенками. — Я… попался в ловушку? Ты был прав. А Бэкхён ошибался, как и я. — В чём вы ошибались? Чунмён молчит, не смеет издать даже звука под действием едкого любопытства Чондэ. — В чём вы ошибались, Чунмён? — Линзы… Ты носил линзы. Ты любишь меня? — Сначала ты всё объяснишь. — Меня слишком легко обвести вокруг пальца! Ты делал это! Сколько времени это продолжается? Нет, подожди, я не хочу знать! Бэкхён сказал, что нельзя верить глазам, но только им я и могу доверять на самом деле! Я — дурак, что повёлся! Ты врёшь мне. И кто знает, сколько ещё лжи я слышу от других. — Послушай, я просто не хотел вмешиваться в твои отношения. Я не мог себе позволить рассказать. — Всё ты мог! — Чунмён придвигается ближе и толкает Чондэ обратно спиной на матрас, оказываясь сверху. Он осматривает его пальцы и запястья, останавливая взгляд на синяке на внутренней стороне локтя. Сине-жёлтый синяк расползается по бледной коже от маленьких проколов, что совсем рядом друг с другом. — Скажи, что ты сдавал кровь. Сейчас. — Не сдавал, — поражённо признаётся Чондэ, безуспешно пытаясь вырваться из хватки друга. — Ты колешься. Даже не говори, чем именно. Ты врал мне во всём. — Я всегда старался всё делать ради твоего благополучия. Прости. Мне действительно жаль, что сейчас я ошибся. — Потому что любишь меня? Ты старался, потому что любишь? И тебе жаль, что старания пошли прахом? Или жаль, что что-то не согласовалось с планом? — Мне жаль, что тебе больно. Ничто не пошло прахом, если хоть в течение одной минуты когда-либо рядом со мной ты был счастлив. Я не хотел, чтобы ты жил во лжи. И если желаешь правды сейчас, то она в том, что тебе некомфортно знать всё. Твой комфорт — моя главная цель вне зависимости от пути её достижения. — Могу я попросить тебя кое о чём? Чунмён отпускает Чондэ, и тот разминает успевшие затечь запястья. — Ты всегда можешь просить меня о чём угодно. — Помоги мне узнать всю правду. — Как мне это сделать? — только и говорит он, ни секунды не сомневаясь. Чунмён чувствует, как рушится его доверие ко всем вокруг. Он должен был догадаться, что Чондэ не мог быть идеален во всём. Никто не может. — Кёнсу? — осторожно спрашивает Чондэ. — Я ничего о нём не знаю. Я клянусь. — Помоги мне открыть ящик, — Чунмён указывает на шкаф, и Чондэ тут же соскальзывает с кровати, присаживаясь на корточки рядом с тем самым вечно закрытым ящиком. — Он не заперт, — Чондэ дёргает за ручку, и полка выезжает ему навстречу. Одного взгляда внутрь хватает, чтобы Ким тут же его испуганно захлопнул. — Почему ты не мог открыть его сам? — Он всегда заперт. Я не пытался, — он пожимает плечами и приближается к другу. — Тогда, — Чондэ аккуратно выдвигает его вновь, демонстрируя содержимое, — наверное, Кёнсу хотел, чтобы ты открыл его. Он бы не стал оставлять всё так перед поездкой, если бы не хотел этого, верно? Чунмён пытается глубоко дышать и мыслить рационально. По крайней мере, убеждает себя в этом. Но если бы он и от себя требовал честности, то принял бы, что просто пытается и сейчас придумать оправдание. На этот раз для Кёнсу. Но в руках открытая упаковка одноразовых цветных линз. Красных. — Это многое объясняет, — на выдохе тихо произносит он и кладёт находку на место. — Конечно, он и не мог ложиться раньше меня. Приду ещё, свет включу не дай бог. Знаешь что, Чондэ? — Что? Чунмён видит, как собеседник паникует, но снова и снова старается это скрыть. — Вы все лгуны. Но если у вас даже методы одинаковые, то это просто возмутительно. Мне остаётся лишь выбрать, где больше честности? Или выбрать, где мне комфортнее? — Если моё мнение имеет значение… — начинает Чондэ, но оказывается прерван. — Не имеет. — То тебе стоит просто выбрать его, — упрямо заканчивает он. — В этом нет смысла. Потому что он проигрывает в обоих вариантах. Чунмён даже не пытается запомнить, как собирает любимые вещи и как вызывает такси. Как закидывает в багажник сумку и садится на заднее сиденье, оглядывает Чондэ рядом с собой и называет его адрес.***
— И что теперь? — Чондэ провожает гостя в квартиру и неловкими движениями пытается заварить для себя и него чай, постоянно оглядываясь. — Долго ты тут пробудешь? — А через сколько выгонишь? — В понедельник, — резко отвечает он, поворачиваясь к уже сидящему за столом Чунмёну с двумя чашками в руках. — Вам надо поговорить. — Хочешь, чтобы я объяснился со своим бывшим? Ты всегда так докапываешься до своих парней? — Мы не встречаемся, Чунмён. И Кёнсу не твой бывший. По крайней мере, до тех пор, пока он об этом не в курсе. — А какая разница, в курсе он или нет? Меня нет дома, разве это не показательно? — Показательно. И нечестно. — Зато быстро и практично, вполне себе этично. — С каких пор практичность — критерий морали? — Критикуешь Канта? — Мандевиля, — только сейчас Чондэ ставит чашку перед Чунмёном. И, не дожидаясь его реакции на слова или действия, продолжает. — Я не читаю Канта, Чунмён. Тебе показалось. Тебе слишком много всего кажется в последнее время. — В последнее время я разве что не погружался в труды других философов. Мне не кажется сейчас ничего, я уверен. И готов выслушать твоё объективное мнение. — Объективного мнения не бывает. Но в отличие от тебя у меня есть аргументы. Тебе кажется, что встречаться со мной — отличная идея. Тебе кажется, что ты можешь сбежать от Кёнсу, и проблема на этом будет исчерпана. И ты знаешь, что тебе только кажется. — Почему бы сейчас тебе просто не солгать мне? Чунмён видит, как злится Чондэ. Его дыхание становится тяжёлым, и руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Единственное, чего Чунмён не может понять на самом деле, так это почему раньше всё было настолько проще. Он даже не может очертить временные рамки этого “раньше”. — Вчера на балконе ты спрашивал меня о Чанёле. Ты всё ещё хочешь знать? Или хватит уже правды? — Я хочу. Но ты уходишь от темы. — Нет, не ухожу. Я говорю именно то, что ты желаешь слышать. И то, что желал тогда. — Тогда начинай. Чунмён ощущает, как злость скапливается и в нём. Он не привык быть беззащитным рядом с Чондэ, что всегда являлся для него оплотом безопасности. — Ты прямо сейчас можешь потрогать угол стола снизу. Давай. Он опускает руку и делает то, что ему сказали. Нащупывает что-то отличающееся по структуре и тянет, вытаскивая наверх маленький пакетик с белым порошком. Такой же, какой Чондэ приносил вчера, только цвет поменялся. — Тут таких десятки растыканы. Знаешь, почему? Потому что Чанёль отдал мне всё на хранение, его поймали. Здесь больше не будет комфортно и уютно. Теперь эта квартира страшна для таких, как ты. Я ничего ему не должен, это он должен мне за услугу. Если всё ещё остался и вопрос, почему я согласился на такое, то этот ответ имеется, — Чунмён кивает, даже не открывая рта. — Потому что я такой же, как он. И расстались мы потому, что мне было страшно. Своего рода искупление вины за внезапный побег. Тебе тоже станет страшно. Если не сейчас, то через день, через ночь. Ты будешь просыпаться и биться в панике каждый раз, слушая шаги за дверью. И уже без разницы, какими глазами я на тебя смотрю. Карими, как когда-то, или красными, как на меня смотрел Чанёль в тот момент, когда я говорил ему, что мы расстаёмся. Понимаешь? — Как насчёт моего другого вопроса? Зачем ты разделил это со мной? — Приоткрыл завесу тайны. Не знаю, стоит ли жалеть. Дальше ты потребовал сорвать вообще все покровы. — Мы зря приехали сюда. Но мне больше некуда идти. — Ты не полюбишь меня, как его. А если и полюбишь, то мы не знаем, когда. Я не хочу, чтобы ты истязал себя из жалости ко мне или даже к себе. Ведь мы оба знаем, чего в итоге достигнем. Опять упрёмся в красные линзы, только носить их станешь ты. Хочешь этого? — Пожалуйста, не надо, — голос дрожит, и Чунмён не может контролировать его даже во время коротких фраз. — Останешься до понедельника тут? Или поедешь в отель? — Я… — он встаёт и уходит в коридор, больше не выдерживая повисшего напряжения. — Я поеду.***
Воскресенье пролетело мимо Чунмёна. Не отвечая на звонки Кёнсу, он провалялся на гостиничной кровати, только к ужину выйдя на улицу, чтобы поужинать. Ожидаемой вечерней прохлады так и не наступило, только плавящая мозг духота. Та же духота окутывает его и сейчас. Выспавшийся, но рассеянный и тревожный, он сидит за рабочим столом, в десятый раз перечитывая давно напечатанные слова в отчёте. Даже названия налогов забываются, и он лениво их забивает в поисковик, не способный самостоятельно заполнить ведомость. Думает о том, что следует почистить историю запросов, иначе у начальства при её обнаружении возникнет много вопросов касательно его компетенции в бухгалтерском учёте. Время обеда возвещает даже не напоминание от коллег или голод, а звонок от Кёнсу. Чунмён долго смотрит на дисплей и в очередной раз просто сбрасывает. “Мы ещё поговорим”. — Привет, — за спиной снова возникает Бэкхён. Видеть Бэкхёна сейчас хочется меньше всего, но за короткий период его присутствия в коллективе Чунмён успевает уяснить одну вещь — говорить с Бэкхёном нужно тогда, когда этого хочет он, а не кто бы то ни было ещё. У тебя просто нет выбора. — Пообедаем? — снова предлагает он, как и совсем недавно. — Нет, спасибо, — пытается уйти от разговора, да и от совместного приёма пищи Чунмён. — Я уже спускался, всё заказал. Тебе как в тот раз, мне как я люблю. Сейчас уже должны закончить готовить. Я плачу, — говоря короткими предложениями, он словно всё сильнее давит на Чунмёна, в конце концов вынуждая его подняться с места и последовать в кафе, где им и впрямь все блюда приносят сразу. — Что ты от меня хочешь? — Ким только сейчас смотрит ему в глаза и понимает, что те вообще приобрели странный оттенок — нечто между зелёным и оранжевым. — Мне скучно, — пожимает плечами Бэкхён. — И ты выглядишь загруженным. Можем что-то обсудить, и ты расслабишься. — Нет, спасибо, прошлый наш диалог принёс одни неприятности, — в собственном голосе Чунмён замечает истеричные нотки и полагается на непроницательность Бэкхёна. — Почему? — Я тебе поверил. А ты не был прав, — пытается сказать он, выглядя при этом расслабленно, но выходит плохо. Бэкхён подозрительно прищуривается и тыкает себя чистой стороной палочек в подбородок. — Мне извиниться? — Не надо, — Чунмён опускает голову и принимается за еду. — Просто тоже поменьше верь тому, что тебе говорят. Бэкхён кивает и больше не произносит ни слова.***
Чунмён знает, что Кёнсу уже ждёт его дома. И это знание совсем не утешает. Он с трудом собирается с силами, чтобы открыть входную дверь и медленно зайти внутрь, не запирая её обратно. Ощущение, что уже совсем скоро он всё равно уйдёт, не отпускает. В спальне горит свет, слышится какое-то копошение. Ким обходит оставленный в прихожей чемодан и моет руки на кухне. Ему совсем не хочется идти на разговор, вообще не хочется видеть Кёнсу, хотя с другой стороны он невероятно скучает по его присутствию. — Привет, — раздаётся за спиной, и Чунмён вздрагивает. Дело за малым — взглянуть Кёнсу в глаза и понять, чего он ожидает. — Привет, — вопреки своим попыткам заставить себя обернуться, Чунмён продолжает сжимать в руках полотенце и пялиться на гладкую поверхность столешницы. — Как… Прошла поездка? — Нормально. Думаю, меня ждёт повышение в скором времени. Чунмён чувствует фальшь. Теперь он надеется, что лучше её распознаёт. И показательное спокойствие в чужом голосе — хороший пример того вранья, что он способен обличить. — Ты знал, что у людей иногда глючат глаза? Произвольно меняют цвет, — он продолжает не двигаться и слышит, что Кёнсу тоже не предпринимает каких-либо действий, явно ожидая ответов и на свои вопросы. — Нет, — полувопросительно говорит он. — То есть у тебя не бывает глюков? — Чунмён разворачивается, откладывая полотенце на край раковины и поднимая голову. Кёнсу нерешительно смотрит на него красными глазами, от одного вида которых Чунмёну хочется плакать. Обидно до скрипа зубов. И он понимает, что унижен сложившимися обстоятельствами, потому что его красные глаза не искусственные. — Тогда сними линзы. Кёнсу не пытается отступать, не пытается оправдываться и просто подносит руку к лицу, наклоняется и аккуратно вынимает линзы, сжимая их в кулаке. — Так лучше, — горло Чунмёна сдавливает, когда он снова смотрит на Кёнсу. Его взгляд не безразличный и не жестокий, но совершенно отстранённый. — Тебе нужно было просто сказать мне сразу. — Что бы ты сделал?.. — Не стал бы истязать тебя ненужным притворством. Если бы ты так настойчиво не топтал наши отношения. — Я никогда… Не хотел бросать тебя. Никогда не хотел всё портить. — И всё ещё не хочешь? — с надеждой спрашивает он. — Не хочу, но… Но ты сам видишь, что происходит. — Я никуда отсюда не уйду. Чунмён криво усмехается своим мыслям. Очередные аналогии. Чондэ ставил себя на место Чанёля, Чондэ ставил себя на место Чунмёна. И Чондэ всегда его понимал. Самое время Чунмёну поставить себя на место Чондэ. Жаль только, что использовать этот приём он собирается на Кёнсу. И если Чондэ боялся причинить боль, сбегая и прячась за поддельными взглядами, Чунмён готов ждать и пытаться, готов простить себе боль Кёнсу.